Успехи и просчеты позитивизма

Следует отметить, что на этом поприще западная политология добилась внушительных успехов в исследовании процессов и механизмов функционирования политических систем, институтов, партий, различных ветвей, уровней и органов власти, политического и избирательного процесса, поведения избирателей, результатов голосований.

Рассматривая государство и политические институты с точки зрения их функциональной эффективности и рациональной организации управления, представители позитивизма и бихевиоризма стали отводить науке самодовлеющую роль в решении важнейших социально-экономических проблем. В результате, при всей разработанности исследовательского аппарата позитивизм оказался не способен охватить и раскрыть политические феномены и процессы во всей их полноте и многообразии.

Своего апогея господство этого подхода особенно в американской гуманитаристике получило в 1950—1960;х гг., когда было объявлено о смерти политической философии в качестве предмета академических исследований и конце идеологии. Развитие эмпирических исследований в области политической социологии имело своей целью оказание практической помощи государству путем составления конкретных рекомендаций по реализации политического контроля над обществом.

Симптоматично, что в последние десятилетия в результате тесного взаимодействия политологов, социологов, политэкономистов, с одной стороны, и представителей государственно-политических институтов — с другой, в большинстве развитых стран Запада образовался своего рода «политикоакадемический комплекс». Видные представители общественных наук часто совмещали и продолжают совмещать политическую и академическую деятельность.

Однако, как уже указывалось в одной из предыдущих глав, и как показал опыт развития социальных и гуманитарных наук, оставаясь на почве исключительно эмпирических фактов, абстрагируясь от ценностей, норм, теоретического и идеального начала невозможно раскрывать реальное содержание политических феноменов.

Более того, позитивизм в целом и связанные с ним сциентизм, квантификация и математизация в общественных науках могут способствовать замене реальных процессов уравнениями и безжизненными абстракциями. Они навязывают способ познания, скопированный с естественной науки, и нейтрализуют всякое стремление к пониманию истинно социального в социальной действительности. Следует отметить, что сами системники и структурные функционалисты также вынуждены были признать, что квантификация при всех ее достоинствах «породила значительное число псевдонаучных опытов», которые выпячивают форму, а не сущность исследуемой проблемы. Стали говорить даже о «смерти» позитивизма.

Естественно, что реакция против почти безраздельного господства позитивизма выразилась, прежде всего, в распространении в западных социальных и гуманитарных науках новейших течений постбихевиоризма и постпозитивизма, возрождении интереса к политической теории и философии, ценностным и идеальным началам в политике.

Зримым показателем кризиса позитивизма и бихевиоризма стало возрождение интереса к теории и политической философии, восстановление их статуса как самостоятельных областей исследования. В этом же контексте следует понимать и наметившаяся в 1970;х гг. реидеологизация, которая многими авторами обосновывалась теми доводами, что идеологию можно противопоставить тенденции к технизации и овеществлению общественной и политической жизни.

При этом, разумеется, речь отнюдь не шла о «смерти» или каком бы то ни было полном исчезновении позитивизма, а о выдвижении новых его модификаций, о синтезе с другими методологическими и идейно-политическими конструкциями. Даже те новые подходы и концепции, которые вышли на передний план под флагом критики позитивизма, сохраняли важнейшие компоненты позитивистской методологии.

В целом позитивизм, используя методы и методологию естественных и точных наук, стал рассматривать политические феномены и процессы в контексте строгого детерминизма. Политической системе были, по сути дела, приданы контуры и параметры завершенной системы, функционирующей в соответствии с некоторыми четко очерченными закономерностями. Однако, как показывает исторический опыт, к общественно-политическим явлениям и процессам неприменима категория закономерность в смысле их строгой причинно-следственной детерминированности.

Закономерность или закон, предполагая причинно-следственную связь, исключает случайность или в лучшем случае отводит ей второстепенное место. Только ставшие, находящиеся в некоем равновесном состоянии реальности можно разложить на составные элементы, сосчитать, измерить, расставить в причинно-следственной последовательности, объяснить в рамках того или иного закона или закономерности.

Общественно-политические явления же, как уже говорилось, характеризуются динамизмом, постоянной изменчивостью, подверженностью множеству случайностей, непредсказуемых внешних влияний, почему их крайне трудно втиснуть в рамки сколько-нибудь строго детерминированных причинно-следственных связей. Особенно верен данный тезис применительно к современным политическим реальностям, которые в отличие от исторических реальностей не стали еще свершившимися фактами, а как бы находятся в постоянном процессе становления.

