Принцип самоопределения и защита прав национальных меньшинств: теоретические дискуссии и практические проблемы

Проблема защиты прав национальных меньшинств

Принцип национального самоопределения, как уже отмечено ранее, стал основанием для обретения политической независимости народами со времен Французской и Американской революции. Именно деятелями революции был сформулирован так называемый принцип национальности, согласно которому каждый народ суверепен — ст. 3 «Декларации прав человека и гражданина» Французской революции, принятой 26 августа 1789 г. Национальным собранием, гласила: «Источник всякого суверенитета коренится по существу своему в нации; никакая группа и никакое лицо нс могут осуществлять власть, нс исходящую явно из этого источника»; поэтому только нация имеет право на образование собственного государства.

В начале XX в. право на самоопределение впервые декларируется в знаменитых «Четырнадцати пунктах» президента В. Вильсона, оглашенных в его обращении к Кошрессу США 8 января 1918 г. Однако характерно то, что оно не было определено Вильсоном в качестве общей нормы международного права. Поэтому идея национальной независимости вписывалась в либеральную концепцию только тогда, когда новое государство могло обеспечить эффективное развитие как прав и свобод индивидов, так и культуры нации, способствуя тем самым upoipeccy всего человечества, и потому право наций па самоопределение должно было применяться избирательно^[1].

В целом же, доминирующая в качестве эталонной модель Civic Nation State, отвергающая местные и локальные политические практики и групповые права как «препятствующие прогрессу», начинает постепенно размываться только после Второй мировой войны вследствие роста значения прав человека, ознаменованного созданием в 1945 г. ООН, и политике защиты прав меньшинств. Именно в это время произошло переосмысление понятия «меньшинства», которому было дано новое определение: «Группа людей, которые, в силу своих физических или культурных характеристик, отличны от других членов общества, в котором они живут, по результатам отличного и неравного обращения и которые полагают себя объектом коллективной дискриминации». С этого времени степень разрешения проблем меньшинств становится важнейшим показателем, определяющим место страны в демократических рейтингах, «начиная с 1948 г. (когда ООН была принята Всеобщая декларация прав человека. — В. ?), — отмечает ведущий теоретик мультикультурализма канадец Уилл Кимлика, — мы живем в условиях мирового порядка, который базируется на идее равенства от рождения — как индивидумов, так и групп». Неслучайно день принятия Генеральной ассамблеей ООП Всеобщей декларации прав человека 10 декабря провозглашен Всемирным днем прав человека.

В Уставе ООН (1945) право народов на самоопределение уже определено (хотя и в весьма общих формулировках) как норма международного права (п. 2, ст. 1 Устава ООН). Так, например, в п. 2 ст. 1 в качестве одной из целей указывается: «Развивать дружественные отношения между нациями на основе уважения принципа равноправия и самоопределения народов, а также принимать другие соответствующие меры для укрепления всеобщего мира» .

Согласно вводным статьям двух важнейших документов, принятых ООП, — Пакта о гражданских правах и Пакта о социальных правах 1966 г., народы на основе права на самоопределение «свободно устанавливают свой политический статус и свободно обеспечивают свое экономическое, социальное и культурное развитие». Международно-правовые нормы о праве народов на самоопредсление закреплены также в Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам (1960), Декларации о принципах международного права (1970) и других документах^[2]. Суть данного принципа раскрыта в Декларации «О принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН», принятой Генеральной Ассамблеей ООП 24 ноября 1970 г.: «Создание независимого государства, свободное присоединение к независимому государству или объединение с ним, или установление любого другого политического статуса, свободно определенного народом, являются формами осуществления этим народом права на самоопределение»^[3]. Акты, направленные на защиту прав национальных меньшинств, принимаются и региональными международными организациями. Так, 1 февраля 1995 г. Совет Европы принимает «Рамочную Конвенцию о защите национальных меньшинств» .

Однако можно вспомнить уже как курьез то, что в 1948 г. Американская ассоциация этнографов выступила против принятия «Всеобщей декларации прав человека», считая, что она унифицирует различные этнические группы и навязывает им некую «единую рамку» .

Эти важные международные правовые документы были ратифицированы СССР и РФ. Положение о самоопределении пародов, являющееся основополагающим принципом федерализма, включено в ст. 5 Конституции Российской Федерации 1993 г.

В науке о международном праве принцип самоопределения наций (народов) определяется как воля большинства народа, проживающего па дайной территории, свободно определять свой политический статус и осуществлять экономическое, социальное и культурное развитие.

Международное право признает сегодня три основных формы осуществления права пародов на политическое самоопределение, впервые изложенные в резолюции Генеральной Ассамблеи ООН 1541 (XV) 1960 г., а затем закрепленное в Декларации о принципах международного права (1970):

• • превращение «несамоуправляющейся территории» в суверенное, независимое государство;
• • свободное объединение с независимым государством;
• • установление любого другого политического статуса, свободно определенного (без вмешательства извне) соответствующим народом.

В международных правовых актах и позднее неоднократно подтверждалось, что все народы имеют неоспоримое и неотъемлемое право на самоопределение и определение своего политического статуса «путем любых средств, признанных международным сообществом» (Африканская хартия прав человека 1986 г.).

Универсальность и всеобщность права народа на самоопределение была подтверждена Всемирной конференцией по правам человека (Вена, июнь 1993 г.): «…Всемирная конференция по правам человека признает право народов принимать любые законные действия в соответствии с Уставом Объединенных наций для реализации своего неотъемлемого права на самоопределение. Всемирная конференция по правам человека рассматривает отказ в нраве на самоопределение как нарушение нрав человека»^[4]. Поэтому, несомненно, прав И. Валлерстайн, отмечавший, что «принцип самоопределения… был не более чем принципом индивидуальной свободы, перенесенным на уровень межгосударственной системы»^[5].

Па практике неоднократно возникали коллизии между нравами народов и правами личности, а дискуссии о сути, смысле и объеме самоопределения, но существу так и не привели к полному согласию по этим проблемам. Право на самоопределение составляет единое целое с обеспечением равноправия всех народов, а это значит, что самоопределение одного народа нс может и нс должно приносить ущерб такому же праву другого народа. В современном международном нраве субъектами этого права признаются все народы независимо от того, имеют они свою государственность или нет, в то же время в докладе Совещания экспертов ОБСЕ, но вопросам национальных меньшинств (Женева, 19 июля 1991 г.) специально отмечено: «Нс все этнические, культурные, языковые или религиозные отличия обязательно ведут к возникновению национальных меньшинств»^[6].

В связи с этим возникает ряд проблем.

