Государство защищает общественные интересы

Война сразу же сбросила страны мира с позиций либерализма. Практически во всех воюющих странах (а их было 34) военная мобилизация ресурсов привела к активизации государственного вмешательства в экономику. «Классикой» военно-мобилизационного регулирования стала Германия, где военным министром Вальтером Ратенау была разработана система центрального планирования как государственная мера воздействия на экономику в экстраординарных обстоятельствах^[1]. Везде, в том числе и в России, были созданы органы чрезвычайного управления, системы контроля над промышленностью, коммуникациями, различные формы привлечения граждан к труду^[2]. Военные займы стали формой привлечения финансовых ресурсов. Практически во всех отраслях действовала система военных заказов не только на вооружение и снаряжение, но и на продукцию сельского хозяйства, строительные материалы, подрядные работы, а также на научные исследования и опытно-конструкторские разработки. В годы Первой мировой войны количество исследовательских лабораторий в американской промышленности увеличилось кратно и составило в 1918 г. 692 (в 1898 г. — 139)^[3].

Война принесла народам мира неисчислимые бедствия: 9 млн погибших, 5 млн инвалидов. Война уничтожила 50% промышленного потенциала мира, но не Америки.

США вышли из войны экономически окрепшими. Национальное богатство страны за годы войны увеличилось в 2,5 раза, а в банках и казначействе США сосредоточилась половина всех мировых запасов золота. США стали основным кредитором европейских государств: только военные займы Европе составили 11 млрд долл. Именно в ходе войны страна коренным образом перестроила структуру собственности на средства производства, особенно в промышленности: модель монополизированного рынка при господстве концентрированного и централизованного капитала стала преобладающей. Чуть более 3,5% предприятий США сосредоточили 68% всей промышленной продукции.

Конечно, на морально-этическом уровне можно говорить о засилье крупных монополизированных предприятий, о тенденциях монополистического ценообразования, о жуткой эксплуатации трудящихся, — все это будет красиво, но нс всегда точно.

С одной стороны, деятельность крупных предприятий, имеющих доминирующее положение на рынках, вызывает раздражение в любой стране. Но с другой — преимущества крупного производства настолько очевидны, что политика по отношению к ведущим фирмам требует чрезвычайной осторожности.

Существует огромный спектр экономической и социальной деятельности, который может осуществить только крупная фирма. Это касается прежде всего научно-технического развития. Научные исследования, опытно-конструкторские разработки — весьма капиталоемкие сферы деятельности — под силу только мощным богатым организациям^[4]. А что касается социальной сферы, то и здесь крупные предприятия имеют значительные преимущества. В условиях быстрого роста фондовооруженности труда предприятия просто вынуждены предоставлять своему персоналу социальные услуги. Ведь каждый работник приводит в движение большую долю капитала^[5], а бизнесу необходим добросовестный, квалифицированный, творчески развитый, здоровый и, наконец, психически уравновешенный работник. Да и заработная плата наемных работников в крупном бизнесе, как правило, более высокая, чем в иных сферах.

Несоразмерны возможности крупного и малого бизнеса в сфере маркетинга и в тактике проведения товара на рынки^[6].

Если в стране господствует крупный бизнес, то это, как правило, и богатая, и конкурентоспособная страна. В этих условиях возникает сложная проблема, разрешить которую не так уж легко. С одной стороны, крупные фирмы — носители монополистических тенденций, удушающие действия которых ощущают на себе и производители, и потребители. Но, с другой стороны, именно они — крупные предприятия и особенно естественные монополии — главные налогоплательщики страны. Вот и думайте теперь, будет ли государство «бороться» с курицами, несущими золотые яйца. Л что касается монополистического «паразитизма» крупных фирм, то это проблема государства, а не самих этих фирм. Сила или слабость государства — вот что становится условием социальной ответственности или безответственности монополизированных предприятий.

Монополизация экономики развитых стран в период между двумя мировыми войнами при всех социальных издержках этого процесса привела к тому, что группа ведущих стран мира превратилась в господствующую мировую элиту. В одних только США была сосредоточена (1920 г.) половина мировой добычи угля, 3/5 чугуна и стали (!), 2/3 нефти, 85% мирового выпуска автомобилей. Тенденции к монополизации были характерны для Англии^[7] и Франции. Промышленность, сельское хозяйство и особенно капитальное строительство ведущих стран показывали чудеса экономического роста в условиях объективной необходимости послевоенного восстановления экономики и дальнейшей модернизации. Конечно, в этих условиях, почувствовав господствующее положение на мировых рынках, можно было возвращаться к идеалам экономического либерализма, свободной торговли, свободы валютных курсов.