В отличие от историка, который может наблюдать начало, развитие и конец изучаемого им объекта как бы со стороны или став над ним, исследователь мира политического сам является одним из участников живых политических реальностей, затрагивающих интересы множества действующих лиц, и вынужден оценивать их изнутри до того, как эти реальности примут завершенные, необратимые формы. В результате он не в состоянии отвлечься от субъективных, сиюминутных впечатлений и пристрастий, и его выводы могут быть подвержены влиянию изменяющихся событий и обстоятельств.

Научные открытия конца XIX — начала XX в. воочию показали ограниченность и упрощенность механистической трактовки социального мира. В 20-х гг. прошлого столетия развитие квантовой теории бросило вызов той модели, которая рассматривала природу как некий часовой механизм, где все и вся детерминировано, и установило, что фундаментальную важность для всех физических процессов имеют индетерминизм и случайность.

Научно-техническая революция, особенно развитие новейших технологий во второй половине 70−80-х гг. XX в. дала дополнительные аргументы, подтверждающие верность теоремы Геделя, обосновывающей невозможность исчерпывающей замкнутой логики. Если это положение, как полагал Гедель, верно в отношении природного мира, оно тем более верно применительно к социально-историческому миру.

Поскольку человек является не только продуктом, но и в значительной степени творцом окружающего его мира, то нет и не может быть какой бы то ни было фатальной заданности и четко очерченной цели в развитии человеческого общества. Закономерность нельзя представлять как фатальную предопределенность общественно-исторического процесса по какому-то одному единственному пути, в частности, прогресса вперед и вверх.

Здесь можно согласиться с Г. Шталем, который подчеркивал, что «универсальные законы применимы к живому лишь в том смысле, что они обрекают все живое на смерть и разрушение». В общественно-исторических процессах и явлениях закономерность проявляется не в том, что она не допускает вероятностного, альтернативного направления развития, где случайность играет немаловажную роль, а в том, что она ставит ему определенные границы. В этой связи нельзя забывать хотя бы тот факт, что история человечества знает немало примеров прерыва поступательного общественноисторического прогресса и даже движения вспять.

Необходимо отказаться от присущей нам порой склонности к количественным экстраполяциям существующих в каждый конкретный исторический период тенденций на будущее, к их отождествлению с закономерностями общественно-исторического развития, одинаково верных и для возможного положения вещей в будущем.

В большинстве исторических и социально-политических явлений причина и следствие нередко в своем взаимодействии влияют друг на друга: причина рождает следствие, которое, в свою очередь, становится самостоятельной силой, способной оказывать влияние на первоначальную причину и трансформировать ее. Если рассматривать каждый данный момент в качестве исходного пункта движения к некоему предопределенному состоянию, закономерность оборачивается телеологизмом, не имеющим ничего общего с реальной действительностью.

Очевидно, что общественно-историческое — не просто пассивная субстанция, всецело укладывающаяся в рамки ньютоновской механистической картины мира. Случайность, событийность, вероятность и необратимость составляют сущностные характеристики общественно-исторического процесса. Немаловажное место в нем занимает момент спонтанной активности. Мировая история знает немало случаев, когда роковая случайность или поворот событий прерывали на том или ином этапе неизбежный, казалось бы, ход вещей и соответственно по своему корректировала саму историю. Множество раз случайное стечение обстоятельств оказывалось роковым для судеб целых стран и народов.

История всегда остается открытой и подверженной множеству трактовок, поскольку она никак не определяется какими бы то ни было жесткими детерминистскими закономерностями, скрытой рукой Провидения или диалектической необходимостью. Как указывал еще Гегель, результаты деятельности людей никогда точно не соответствует поставленным ими целям. Динамичность и изменчивость мира исключают саму возможность предвидеть все последстивия тех или иных общественно-исторических процессов.

И действительно, как образно выразился польский исследователь Е. Шацкий, «грозовая туча может разрешиться мелким дождем, а из крохотных капель рождаются иногда бурные потоки»^[1].

Исследование в такой динамичной сфере, как мир политического, которой в большой степени характерна спонтанная активность, предполагает не только установление объективных причинно-следственных связей, по и суждения на вероятностном уровне. В этом смысле можно говорить о стохастической (вероятностной) сущности общественнополитических процессов. Этот момент приобретает особую значимость в современную эпоху, парадокс которой состоит в том, что она безымянна, не имеет четкого названия. Ее называют «постиндустриальной», «постмодернистской», «постструктуралистской», «постмеждународной», «информационной» и т. д. Все эти названия, по-видимому, в чем-то отражают какие-то аспекты реальных сдвигов в структурах современного общества, но ни одно из них не способно выразить масштабность и глубину этих сдвигов. Главное их содержание, на наш взгляд, состоит в том, что реальности, в которых мы живем, приобретают настолько быстрые темпы, экспонента убыстрения ведет к постоянно нарастающей турбулентности, что сама реальность становится как бы постоянно ускользающей, неуловимой. Более того, появились течения мысли, которые даже не прочь говорить об аннигиляции самой реальности.