Первая из них состоит в необходимости однозначного, общепринятого определения, что такое национальное меньшинство (на сегодняшний день его нет). Известно, что разнообразие идентификаций этнических групп чрезвычайно велико. Участники 233 этнополитических выступлений, зафиксированных в мире в первой половине 1990;х гг., классифицировались следующим образом: 81 группа была отнесена к так называемым этнонационалистическим или сепаратистким; 45 групп, обозначенных как этноклассовые, требовали повышения своего статуса в обществе; 83 группы представителей коренного населения добивались автономии; 49 военизированных религиозных сект, исламистских в своем большинстве, были вовлечены в различного рода конфликты. Наконец, 66 этнополитических групп были определены как претенденты на самостоятельное политическое представительство локального уровня.

База данных международного проекта «Меньшинства иод угрозой» (Minorities at Risky, включающая все меньшинства, достигшие хотя бы минимального уровня политической мобилизации (315 меньшинств), делит их на две основные категории:

• 1) national peoples (народы-нации), т. е. регионально концентрированные группы, которые не имеют автономии в удовлетворяющем их объеме, но обладают заметными культурными отличиями;
• 2) minority peoples (народы-меньшинства) — территориально рассеянные группы, обычно состоящие из иммигрантов.

Внутри первой категории выделяются:

• • ethnonationalist groups (этнонациопальные группы), т. е. сравнительно многочисленные группы, мобилизованные в поддержку политической автономии (например, баски и каталонцы Испании);
• • indigenous peoples (коренные пароды), т. е. маргинализованные в экономическом и политическом отношении потомки аборигенов (например индейцы обеих Америк в прошлом или маори Новой Зеландии и др.). Эта категория в целом охватывает примерно 40% групп, по которым производится мониторинг MAR. Остальные 60% делятся на четыре кластера:
• • ethnodasses (этноклассы), т. е. этнически или культурно выделяющиеся группы, занимающие специфическую экономическую нишу (как цыгане в Италии или китайцы во многих странах Юго-Восточной Азии);
• • communal contenders (сообщества-претенденты), т. е. культурные меньшинства, претендующие на участие в государственной власти (как религиозные общины в Ливане);
• • militant sects (воинственные секты), т. е. меньшинства, ставящие своей задачей прежде всего защиту своих верований и конфессиональной идентичности (как мусульмане в странах Западной Европы);
• • national minorities (национальные меньшинства), т. е. фрагменты соседних этнических общностей, контролирующих собственное государство (как венгры в Словакии, Румынии, Украине, Сербии или русские в государствах постсоветского пространства).

В литературе появляются и другие классификации этнических/ национальных меньшинств. Так, в основе классификации, предложенной немецким исследователем Фридрихом Хекманом, лежит анализ взаимодействия этнических меньшинств с национальным государством, в результате выделяются четыре основных типа.

Первый — меньшинства, которые представляют собой группы населения, проживающие на территории национального государства, сохранившие свою этническую идентичность и подвергающиеся ассимилирующему дискриминационному воздействию со стороны государства (курды в Турции, Ираке и Сирии).

Второй тин — региональные меньшинства, которые хотя и не сливаются с «государственным народом», однако в результате ассимиляционных процессов растеряли свои традиции и культуру, по в данный момент пытаются вновь возродить их, воссоздать образ своего прошлого. В Европе к таким меньшинствам можно отнести каталонцев, басков, шотландцев, корсиканцев, лужицких сорбов. К региональным меньшинствам Хекман относит и так называемые этиоклассы — группы, которые имеют общность этнического происхождения и сохраняют общие взаимосвязи, занимая в социальной структуре европейского общества особые профессиональные ниши (турецкие рабочие в Германии, выходцы из Индокитая, Индии и Пакистана в Великобритании и др.).

Третий тип — колонизируемое меньшинство, под которым понимается коренные племенные общности, живущие на территориях, колонизированных переселенческим большинством из промышленно и культурно развитых регионов мира. В результате насильственных и ненасильственных действий со стороны государства колонизируемое меньшинство постепенно становится частью нового общества, занимая там особую нишу (индейцы Северной Америки, аборигены Австралии и др.).

Наконец, последний, четвертый тип в классификации Хекмана — это так называемые новые этнические меньшинства. Они формируются в странах третьего мира в результате процессов нациеетроительства. И поскольку для большинства из них характерна высокая степень этнической неоднородности, то процессы нациеетроительства вызывают чрезвычайно высокую степень межэтнической напряженности и постоянно углубляющийся антагонизм между Центром и регионально-этническими общностями (значительная часть государств «черной» Африки).

Вторая проблема состоит в нахождении способа выявления «воли народа» к самоопределению и ее осуществления. Считается, что таковым является всенародный референдум (голосование), однако достаточно вспомнить референдум народов СССР 27 марта 1991 г., в результате которого за сохранения Союза как многонационального единого государства высказалось 73% принявших в нем участие, что было, как известно, полностью проигнорировано политическими элитами самоопределявшихся республик.

Третья проблема — это проблема соотношения между национальным самоопределением и демократией. Как отмечает Б. Пойбергер, несмотря на то что национальное самоопределение, на первый взгляд, — глубоко демократический принцип, обеспечивающий правление на основе согласия, акцент на слове «национальный» способен запускать процессы политических и институциональных изменений, мотивированных этнической логикой. В политически самоопределившейся общности может появиться новое национальное меньшинство, которое также может подвергаться дискриминации. Может ли оно политически самоопределяться? Право всех народов на самоопределение закреплено документами ООП, но кто способен решать, что есть парод и что есть «все народы»? Международные правовые акты не дают ответа на эти вопросы, а принципы международного права зачастую противоречат друг другу (самоопределение, территориальная целостность, невмешательство во внутренние дела, ненасилие и соблюдение международных соглашений и др.). В результате защита меньшинств стала не только важной отраслью международного права, но и весьма опасным инструментом, применяющимся одной или группой ведущих стран мира для вмешательства в дела других; она зачастую служит основанием для права па гуманитарную интервенцию, которое развилось в последние полвека. Поэтому, как считают некоторые исследователи, конфликты па почве политического самоопределения приводят к дестабилизации обстановки во многих регионах мира, подрывают демократию, а политические институты самоопределения и даже предоставление автономии могут затруднять движение к ней.

Именно поэтому международными документами признано, что право на самоопределения отнюдь нс обязательно предполагает доведение его до политического самоопределения, т. е. сецессии и создания нового суверенного государства. Та же Декларация о принципах международного права ООП 1970 г. подчеркивает, что право народов на самоопределение не должно толковаться как санкционирующее или поощряющее любые действия, которые вели бы к расчленению, к частичному или полному нарушению территориальной целостности либо к потере политической независимости суверенных государств, имеющих правительства, представляющие весь народ, принадлежащий данной территории, без различия расы, вероисповедания и т. д.^[7].

Таким образом, принцип самоопределения, вслед за Л. Я. Йонгманом и А. П. Шмидом, можно рассматривать «как право народа выбирать политическую лояльность, чтобы влиять на политическую систему, в рамках которой он живет, и сохранять свою культурную, этническую, историческую или территориальную идентичность»^[8], и речь должна идти о формах и пределах реализации данного права.