Легко догадаться, что либералистские тенденции касались больше стран-победительниц. Вряд ли эти идеи нашли широкий отклик в Германии, где уже в 1920;е гг. стали проявляться реваншистские настроения, а в 1930;е гг. победил фашизм. Правда, политический и экономический нажим стран-победительниц несколько смягчился в 1924 г. в результате принятия странами Антанты плана Дауэса^[8], но остановить дрейф в национал-социализм в Германии уже было невозможно.

В 1925—1929 гг. западный мир охватила эйфория процветания. Но, как всегда неожиданно, прекрасное prosperity завершилось глубочайшим кризисом. В октябре 1929 г. начался уникальный по глубине и протяженности период большой депрессии, продолжавшийся до 1933 г.^[9] Рухнули сначала Нью-Йоркская, а потом и европейские фондовые биржи. За несколько месяцев промышленность США была отброшена на 20 лет назад, производство сократилось наполовину, безработица ударила в годы кризиса по четверти наемных работников. К началу 1933 г. разорилось 110 тыс. фирм, 19 крупных железнодорожных компаний, 5760 банков. Банковская система была вообще на грани полного коллапса.

Кризис был не только экономическим. Общенациональная демонстрация безработных (1932) оказалась столь угрожающей, что их поход па Вашингтон смогли остановить только регулярные части иод командованием генерала Дугласа Макартура. Фермеры в сельских районах пытались уничтожить документы по ипотечной задолженности, опасаясь отзыва прав на собственное имущество. Волны преступности накатились на США. Под угрозой оказалась сама американская государственность. А тут еще такой неприятный фон, как гигантский промышленный скачок в Советском Союзе, активизация левых сил в ряде европейский стран (во Франции, Швеции^[10]) и другая крайность — фашизма в Германии, Италии, Испании^[11]. Требовалось спасать ценности западного рыночного и демократического общества.

За дело взялось государство. Американское прежде всего.

Еще в ходе предвыборной борьбы будущий президент США Франклин Делано Рузвельт в речи «Каждый человек имеет право на жизнь» (23 сентября 1932 г.) обрушился на американские корпорации с обвинениями во всевластии. В том, что 600 корпораций контролируют 2/3 индустрии, а на долю 10 млн мелких бизнесменов приходится 1/3, он увидел причину экономических и социальных конфликтов в обществе. И без обиняков провозгласил базовую идею своей программы: «В этот момент и возникает на сцене государство. Оно должно стремительно выйти на первый план и защитить общественные интересы»^[12].

И президент сполна реализовал свои намерения. Кроме одного: выступления против всесилья крупных корпораций остались предвыборным лозунгом, Ф. Рузвельт нашел иные действенные методы государственного антикризисного регулирования. В 1933 г. в США была реализована особая политика, невозможная с точки зрения ортодоксального рыночного либерализма, которая вошла в историю под названием «Новый курс»^[13].

Ф. Рузвельт еще до выборов создал прекрасную команду помощников. Его «мозговой трест» — Р. Тагвелл, А. Берли, Р. Моли — состоял преимущественно из экономистов институционалистского толка, критически относящихся к идее саморегулирования рынка. После посещения в 1927 г. СССР Р. Тагвелл стал горячим сторонником планирования, включая контроль над капиталом, ценами и прибылями^[14].

Одним из первых действий Ф. Рузвельта буквально в момент его вступления в должность в марте 1933 г. было провозглашение восьмидневных «банковских каникул», чтобы прекратить приступы паники на денежном рынке. Не заботясь о конституционной законности подобных действий, президент просто закрыл банки и дал банковской системе время для реорганизации. Конгресс по настоянию президента без проволочек принял Чрезвычайный закон о банках, по которому:

• • Федеральная резервная система^[15] получила возможность предоставить срочные займы банкам;
• • министр финансов получил право предотвращать массовое изъятие вкладов;
• • после «банковских каникул» открывались лишь те банки, которые в результате проверки были признаны здоровыми;
• • запрещался экспорт золота.

В связи с принятием этого закона более 2 тыс. банков были закрыты как неэффективные.