При таком положении вещей теряется ясность очертаний социальных и политических феноменов, их границы становятся аморфными, зыбкими. В результате, люди оказываются неспособны эти изменения вовремя осознать и адекватно на них реагировать. Более того, многообразие возможностей, открываемых научно-техническим прогрессом, стирает четкую грань между практически возможным, вероятным и невозможным. Возрастает роль вероятностных, событийных начал, динамизма и неустойчивости, необратимости и индетерминизма.

Соответственно возрастает конструктивная и деструктивная роль времени. При этом нужно учесть и то, что мощь и масштабы современной техносистемы достигли такого предела, за которым ее развитие оказывается невозможно выразить количественно и, следовательно, оно становится непредсказуемым.

Б. Паскаль использовал преимущества современного ему философствования как средство в борьбе против духа Нового времени — духа картезианства^[2]. Внешне как бы принимая предпосылки картезианства и науки того времени, он в то же время отстаивал философскую антропологию Средневековья, проводил различие между «геометрической мыслью» и «мыслью проницательной и утонченной». Первая наиболее пригодна при исследовании предметов, доступных строгому анализу, т. е. разложению их на составные элементы. Исходя из некоторых аксиом, она выводит из них следствия, истинность которых может быть доказана универсальными логическими правилами. Вторую следует использовать для понимания тех вещей, которые из-за своей хрупкости и разнообразия не поддаются логическому анализу. Это прежде всего человеческое сознание, сущность которого — противоречие. Его невозможно характеризовать какой бы то ни было одной формулой, поскольку у человека нет простого или однородного бытия.

При такой постановке вопроса всю историю человечества можно было бы рассматривать как историю столкновений и выбора различных альтернатив. С данной точки зрения особую значимость приобретает подмеченный Э. Янгом факт, что в парадигме самоорганизации вселенной процесс имеет приоритет над структурой, динамика над статикой, неравновесное состояние над равновесным.

Стремление к точности в гуманитарных дисциплинах неизбежно ведет к специализации и фрагментации знания, что в конечном счете ведет к потере целостностного видения мира. Этот момент приобретает особую значимость в условиях экспоненциального роста знаний.

Важно учесть, что индетерминизм не всегда и не обязательно есть отрицание детерминизма как такового или причинно-следственных связей. Он предусматривает, что каждая конкретная ситуация создает собственную конфигурацию расположения причинообразующих факторов, причем тенденция и процессы формирования такой конфигурации не всегда поддаются сколько-нибудь четко фиксированным закономерностям и императивам. Поэтому-то обречены на несостоятельность большинство прогнозов, которые, по сути дела, строятся на экстраполяции количественных параметров наличной в данный момент ситуации на возможные в будущем ситуации. Индетерминизм, признавая фактор случайности, отвергает лишь абсолютность необходимости, по не причинность вообще. Он исходит из того, что история имеет множество смыслов.

Анализ множества ключевых проблем современного мира, так или иначе затрагиваемых социальными и гуманитарными дисциплинами, не обходится без рационализма и его инструментария. Функционирование современного государственного аппарата и системы политического управления невозможно представить без рационально разработанных, твердо установленных и обязательных формальных правил, без строгой профессионализации политики и механизма управления.

Более того, секуляризация, модернизация, гуманизация, сам прогресс, понимаемый в самом широком смысле, отождествлялись с рационализмом. Именно рационализм лежит в основе сциентизма, который стал своего рода верой научно-академического сообщества, где сложился культ научной рациональности. Как отмечал Г. Рейхенбах, вера в науку в значительной мере заменила веру в Бога^[3]. Предпринимались широкомасштабные попытки использовать рационалистический инструментарий для переделки человека, создания некоего «нового типа человека» .

Однако обнаружилось, что при всех преимуществах научного знания и невозможности преуменьшить его значение, оно не способно стать универсальным средством получения окончательных ответов на все проблемы мироустройства общественного развития. Использование принципов и установок рационализма в трактовке общественно-исторических процессов и явлений обнаружило очевидные пределы. И это не удивительно, если учесть, что это та сфера, на которую нельзя перенести буквалистски понимаемые закономерности развития природного мира.

• [1] Щацкий Е. Утопия и утопическое мышление. М., 1991. С. 26 .
• [2] Философское учение, признающее разделение мира на две самостоятельные и независимые сферы — материю и мышление.
• [3] Reichenbach Н. The Rise of Scientific Philosophy. Berkley, 1951. P. 43−44.