• 1. Возможно закрепление за национальными меньшинствами так называемой корпоративной автономии, предполагающей полное признание этнических и национальных меньшинств государством с законодательным закреплением за ними прав на местное самоуправление и представительство па общегосударственном уровне. Примерами могут служить Шведская народная ассамблея в Финляндии, Советы национальных меньшинств в Австрии, национальная политика посткоммунистической Венгрии и др.
• 2. Возможно во исполнение права на сохранение и развитие своей культурно-языковой самобытности меньшинств предоставлять им нрава национально-культурной автономии, называемые иногда федерализмом на основе личностного принципа. «Речь идет об автономии не па территориальной, а па этнической основе, чтобы под последней не понимать: принципы членства или участия в организации, критерии отбора и допуска благополучателей, характер и сферу деятельности, уставные цели и т. д.»^[9]. Согласно этому принципу, каждый гражданин мультиэтничной страны получает право заявить, к какой национальности он хочет принадлежать, а сами национальности признаются автономными (культурными) общностями, имеющими право создавать ассоциации, поддерживать контакты с представителями таких же общностей за рубежом, создавать культурные и образовательные учреждения и СМИ, издающиеся на родном языке и т. д. Национально-культурная автономия имеет ряд преимуществ по сравнению с автономией территориальной, она не связана с характером расселения и, кроме того, не создает новых меньшинств. Принадлежность к персональному союзу зависит от свободной воли индивида, что соответствует принципу индивидуального самоопределения и выражения национальной принадлежности. В ряде европейских демократических государств, там, где этнические или языковые сегменты не были территориально разделены, их автономия устанавливалась на основе именно личностного принципа. Так было в Нидерландах, Австрии, Бельгии, а с июня 1996 г" после принятия федерального закона «О национально-культурной автономии», и в России.
• 3. При компактном проживании национального меньшинства возможно создание национально-территориальной (политической) автономии. В этом случае по решению высших органов власти государства на определенной территории учреждаются органы власти и управления, которые в пределах своей компетенции наделяются правом принимать правовые акты, определять экономическое и социальное развитие автономии и др. Такого рода автономией обладают Аландские острова в составе Финляндии, Гренландия и Фарерские острова в составе Дании, Корсика в составе Франции и др. По пути расширения региональной автономии (деволюции) идет сегодня и Соединенное Королевство.
• 4. Возможно использование модели регионального государства или государства автономий (Италия, Испания). Так, в Испании для того, чтобы справиться с националистическими требованиями каталонцев и басков, была учреждена система автономных сообществ во всех регионах страны. «Хотя противоречия и напряженность оказались постоянными чертами отношений между Мадридом и региональными автономиями, — пишет испанская исследовательница М. Гиберно, — в целом система автономий заслуживает позитивной оценки. Благодаря ей удалось защитить и развить многообразие внутри единого государства, избегая процессов, которые могли бы привести к бесконечной фрагментации и насилию»^[10]. Но сегодня здесь проблема в том, «что каталонцы, баски и, в меньшей степени галисийцы распространили свою самобытность до тех границ, за которыми уже начинается собственная государственность» .
• 5. Возможно использование в той или иной форме федерализма для достижения цели интеграции многих наций или этнических фупп в большие политические сообщества, оставляя за ними право сохранять свою специфическую идентичность. Члены таких групп являются полноправными представителями большого сообщества, но в то же время они могут сохранять верность и своей этнической группе, ее культурному наследию. Право па самоуправление позволяет им сохранять и развивать собственную культуру и политические традиции. В целях создания и сохранения единства в сообществе федеративные государства ориентируются не на изживание этнических, культурных и лингвистических различий (ассимиляцию), но на их сохранение в сообществе. Самоидентификация большого сообщества в этом случае базируется на тесных взаимосвязях и на взаимной заинтересованности, которая объединяет составляющие его группы. Федерализм не только позволяет этническим группам и меньшинствам управлять своей культурной жизнью, но и обеспечивает юридическую защиту, финансовую поддержку и определенные права на самоуправление. Такая политика позволяет интегрировать меньшинства в большие сообщества, обращаясь к экономическим и политическим нуждам и удовлетворяя их через политическое представительство и предоставление экономической помощи.

В этом историческом контексте федерализм рассматривается как механизм, позволяющий приспособиться к разнообразию, создавая общие связи, охватывающие несколько этнических сообществ. Он удовлетворяет специфические интересы национальных групп, обеспечивая в то же время общую структуру и связь, которые объединяют эти сообщества в общее для них государство.

Федерализация позволяет постепенно адаптировать государственное устройство и управление к новым задачам и вызовам, так как предполагает поиск баланса между запросами этнических регионов и стремлениями центра. В этих условиях задача сохранения государственной целостности достигается благодаря признанию центром особенностей этнорегиональных сообществ, которые получают возможность открыто выражать свои позиции и защищать свои интересы^[11].

Исследования этнополитических конфликтов также подтверждают, что «ранняя, продуманная деволюция со значительно большей вероятностью предотвращает этнический сепаратизм, чем способствует ему» (Д. Горовиц). Напротив, отказ дать меньшинствам территориальную автономию или решение ликвидировать уже существующую автономию (как это было в Косово), как правило, ведет к политической нестабильности.

Федерализм сочетает самоуправление и совместное управление. Государственное устройство, основанное на федеративных принципах, олицетворяет собой общественный договор, заключаемый свободными гражданами и сообществами, которые соединились для достижения совместных целей и защиты определенных прав, в то же время сохраняя свою целостность. В эффективно действующем федеративном союзе множество полномочий принятия решений децентрализованы. Как отмечают американские исследователи, «путем разделения полномочий федерализм обуздывает произвол властей — как в центре, так и на местах. Он децентрализует ответственность, одновременно предусматривая механизм, позволяющий сдерживать потенциальные местные конфликты и злоупотребления. Он обеспечивает школу демократии и в прямом смысле приближает правительство к пароду» ². Таким образом, для западных исследователей федерализм и демократия — это две стороны одной медали, и потому истинными федерациями могут быть только либеральные демократии. Однако сложившийся в России особый тип федерализма пока не только не способствует развитию демократии в регионах, но и создает благоприятные возможности для роста авторитаризма и на местах, и в центре.

Только и том случае, если территории субъектов федерации в (х: — 1ЮВНОМ совпадают с границами этнических, лингвистических или религиозных групп, федерализм, по мнению западных авторов, может обеспечить эффективную форму регионального управления этническими различиями. Для того чтобы «федерализм стал эффективным механизмом для регулирования конфликтов, — пишут Дж. Маккари и Б. О’Лири, — абсолютно необходимо, чтобы соответствующие этнические сообщества были географически в достаточной степени разделены. Когда сообщества географически рассеяны или очень малочисленны, федерализм менее эффективен» (курсив наш. — В. А.).