Следующий шаг — это отказ от золотого стандарта и девальвация доллара, давшая, во-первых, больший простор для американских экспортеров, а во-вторых, облегчившая положение должников, прежде всего фермеров.

Среди многочисленных законов и других государственных нормативных актов, которые с беспрецедентной скоростью проводились через конгресс (мотив был один — чрезвычайность ситуации) выделяются несколько основополагающих.

1. Закон о восстановлении национальной промышленности (National Industry Recovery Act, N1RA) позволил правительству создать специальную Администрацию восстановления национальной промышленности с широким полномочиями, включавшими подготовку «кодексов честной конкуренции» для каждой отрасли. Действия Администрации очень походили на мероприятия военного времени, но до некоторой поры это устраивало большинство предпринимателей и банковское сообщество. По существу это была система частного экономического планирования при контроле со стороны правительства с учетом общественных интересов и гарантиями прав рабочих создавать собственные организации и участвовать в заключении коллективных договоров.

Закон устанавливал минимально допустимый уровень заработной платы и максимально допустимую протяженность рабочей недели. Президенту предоставлялись широкие полномочия по контролю за реализацией «кодексов». Кроме того, в противовес либералистским доктринам осуществлялось регулирование цен. Одним из самых сильных положений закона было то, что создавался Фонд общественных работ.

Для привлечения к общественным работам безработных, студентов, ветеранов были выделены огромные по тем временам средства — более 3,3 млрд долл. Созданная правительством Администрация гражданских работ в общей сложности привлекла к труду более 5 млн безработных^[16]. Уже после преодоления кризиса, в 1935 г., Верховный суд провозгласил NIRA неконституционным, но в экстраординарных обстоятельствах этот закон свою роль сыграл.

• 2. Отрицая макроэкономическое планирование советского образца, президент согласился с необходимостью создания и реализации федеральных целевых программ. Так, в мае 1933 г. было создано Управление долины Теннесси. Весь гидроэлектрокомплекс в шести штатах был поставлен под контроль государства^[17].
• 3. Закон о федеральной чрезвычайной помощи позволил выдать разнообразные пособия около 20 млн американцев.
• 4. Закон о регулировании сельского хозяйства (Agricultural Adjustment Act, AAA) способствовал преодолению аграрного кризиса и фактически спас американских фермеров от разорения. Он предполагал такие необычные процедуры, как сокращение посевных площадей и поголовья скота (с премированием фермеров за каждый незасеянный гектар!) с целью поддержания цен на сельскохозяйственную продукцию. Ввиду огромной задолженности фермеров (12 млрд долл.), им были предоставлены значительные кредиты (100 млн долл.). К тому же были запрещены аукционы по продаже ферм должников. Постепенно и фермерское хозяйство «пришло в себя» хотя и посредством сокращения посевных площадей и уничтожения уже собранного урожая и более 6 млн голов свиней. Характерно, что столь мощное вмешательство в судьбы фермеров позже тоже было признанно незаконным и в январе 1936 г. закон ААА был отменен. Однако дело было сделано.
• 5. Проведя девальвацию доллара, Ф. Рузвельт провел через конгресс закон о золотом резерве и установил таким способом твердую цену на золото — 35 долл, за унцию, надолго стабилизировав денежную систему США.
• 6. Президент расширил полномочия правительства в банковской сфере. В ходе банковской реформы (закон Гласса-Стигала) банки были разъединены на инвестиционные, не имевшие права привлекать средства физических лиц, и коммерческие, не имевшие права осуществлять рискованные операции, в частности приобретать акции промышленных корпораций. Кроме того, была создана федеральная корпорация, страховавшая вклады в банках. В результате была стабилизирована и банковская система.

Комплекс мер государственного регулирования, проведенный в США, нашел подражателей и последователей в других странах запада. Исследования великого английского экономиста Джона Мейнарда Кейнса (1883−1946) дали практике государственного вмешательства в рыночную экономику теоретическую базу. В результате, несмотря на сопротивление экономистов неоклассического толка, государственное регулирование надолго, до середины 1970;х гг., стала обычной практикой экономической жизни Запада.

Уже после Второй мировой войны кейнсианские рецепты антикризисного регулирования были дополнены стабилизационными мерами антициклического регулирования. Иначе говоря, западные ученые и практики научились не только выводить свои страны из ситуаций кризиса и депрессии, но и не допускать вхождений в глубокие кризисы. Нет, они ни в коем случае не пытались «отменить» цикл, но смягчить переходы от одной его фазы к другой осуществили успешно.