В то же время, отмечают многие специалисты, «федерация как особая немажоритарная форма государственного устройства политической и культурной жизни этнически разнообразных обществ оказывается очень проблемной формой организации политии», поскольку в процессе федеративного строительства они неизбежно сталкиваются с серьезной дилеммой: как примирить требования социальной справедливости с практикой предоставления особых политических и экономических преференций титульным этническим группам субъектов федерации.

Из сказанного следует, нет одной единственно верной формы решения данной проблемы, выбор делает сам народ (точнее, его политическая элита), исходя из большого числа факторов — иногда не вполне рациональных и даже случайных.

Наиболее радикальная и демократическая трактовка принципа национального самоопределения и суверенитета была дана в свое время американцем Томасом Пейном в работе «Права человека» (1791 — 1792): «Что такое правительство, как не орган, ведающий делами нации? — спрашивал он и отвечал: — Ничем большим оно не является. Суверенитет как правовое понятие относится только к нации, но не к индивидуму (королю). И любая нация имеет неотъемлемое право в любое время устранить такую форму правления, которую она находит для себя неприемлемой, и установить такую, которая соответствует ее интересам, предрасположению и удовольствию»^[12]. Но что такое нация? И какие человеческие коллективы могут претендовать на статус нации? А. Дженнингс писая, критикуя доктрину самоопределения: «На первый взгляд она кажется разумной: пусть народ решает. Па самом деле она смешна, потому что народ не может решать, пока кто-то не решит, кто является народом» .

Более того, очень не многие задаются вопросом, насколько корректно рассматривать такое условное множество как народ или национальное меньшинство в качестве субъекта права — имеет ли такая общность признаки правового субъекта? «Субъект права должен не только иметь способность приобретать и реализовывать свои права своими действиями, но и исполнять обязанности, а также нести ответственность. Условное или статистическое множество подобными свойствами не обладает, и речь может идти только о фикции»^[13], о некоем мегаантропосе, от имени которого действуют этнократические элиты. Право народов на самоопределение как раз и представляет наиболее яркий пример такой фиктивной правовой нормы, т. е. «вербальной конструкции, составленной как общезначимое правило, на основе которого не могут возникнуть правовые отношения»^[14]. Идея национального самоопределения, как не раз было показано, несет в себе серьезный конфликтный потенциал.

Еще в XIX в. получило распространение представление о том, что «…демократическое государство основано на политическом участии демоса (населения), а национализм обеспечивает то возможное определение состава демоса, при котором он может совпадать, по может и не совпадать с населением государства»^[15]. Однако сегодня национализм уже не столько идеология существующих национальных государств, сколько многочисленных сепаратистских региональных движений, стремящихся эти государства расчленить.

Действительно, как уже отмечено ранее, до сих пор не существует общепринятого в рамках мирового сообщества понимания, таких терминов, как «народ», «нация», «национальное меньшинство», и дискуссия о сущности этих понятий, равно как и попытки дать им точные и универсальные определения, предпринимаются уже не одно десятилетие. Согласно представлениям, сформировавшимся еще во времена Великой французской революции, нация строится на свободном самоопределении индивида и общества и единстве гражданской политической культуры, а не на культурно-исторических или тем более кровных узах. Однако это понимание нации не является общепринятым в современном мире. В частности в нашей стране, как и в постсоветских государствах, доминирует понимание нации как этнокультурной общности. «Этнонационализм как политическая программа, — отмечает В. Л. Тишков, — в данный момент одержал верх над другими идеями и политическими принципами во всех республиках (бывшего СССР. — В. А.), завоевал мощное социально-политическое пространство и в России как на федеральном, так и на региональном уровне (особенно в бывших автономных республиках). Суть этой идеи и программы, которая мощно подпитывалась всем прошлым и нынешним обществознанием (особенно через так называемую марксистско-ленинскую теорию наций), состоит в том, что нации объявляются типом этнической общности, этносоциальным организмом, единственной основой для легитимации государственности, создания жизнеспособных экономических систем и социально-культурных институтов»^[16].

Следует также напомнить, что еще в конце XIX в. был отброшен «принцип порога» (принцип разумной достаточности и деления народов на исторические и не исторические), являвшийся ключевым для национализма либеральной эпохи. Однако на практике «права народов были зарезервированы для немногих конкретных (европейских) народов и вовсе не были правами всех остальных народов. Ведь и вправду полагалось, что предоставление „варварам“ их прав как народам вело бы к отрицанию индивидуальных „прав человека“ у этих народов. Таким образом, две системы прав в XIX в. были поставлены в ситуацию прямого конфликта между собой. Не было способа, каким мир мог бы совместить их»^[17], — отмечает И. Валлерстайн.

Средством практического ограничения действия универсальных прав человека и прав пародов стал в XIX в. колониализм и расизм («цивилизаторская миссия белого человека»). В рамках комплекса, который Э. Саид обозначил понятием «ориентализм», зарождается то, что «было названо „долгом“ в отношении к туземцам и породило потребность осваивать Африку или какие-либо еще колонии, чтобы облагодетельствовать туземцев, а равно чтобы утвердить престиж родной страны». В первой половине XX в. в странах-метрополиях часто обращались к теме прав человека, чтобы оспорить права народов. Утверждалось, что население колоний — это не подлинные народы, а только совокупность индивидов, чьи личные права человека могут быть признаны тогда, когда индивид получит достаточный уровень образования и освоит западный стиль жизни, чем докажет, что он достиг статуса «цивилизованного человека» .

Однако во второй половине XX в. угнетенные колониальные народы стати настаивать — и чем дальше, тем больше — на пользовании правами человека и правами народов, которые, согласно доктрине либерализма, теоретически им принадлежали. Начался процесс деколонизации, актуализировавший прежде всего права пародов на самоопределение. «В ходе этого процесса по всему миру понадобилась невероятная политическая мобилизация, которая повсюду разбудила политическое сознание…» И ныне «…главная проблема — как сдержать распространяющийся вирус микронационализма, когда все меньшие общности стремятся провозгласить себя народами, имеющими право на самоопределение»^[18]. Если учесть, что в современном мире насчитывается около 200 государств и 5—7 тыс. (в зависимости от методик подсчета) этнических групп, то последовательное осуществление нрава на самоопределение приведет к радикальной перекройке политической карты мира. Что, кстати, прогнозируется некоторыми исследователями и политиками.

Законность и универсальность прав человека и прав народов, как отмечено выше, признаны сегодня международным сообществом, однако декларирование этих прав еще не означает, что они могут быть применены в полном объеме даже в либеральных демократиях. Например, понятие прав человека включает в себя право на свободу передвижений и поиск работы в любом месте, где она есть. Но логике либерализма, не должно быть ни паспортов, ни виз. Однако на практике страны Запада приходят сегодня в ужас от идеи открытых границ. В 1990;е гг. практически все они пошли на ужесточение иммиграционной политики. Главный аргумент в пользу этого: «Мы не можем принимать на себя экономическое бремя всего мира». А как же тогда быть с бременем «цивилизаторской миссии», которое еще совсем недавно охотно брали па себя те же страны? И как быть с универсальным правом на свободу передвижения? Как подчеркивает С. Амин, неолиберализм неспособен к последовательному соблюдению принципа глобализации уже в силу того, что этот принцип предполагает одновременное открытие государственных границ для торговли, капитала и миграции рабочей силы. Однако уже тот факт, что ни одно капиталистическое государство, открывая границы для проникновения зарубежных товаров и капиталов, не собирается открывать их настежь перед зарубежной рабочей силой, превращает глобализацию в реакционную утопию^[19].

Международные правовые акты равно признают как право народов на самоопределение, так и принцип территориальной целостности и нерушимости послевоенных границ. Термин «территориальная целостность государств» вошел в практику международных отношений с принятием Генеральной Ассамблеей ООН в 1970 г. резолюции 2625 (XXV), содержащей Декларацию принципов международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН и принятием в 1975 г. Заключительного акта Хельсинского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, в котором зафиксированы основные принципы взаимоотношений государств-участников совещания. В числе «Десяти заповедей Хельсинки» наряду с принципом уважения прав человека и основных свобод, включая свободу мысли, совести, религии и убеждений, давшим толчок к созданию Хельсинского правозащитного движения (1976) в социалистических странах, есть и принципы нерушимости границ, территориальной целостности государств и невмешательства во внутренние дела. В то же время в Декларацию Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе в качестве отдельного принципа включено право на самоопределение, которое позднее получало подтверждение в документах этого важнейшего европейского органа (ОБСЕ). При этом Заключительный акт гласит, что государства-участники договорились уважать и на практике применять 10 принципов, регулирующих отношения между ними. При этом Декларация принципов устанавливает, что «все эти принципы… имеют первостепенную важность, и, следовательно, они будут одинаково и неукоснительно применяться при интерпретации каждого из них с учетом других». Таким образом, в международном праве пет иерархии принципов, пи один принцип не обладает приоритетом перед другими, поскольку все они являются взаимосвязанными и применяются с учетом всех других норм. Следовательно, теряют смысл рассуждения о приоритетности одного принципа перед другим.

Совершенно очевидно, что принцип самоопределения народов и хельсинские принципы нерушимости границ в Европе противоречат друг другу, что одновременное и точное следование этим нормам международного нрава невозможно. Если исходить из того, что в международном праве пет иерархии принципов и все они обладают одинаковой международно-правовой силой (а это подтверждает Декларация о принципах международного права), то мы попадаем и правовой туник при попытках разрешения сецессионных конфликтов, будь то конфликт между Карабахом и Азербайджаном, Абхазией, Южной Осетией и Грузией, Чечней и Россией, Сербией и Косовом (в последнем случае нарушен и принцип невмешательства во внутренние дела суверенного государства). Во всех этих случаях нарушается право народов на самоопределение, вместе с тем образование суверенных Абхазии, Южной Осетии или Косова и потенциальное воссоединение Карабаха с Арменией нарушает целостность уже существующих государств и может породить конфликты еще большей интенсивности. Все это лишний раз подтверждает ограниченность концепции национального государства (от нее, как выяснилось, всего один шаг до концепции этнически чистого государства), основным противоречием которой является противоречие между универсализмом прав человека и партикуляризмом национальной идентичности.

С одной стороны, интересы международной стабильности диктуют необходимость минимализации шагов по перекройке границ, с другой — никто нс решается открыто оспаривать право каждого народа самому решать свою судьбу, несмотря даже на то что лидеры движений, боровшихся за осуществление этого права, зачастую стремились к достижению личных целей. Вопросы, что предпочесть — право народа самому решать свою судьбу или принцип территориальной целостности, какому национальному меньшинству предоставить статус суверенной нации, а какому пет, на практике редко решаются путем выбора нравственной позиции. Чаще речь также идет об осуществлении прагматического интереса, продиктованного пресловутой политической целесообразностью, поэтому, к сожалению, международная политика так же далека от торжества нравственных принципов, как и политика внутренняя.

После распада Советского Союза, Югославии, Чехословакии и объединения двух Германий был создан прецедент нарушения принципа нерушимости границ в Европе, закрепленных Хельсинскими соглашениями, и он в значительной степени потерял смысл. Применение его, особенно во взаимоотношениях между государствами на территории бывшего СССР, может привести к ряду нежелательных последствий. Во-первых, консервируется существование множества территориальных споров, которые, не найдя разрешения, могут тлеть десятилетиями, потенциально грозя перерастанием в открытый, в том числе вооруженный конфликт. Во-вторых, закрывается дорога для поиска компромиссных решений по территориальным проблемам, оптимальным с точки зрения сохранения международной и национальной стабильности. Однако и открытое декларирование права на передел границ привело бы к колоссальному росту конфликтности и реальным военным столкновениям.

На практике выбор того или иного подхода определяется опять же политической целесообразностью, что неизбежно приводит к нарушению и прав человека, и национальных групп, порождая острые этнополитические конфликты. Прежде всего это находит выражение в применении так называемых двойных стандартов в области защиты прав человека. Ярким примером такого рода могут служить межнациональные конфликты на территории бывшей Югославии. В результате использования ЕС и НАТО двойных стандартов в пользу хорватской и мусульманской части населения поток сербских беженцев (по данным экспертов ЕС) из Хорватской Крайны составил 500 тыс. человек, из Боснии и Герцеговины — 200 тыс. человек^[20].

Нарушение прав человека, особенно в результате этнополитических конфликтов, стало предлогом для выдвижения концепции гуманитарной интервенции, опирающейся, в свою очередь, на концепции ограниченного суверенитета и приоритета безопасности личности над безопасностью государства. Практическим воплощение такого подхода стали действия НАТО против Союзной Югославии в 1999 г. Дело даже не в результатах этой акции, которая оправдывалась этническими чистками албанцев в Косово, а привела Европу практически к гуманитарной катастрофе — к массовым жертвам среди мирного населения и к новым сотням тысяч беженцев, а также к практически полному вытеснению сербского населения из этого района Союзной Югославии. В международных отношениях был создан опасный прецедент. Его теоретическим обоснованием стало смешение двух абсолютно противоположных методологических оснований: с одной стороны, принципов «реалистической внешней политики», опирающейся исключительно на силу, с другой — либеральной доктрины прав человека, ставящей традиционно на первое место моральные и правовые принципы и противопоставляющей их вооруженному насилию.

В свою очередь, проведение в жизнь идеи гуманитарного интервенционизма и первенства гуманитарного права по отношению к традиционному международному праву фактически подталкивает радикальные группы внутри религиозных и этнических меньшинств на эскалацию конфликтов вплоть до применения вооруженной силы в надежде на победу с помощью международных миротворческих сил. Причем этот процесс может затрагивать не только периферию современной мир-системы, по и государства ее «ядра». В этом плане не случайно, что после «гуманитарных» операций НАТО в Косово и ООП в Восточном Тиморе, произошло оживление сепаратистской активности в ряде регионов мира.