Кейнсианцы глубоко уловили суть происходящих в хозяйственном механизме изменений. Они поняли, что полная занятость^[18] сама по себе больше не придет. Кейнсианцы постоянно указывали на относительную негибкость цен в условиях господства монополий и олигополий: цены стали реагировать на нарушения равновесия со значительным запаздыванием — сначала меняются физические объемы производства, а только потом цены. Цены перестали давать достаточно точную информацию для принятия оптимальных решений, касающихся настоящего и будущего производства. Именно потеря способности рынка автоматически реагировать на изменение ситуации и вынуждает государства брать на себя функции регулятора экономики.

Весьма гибкой оказалась и социальная политика кейнсианцев. Конечно, выдвигая на первое место в теории эффективного спроса фактор частных инвестиций, кейнсианцы заботились об интересах крупного предпринимательства. Но вместе с тем, указывая на важность личного потребления, они искали пути к компромиссу с самыми широкими слоями публики, обладающими реальной денежной наличностью, платежеспособным спросом.

Компромиссна и предложенная кейнсианцами политика полной занятости. Для них «полная занятость» означает сохранение резервной армии труда примерно на уровне 3−5% общего объема активного населения. Это такой объем безработицы, который достаточен для давления на занятую часть трудящихся, но вместе с тем не способен вызвать серьезных социальных протестов. Так, мерами государственной политики можно обеспечить оптимальный режим для частного предпринимательства, не игнорируя при этом интересы трудовой части населения.

В 1950—1960;е гг. весь развитый западный мир использовал методы кейнсианской антициклической политики. Государственное регулирование экономики стало обычной практикой на Западе. Именно кейнсианцы объявили, что с помощью государственного вмешательства мир придет к обществу всеобщего благоденствия, когда богатые достаточно стимулированы, чтобы динамично осуществлять инвестиции, а бедные постепенно наращивают свое благосостояние благодаря всеобщему экономическому росту. Государства научились осуществлять двоякого рода экономическую политику. Во время опасного для воспроизводства «перегрева» экономики проводили рестрикционную политику (сокращение государственных инвестиций, рост налогов, повышение процента, снижение государственных закупок товаров и услуг); во время намечающихся спадов — интервенционистскую (рост государственных инвестиций, сокращение налогов, снижение процентов, рост государственных закупок товаров и услуг). Линия цикла перестала быть резкой, спады оказались непродолжительными и неглубокими, подъемы неопасными и без особой эйфории. В некоторых случаях даже поговаривали о планировании капиталистической экономики. Во всяком случае во Франции внимательно изучали российский опыт планирования, создали комиссариат по планированию, применяли довольно жесткие дирижистские методы регулирования.

Доминирование кейнсианства в экономической теории Запада продолжалось до середины 1970;х гг. Но ничто не вечно под луной. Кризис 1973—1975 гг. привел и к кризису кейнсианства. Причин этому много. Остановимся па некоторых.

• 1. Кейнс исходил из закономерностей такого этапа в развитии капитализма, когда не полностью были исчерпаны возможности экстенсивного роста. Только в этом случае способен энергично работать эффект мультипликатора^[19], которому Дж. Кейнс придавал универсальное значение. Этап всеобщей интенсификации производства требовал иных подходов к стимулированию производственной активности.
• 2. Технологические сдвиги, обусловленные научно-технической революцией, привели к гигантскому расширению номенклатуры изделий, невиданной ранее подвижности производственных и финансовых пропорций, увеличению удельного веса мелких и мельчайших предприятий. В этих условиях роль стимулов и рычагов спонтанного рыночного регулирования объективно усилилась, тогда как значение государственного регулирования относительно уменьшилось.
• 3. Кейнсианские рецепты по преимуществу были рассчитаны на национальное макроэкономическое регулирование. Между тем 1970;е показали возросшую степень интернационализации экономической жизни. Об этом свидетельствовал, в частности, «нефтяной шок» середины 1970;х гг., когда группа стран — производителей нефти (страны ОПЕК) внесла полный хаос во все государственные программы регулирования грубым и неожиданным способом — резким ростом цен на нефть.
• 4. Кейнсианство исходило из того, что умеренная инфляция способствует инвестиционной активности и, следовательно, способствует росту занятости. Было статистически доказано, что безработица и рост цен (и заработной платы) обратно пропорциональны. И кейнсианская политика именно так и строилась, что при рестрикционных мерах росла безработица, но снижались цены, а при интервенционистских, напротив, снижалась безработица, но росли цены. Никто и не думал, что рост безработицы может сопровождаться ростом цеп. Но в период «нефтяного шока» и последующих пяти-семи лет появилось новое явление — «стагфляция», т. е. стагнация, сопровождающаяся инфляцией. Тем более что эта инфляция была не столь умеренной, о которой писали кейнсианцы, а в ряде случаев — галопирующей и даже гиперинфляцией. Способов борьбы с двумя пороками одновременно кейнсианство не знало. Одна за другой западные страны переходили к иному взгляду на экономическую политику: раз способов регулирования нет, то лучше не регулировать вовсе.
• 5. Немаловажным обстоятельством было и то, что чрезмерное государственное вмешательство в экономику порождало бюрократизм в системе управления воспроизводственным процессом. Л там, где много бюрократов, там больше некомпетентности, корысти и должностных преступлений. Это несколько разочаровывало общественность, возникала оппозиция проводимым курсам экономической политики. Кейнсианская система расшатывалась.