Следует отметить, что сама идея ограниченного суверенитета отнюдь не является новой. Еще в начале 70-х гг. XX в. неолиберальное направление в теории международных отношений декларировало резкое снижение роли национальных государств. Наиболее видным представители этого направления Дж. Пай и Р. Кеохейн констатировали резкий рост уровня взаимозависимости между отдельными странами в экономической, политической и социальной сферах. Государство, по их мнению, больше не способно полностью контролировать такой обмен, оно утрачивает свою прежнюю монопольную роль главного субъекта международных отношений. С точки зрения сторонников неолиберализма, полноправными субъектами международных отношений могут выступать транснациональные компании, неправительственные организации, отдельные города или иные территориальные общности, различные промышленные, торговые и другие предприятия, наконец, отдельные индивиды. К традиционным политическим, экономическим, военным отношениям между государствами добавляются разнообразные связи между религиозными, профессиональными, профсоюзными, спортивными, деловыми кругами .этих государств, причем их роли и статус иногда могут быть равными. Утрата государством прежних места и роли в международном общении нашла выражение и в терминологии — замене термина «интернациональный» (межгосударственный, исходя из западного понимания единства нации и государства) термином «транснациональный» (т.е. осуществляемый помимо государства, без его непосредственного участия).

Последователи неолиберализма сделали вывод, что на смену традиционным международным (межгосударственным) отношениям должна прийти новая мировая политика как механизм демократической самоорганизации качественно обновленного международного сообщества. Главные тенденции этой политики будут определяться уже не столько индивидуальными действиями отдельных государств, сколько логикой развития международных политических институтов: глобальных и региональных международных организаций, системой официальных договоров и неофициальных договоренностей, институтами международного права и мирового общественного мнения. Однако ни в 1970;е гг., ни позднее ничего подобного тому, что предсказывали неолиберальные теоретики, так и не произошло. На рубеже XX—XXI вв. вновь повторяются прежние аргументы и снова делается вывод об отмирании государства как международного актора. В связи с этим вполне можно согласиться с мнением представителя МИД Российской Федерации Л. П. Кленацкого, который считает, что «наличие на международной сцене помимо государств других «акторов» является выражением глобализации и одновременно свидетельствует о демократизации международных отношений.

Однако из этого не следует, что суверенитет государства или его роль в международных отношениях должны уменьшаться. Скорее, напротив, они должны усиливаться, если мировое сообщество не намерено породить хаос. Постулаты об умалении роли государства необоснованны уже хотя бы по той причине, что в отличие от транснациональных корпораций и неправительственных организаций, которые выступают «актерами» в отдельных сценах и эпизодах спектакля, государство выполняет функции режиссера, отвечающего за весь спектакль — от декорации до игры актеров. Спектакль без режиссера — это демократия без правил и границ. Совершенно неоправданны утверждения, что основным игроком на мировой арене становится суверенный индивидум, а нс суверенное государство. Это преждевременный вывод: гарантом прав человека остается государство и никто иной. Поэтому речь не может идти об устранении государства от регулирования развития международных отношений"^[21].

Суверенные государства останутся основными акторами и в новой системе международных отношений. В ней необходимо будет сформировать такой политико-правовой механизм обеспечения реализации прав человека, который соответствовал бы не интересам отдельных стран, а интересам всего мирового сообщества.

Пока же «образование новых источников конфликтов не сопровождается усилением инструментов для их разрешения. Вместо этого наблюдается кризис инструментов обеспечения международной безопасности. На глобальном уровне в системе международной безопасности происходит ослабление роли Организации Объединенных Наций и Совета Безопасности ООН, на региональном — ослабление ОБСЕ, имеющей менее продолжительную историю»^[22].

В России разрушение послевоенного международного порядка и неоднократное нарушение хельсинских договоренностей и норм международного права становится основанием для выдвижения экстремистских требований о «денонсации всей системы послевоенных соглашений и договоров и создании новой договорно-правовой базы международных отношений», сформулированных в ходе парламентских слушаний (октябрь 1996 г.) на тему «Русская идея на языке законов России» тогдашним председателем комитета Государственной думы по вопросам геополитики А. Митрофановым^[23], и появления проекта Заявления Государственной думы «О правах русского народа на самоопределение, суверенитет на всей территории России и воссоединение в едином государстве» и целой череды проектов «Закона о русском народе»^[24], важнейшей исходной посылкой которых является суждение о том, что «…в нынешнюю пору общественного развития России право нации следует ставить выше прав человека» и т. д.

Идеологи гуманитарного вмешательства исходят из того, что принцип уважения нрав человека выше принципов неприменения силы и угрозы силой, невмешательства, суверенного равенства государств. Здесь имеет место фундаментальное противоречие между принципом соблюдения и уважения прав человека и принципом невмешательства во внутренние дела других государств. Вопрос о соблюдении нрав человека неизбежно сталкивается со сферой внутренней политики суверенных государств. И следовательно, необходимо делать выбор между одним либо другим принципом. Подобная же коллизия, как говорилось выше, возникает и между принципом самоопределения наций и принципом территориальной целостности государств.

Надо еще раз отметить, что юридического механизма разрешения противоречий между указанными парами международно-правовых принципов не существует. Один из них реализуется за счет другого, причем каждый раз в зависимости от того, чьи политические интересы берут верх, в зависимости от соотношения потенциалов заинтересованных сторон, в зависимости от конкретной международной ситуации.

В этом контексте особое значение для нашей страны имела официальная позиция администрации США и стран Европейского союза по вопросу национального самоопределения народов бывшего Советского Союза. Основополагающей для политики США в отношении самоопределяющихся территорий на просторах бывшего СССР являются пять принципов, впервые официально обнародованных в 1991 г.:

• • самостоятельность народов СССР в решении вопроса о своем будущем;
• • изменение границ в соответствии с законом и на основе мирных способов;
• • уважение демократии, верховенства закона, результатов свободных выборов;
• • обеспечение прав человека, включая права национальных меньшинств;
• • соблюдение норм международного права и международных обязательств.

Западноевропейская позиция была сформулирована несколько позже. В декабре 1991 г. сессия Совета ЕС в Брюсселе предложила так называемый брюссельский минимум по проблеме самоопределения, который содержал критерии, соответствие которым обеспечивало бы новым государствам Восточной Европы и бывшим республикам Советского Союза дипломатическое признание со стороны стран Европейского сообщества. Этих критериев также пять:

• • уважение требований Устава ООН и Хельсинского акта в том, что касается правового государства, демократии и прав человека;
• • гарантии прав национальных групп и меньшинств;
• • нерушимость границ, которые могут быть изменены только мирными средствами и с общего согласия;
• • соблюдение международных обязательств по разоружению, нераспространению ядерного оружия, безопасности и региональной стабильности;
• • урегулирование всех вопросов, связанных с государственным наследием и региональными спорами методами переговоров и арбитражей^[25].

И американские «пять принципов» и «брюссельский минимум» ЕС содержат целый ряд совпадающих положений — это приверженность демократическим принципам, мирное урегулирование споров, соблюдение всех международных обязательств и норм права, гарантии прав человека и национальных меньшинств.

Пожалуй, единственное заметное отличие американской позиции и западноевропейской состояла в том, что США признавали возможность пересмотра границ, в то время как страны Европейского союза, не исключая полностью пересмотра границ, акцентировали их неизменность.

В целом же границы современной России воспринимаются Западом как исторически окончательные и незыблемые, в то время как в мире при западном участии Эритрея отделяется от суверенной Эфиопии, делится Босния, Косово de facto, а в 2008 г. de jure перестает быть частью Сербии и т. д.

Мы не будем подробно рассматривать вопрос о практической реализации этих требований самими заявителями — США и Европейским союзом, хотя развитие партнерства России и Запада предполагает решение проблем разграничения зон национальных интересов и уважения права российской нации на самоопределение. Вопрос для нас в другом — насколько совместимы права личности, права национальных меньшинств и принцип нерушимости границ?

Во-первых, гарантии прав человека предполагают гарантии прав лиц независимо от их этнической принадлежности, в том числе и представителей национальных меньшинств, тогда как гарантии прав национальных меньшинств, понятые как гарантии нрав коллективных, могут на практике и не содержать гарантий индивидуальных прав личности другой национальности. Поэтому следовало бы особо отмстить, что права человека являются основополагающими по сравнению с правами коллективными, а не наоборот. Этнополитические конфликты по всей Восточной Европе и на просторах СНГ показывают, что подавляющая часть национальных движений, боровшихся за самоопределение, поставила права нации выше прав человека, а лозунги прав самоопределяющихся народов полностью вытесняют вопрос о правах представителей других пародов.

Опыт последнего десятилетия свидетельствует, что этнонационалисты видят в западных концепциях и конвенциях прав человека лишь то, что они хотят увидеть (обещание помощи и солидарность в борьбе за национальное самоопределение), а не всю совокупность идей и принципов, которые в них заложены их авторами. Народы требуют свободы и политического (государственного) самоопределения, чтобы быть равными другим, поскольку политическое и юридическое равенство людей независимо от их этнической принадлежности — обязательный признак национального государства. По они могут требовать свободы и для того, чтобы стать выше других. Осуществление на практике принципа равенства членов нации почти автоматически приводит в этом случае к исключению «этнически чуждых» из ее состава (как правило, в странах Балтии, СНГ и национальных республиках РФ они идентифицируются как русскоязычные, оккупанты и т. д., ибо понятие «нация» приобретает здесь ярко выраженную этническую окраску), к отказу предоставить им гражданство и др.

В свою очередь, их статус не граждан или граждан второго сорта не предусматривает и равенства в правах. Ибо все, что лежит по ту сторону понятия «нация» , — это чужое или даже враждебное. Отношение к русскоязычным определяется отныне примитивной инверсионной установкой: «Раньше мы жили иод вами, теперь вы поживите под нами». Придание языкам титульных национальностей статуса государственного на всем постсоветском пространстве, как и ряд других дискриминационных мер, практически заблокировали доступ не титульного населения в «коридоры власти» и содействовали достижению форсированной «неокоренизации» аппаратов управления и становлению этнократических режимов. После неудавшейся попытки создания интернационального (общенародного) государства на базе отрицания (проскакивания стадии) государства национального народы бывшего Союза ССР, пытаясь построить его сегодня, подучают феномен государства этнократического. «Похоже, что Россия как империя погибла раньше, чем в ней возникли полноценные нации»^[26], — удрученно констатирует В. М. Межуев.

Во-вторых, создает серьезные трудности увязка прав национальных меньшинств с признанием нерушимости существующих границ. Границы исторически чрезвычайно подвижны, поэтому встает вопрос: какие из них считать основополагающими — государственные или административные, которые сегодня стали межгосударственными, исторические или современные? Государственные границы очень часто устанавливались произвольно, с учетом конкретно-исторического соотношения сил между государствами или исходя из принципа политической целесообразности. Это относится к границам между Сербией и Хорватией, Сербией и Косово, Азербайджаном и Арменией, Россией и практически со всеми бывшими республиками СССР и т. д.

В целом же «Косово, Восточный Тимор и Чечня иллюстрируют то положение, что стратегия разрешения этнических конфликтов зависит от того, принимаются ли повстанцами предлагаемые компромиссные идеи» или их новая национальная идентичность станет ценностью, обесценивающей саму жизнь в традиционном политическом и культурном контексте.

В-третьих, необходимо учитывать и международный (цивилизационный) контекст современных этнических конфликтов. Если они происходят на границах цивилизаций (Босния, Косово, Чечня, Афганистан, Палестина и др.), то цивилизационная принадлежность участников столкновений гарантирует им симпатии и поддержку сил глобального масштаба, что, в свою очередь, «…стимулирует решимость, фанатическую жертвенность и массовый порыв вступивших в борьбу сил»^[27]. Только конфессиональная общность и традиционная ориентация на Запад (стандартное клише хорватского национализма — «Хорватия — последний оборонительный рубеж европейской цивилизации на Балканах») могут объяснить то, чем руководствовались ФРГ и некоторые другие западноевропейские страны, которые еще до начала военных действий между Белградом и Загребом стали демонстрировать готовность признать независимость католических Словении и Хорватии. Именно это обстоятельство во многом предопределило ориентацию хорватов не на диалог и поиск компромисса с Белградом по вопросу самоопределения сербского меньшинства в Хорватии (создания сербской автономии), а на политическую и военно-техническую поддержку Запада в войне с Сербией, унесшей тысячи жизней. Это объясняет и предвзятое отношение Запада к Сербии, которая для него априори агрессор и единственный виновник югославского кризиса. «И дело здесь не во взглядах лидеров: отрекшийся от коммунизма покойный хорватский президент Франьо Туджман пи в теории, ни на практике ничем не отличался от условно коммунистического сербского президента Слободана Милошевича. Однако Хорватию произвольно зачислили в партнеры Запада, а из Сербии сделали изгоя — зато, что она пыталась сделать в Косове именно то, что несколькими годами раньше Загреб сделал при поддержке Запада в Сербской Крайне. Хорватия и Сербия дрались за то, что считали самым главным, — за свое новое государственное Я. Либеральные трактаты об общемировой тенденции к отмиранию государства казались им вычурным конструктом утомленного сытостью интеллекта»^[28].