Вместе с тем нельзя не видеть, что в течение ряда десятилетий Кейнс и его последователи обеспечивали руководящие круги Запада новой теорией макроанализа и соответствующей хозяйственной рецептурой, чем внесли немалый вклад в экономический подъем 1940−1960;х гг. и в общую долговременную стабилизацию индустриальной экономики. По и при, казалось бы, полной победе теоретиков обновленной неоклассической доктрины (1970−1990;е гг.), похороны кейнсианства оказались преждевременными.

Маятник регулирования экономики

Невозможно ответить на вопрос: какой метод регулирования рыночной экономики наиболее эффективен. Мы видели, что в разное время и в разных странах саморегулирование рынка посредством божественной «невидимой руки», совершенной конкуренции давало прекрасные, хоть и кратковременные результаты. Столь же замечательные и столь же кратковременные результаты давали методы государственного регулирования — от меркантилистского протекционизма до кейнсианского стимулирования «эффективного спроса» и активной инвестиционной политики государства.

Есть в истории рыночных отношений любопытная закономерность: когда рынок ослаблен, когда воспроизводственный процесс нарушен, когда — в результате — возникает социальная и политическая нестабильность, тогда участники рыночного процесса, собственники капитала обращаются к помощи государства, требуют его вмешательства в производственную и финансовую жизнь, терпят неизбежную необходимость делиться с государством своими доходами. Так было в истории не раз. Ярким примером служит начальный период накопления капитала. Вспомним, с каким административным восторгом относились к государственной политике меркантилисты.

Государство приходит на помощь, налаживает, как может, нарушенные рыночные связи, восстанавливает инвестиционную активность, но при этом, как правило, слишком глубоко проникает в карманы буржуазии, слишком грубо вмешивается в суверенитет собственников капитала, инерционно наращивает бюрократический аппарат. И тогда наступает откат, демонтаж государственного регулирования. «Мавр сделал свое дело» и не без сопротивления и ворчанья освобождает место для «невидимой руки» относительно свободного рынка.

Государственное регулирование не может нравиться всем. Всегда находятся люди, которые оказываются в тени и предсказывают крах государственного вмешательства. И если они доживают (а экономисты живут долго!) до нового этапа дерегулирования экономической жизни, то ликуют от собственной прозорливости. Но их радость не бывает слишком долгой: пройдет десятилетие, другое и вновь возникнут трудности, и вновь сама буржуазия потребует вмешательства политики в экономику. И этот маятник будет качаться до тех пор, пока существуют рынок и государство.

• [1] Ван дер Вее Г. Указ. соч. С. 19, 180.
• [2] Любопытно, что накануне войны, в 1914 г., когда США еще не намеревались включаться в европейский конфликт, там была создана Федеральная торговая комиссия (ФТК) для административного контроля за соблюдением правил конкурентной борьбы. (Никитин С. и др. Указ, соч. С. 108). Но как только США весной 1917 г. вступили в войну, здесь тут же были созданы мобилизационные институты — Военно-промышленный совет и отраслевые комитеты.
• [3] Иванова Н. Инновационная сфера: итоги столетия // МЭиМО. 2001. № 8. С. 24.
• [4] Один пример: сегодня стоимость разработки нового лекарственного препарата доходит до 600 млн долл. Можно ли в этом деле надеяться на малые или средние фирмы?
• [5] Сегодня в США на одного занятого в обрабатывающей промышленности приходится около 80 тыс. долл, основного капитала.
• [6] Например, фирма «Нестле» в 1980;е гг. затратила на рекламную компанию в России 15 млн долл.
• [7] Так, в одной только «Импириал кемиклс» производилось 90% продукции химической промышленности Великобритании.
• [8] Чарлз Дауэс, американский государственный деятель и банкир, в 1925 г. стал вице-президентом США. Его план предусматривал предоставление Германии займов и кредитов для восстановления ее экономики и военного потенциала. Уменьшались репарации, прекращалась оккупация Рурского бассейна, отменялось военное положение в Германии.
• [9] Споры о причинах кризиса 1929−1933 гг. в науке не утихают до сих пор. Одни видят причину в денежно-кредитной сфере в связи с резким сокращением количества денежных средств в обращении в главных промышленных странах, особенно в США. Другие находят причину в реальном секторе экономики, в объективном спаде потребления и инвестиционных расходов после периода восстановления экономики. Думается, что и марксистский подход к проблеме, а именно постулат о невозможности сознательного регулирования макроэкономических пропорций в условиях рыночного хозяйства и частной собственности, тоже нельзя игнорировать.
• [10] Социал-демократы пришли к власти в Швеции в 1930 г.; во Франции — позже, в 1936 г., было создано правительство Народного фронта.
• [11] Не будем забывать, что фашистская идеология сопровождалась социалистической демагогией. Напомним, что точное название фашистской партии в Германии — Национал-социалистическая рабочая партии Германии.
• [12] Цит по: Королькова Е. «Новый курс» Ф. Д. Рузвельта: предпосылки, логика, результаты // Вопросы экономики. 1992. № 11. С. 74−75.
• [13] Уже в разгар практической реализации «Нового курса», в 1936 г. вышла книга Дж. М. Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег», в которой была подведена научная база под политику регулирования рыночной экономики. Так что о приоритетах можно спорить.
• [14] Королькова Е. Указ. соч. С. 73−74.
• [15] Своеобразная система частных банков, исполняющих функции Центрального банка США.
• [16] Общественные работы имели целью не только дать работу людям, но и восстановить в них дух надежды и оптимизма. Имеются сведения, возможно и легендарные, что президент пригласил к сотрудничеству крупных композиторов и поэтов и выдал им своеобразный госзаказ на патриотические песни и марши, под звуки которых отряды безработных и студентов с национальными флагами в руках под руководством офицеров-резервистов шли на строительство дорог, социального жилья и аэропортов, создание лесонасаждений, очистку лесов, мелиоративные работы.
• [17] Пороховский Л. Об актуальности идей и подходов рузвельтовского «нового курса» // Российский экономический журнал (далее — РЭЖ), 1998. № 9−10. С. 19−25.
• [18] Напомним, что книга Кейнса называлась «Общая теория занятости, процента и денег» .
• [19] Мультипликатор — коэффициент, показывающий зависимость изменения дохода от изменения инвестиций. Если происходит прирост общего объема инвестиций, то доход возрастает больше, чем прирост инвестиций на величину коэффициента мультипликации. AY = к AI, где ДУ — прирост национального дохода; AI — прирост инвестиций, k — коэффициент мультипликации. С точки зрения кейнсианцев, крупные государственные инвестиции в реальный сектор экономики, осуществленные даже из дефицитного бюджета, вызывают большой мультипликационный эффект, так как приводят у росту производства в смежных и сопряженных отраслях. Например, строительство крупной железной дороги национального уровня приведет к росту производства рельсов, локомотивов и вагонов, а далее — черных металлов (угля и руды), машин для горных предприятий и шахт и так далее до полного исчерпания мультипликационного эффекта. Таким образом, одна из самых удивительных идей Кейнса заключается в возможности дефицитною бюджетного финансирования инвестиций как экстраординарной меры в кризисных ситуациях с целью вызвать мультипликационный эффект. Уже при Рузвельте эта точка зрения получила практическое подтверждение, а в послевоенной Европе эффект действовал везде, где осуществлялась такая антикризисная мера, как государственные инвестиции. Многие современные экономисты склонны думать, что и в современной России стоило бы попробовать применить эту меру в борьбе с депрессией.