Даже вступление в силу 1 февраля 1998 г. принятой Советом Европы Рамочной конвенции о защите национальных меньшинств — первого общеевропейского юридически обязывающего акта, направленного па защиту национальных меньшинств и признание их прав, сколь бы важным и необходимым ни был это шаг, ие решает вопроса, упирающегося в более масштабную проблему практической координации и обеспечения равноправия всех этнических групп вне зависимости от их статуса в этнопациопальпой иерархии общего для них государства и цивилизационной принадлежности. Как удовлетворить национальные стремления, нс разрушая при этом целостности государства, создать (сохранить) общенациональную идентичность при одновременном сохранении этнокультурного многообразия и идентичностей населения страны — вот пока неразрешимые задачи для мирового сообщества.

Национальное государство — категория европейской истории, западной цивилизации, и существуют определенные сомнения в ее универсальности, тем более что секулярпое национальное государство западного типа нигде по-настоящему не функционирует за пределами Европы и Америки. Тем не менее это ничего пока не меняет. «Более чем на протяжении 300 лет, — пишет Даниэль Элазар, — политические усилия европейской цивилизации, как и стран, находившихся в сфере влияния этой цивилизации, были направлены на создание национальных политически суверенных государств, и очень часто созданные посредством этих усилий государства в результате оказывались отделенными от пародов, которым они были предназначены служить». Действительно, существование национальных меньшинств противоречит логике национального государства, его цель — один народ, одно правительство и одна территория, поскольку культурная гомогенность, как предполагается, способствует безопасности и стабильности государства. «В ходе своего развития, — отмечает Элазар далее, — национальное государство часто становится государством граждан, где каждый человек является гражданином и при этом не должен иметь никакой иной коллективной идентичности, кроме принадлежности к официальной нации» .

Согласно концепции национального государства, ради полной национальной интеграции этнические меньшинства, проживающие в границах данного государства, в идеале должны принять культуру доминирующей этнической группы как свою собственную, политические институты государства должны иметь для них то же значение, что и для титульной этнической общности. Однако до тех пор, пока этнические меньшинства продолжают сохранять собственную идентичность, ожидать этого было бы нереалистично. До тех пор, пока существуют этнические меньшинства, их члены могут подчиняться нормам, которые устанавливает государство, в то же время они вряд ли будут идентифицировать себя с тем государством, в рамках которого они оказались, особенно если это произошло недавно и/или не вполне добровольно. Надо учитывать и то обстоятельство, что политическими, социально-экономическими и культурными средствами государство может не только решать национальные проблемы, но и конструировать новые меньшинства, усиливать, с одной стороны, их дискриминацию, с другой — их стремление к самоизоляции или выходу из данного политического сообщества.

" Национальная свобода самоценна, — заявляет сторонник полного национального самоопределения Татарстана, — попытки противопоставить демократию самоопределению народов — всего лишь политическая игра, направленная против свободы иод благовидным предлогом борьбы за демократию. Когда есть национальная свобода, государственный строй может быть демократичным или авторитарным, но когда нет свободы, то демократии не может быть в принципе"^[29]. Объясняется такая позиция, по-видимому, тем, что современный мировой порядок складывался на основе идей модерна, а среди них ключевое положение занимает идея нации как носителя прогресса и главного субъекта истории.

Таким образом, несмотря даже на то что границы более чем 90% независимых государств сегодня не совпадают с соответствующими им нациями, концепция национального государства по-прежнему доминирует в современную эпоху.

Парадокс состоит и и том, что повсеместный рост национализма происходит сегодня в рамках глобализации и формирования наднациональной мировой реальности. Возникающее на наших глазах глобальное сообщество изменяет мир радикальнее, чем все социальные новации и научные прорывы минувших веков. На этих основания некоторые исследователи заговорили о кризисе и даже исчезновении национального государства. «…В западной части континента (Европы. — В. А.) уже воплотилась в реальность идея европейской интеграции, — пишет М. Хрох. — Форма, которую эта интеграция может принять, разумеется, остается весьма спорной, поскольку конституционное будущее ЕС определяют сегодня две противоречивые тенденции: одна к тому, чтобы Европа стала континентом для граждан безотносительно к их этнической принадлежности, а другая крепко держит ее в тисках понятий о традиционных этнических различиях и ведет к созданию в Европе единства раздельных наций-государств»^[30]. Тем не менее формирующееся интернациональное гражданское общество здесь явно тяготится перегородками, созданными национальными государствами.

На Востоке же Европы, на развалинах «социалистического лагеря» полным ходом идет противоречивый процесс строительства наций — государств, лидеры которых одновременно декларировали уже в начале 1990;х гг. желание войти в пространство объединенной Европы. Однако они живут в ином «часовом поясе национализма» (Э. Геллнер). Здесь сегодня сплелись в узел, отмечает Роджер Брубейкер, — «…три взаимно антагонистических вида национализма. Первый — это «национализирующий» национализм новых независимых (или видоизмененных) государств. «Национализирующий» национализм выдвигает требования от имени титульной нации или национальности, которая определяется в этнокультурных категориях и резко отличается от всей совокупности граждан. Нация-ядро понимается как законный «владелец» государства, которому государство принадлежит и для которого оно существует… Прямым вызовам этим «национализирующим» национализмам являются зарубежные национализмы «внешних национальных отечеств». Соотечесгвенные национализмы утверждают право, и даже обязанность государства следить за положением, повышать благосостояние, поддерживать деятельность и институты «соотечественников», отстаивать их права в других государствах. Обычно такого рода требования возникают, когда национализирующая… политика государства, в котором живут этнонациональные сородичи, воспринимается как угроза их существованию…

Между этими двумя взаимно антагонистическими национализмами — «национализирующего» государства, в котором они проживают, и внешнего национального отечества, с которым они связаны этнонациональным родством, но нс гражданством — зажаты национальные меньшинства. У них свой собственный национализм: они тоже выдвигают свои национальные требования… признания государством их особой этнокультурной национальности и связанных с нею коллективных культурных или политических прав. Хотя национализмы меньшинств и национализмы отечеств противостоят «национализирующему» национализму государства, они не обязательно находятся в гармоничном союзе. Несовмещенно особенно вероятно, когда отечественные национализмы используются государством — отечеством для достижения иных, не националистических целей; например, этнических соотечественников могут неожиданно оставить на произвол судьбы, если это соответствует геополитическим целям"^[31]. Хотя взаимодействия между этими тремя типами национализмов характерно не только для Европы, однако на востоке континента именно они, во многом, определяют драматизм происходивших в 1990;е гг. этнических и национально-государственных трансформаций. Исследования западных социологов убедительно продемонстрировали, что отношение к запросам этнических меньшинств в части наделения их коллективными правами, в Восточнои Центрально-Европейских странах радикально отличается от западного восприятия этих проблем, в первую очередь, вследствие господства в межэтнических отношениях секьюритизационного дискурса. Следствием господства этого дискурса является недоверие к соседям, видение государства как собственности доминирующей этнической группы, отсюда — негативное отношение к федерализму и другим формам территориальной автономии для меньшинств. Практически реализованными территориальные притязания оказываются только в случае, когда меньшинство для достижения автономии прибегает к прямому захвату власти и добивается признания своих прав de facto в результате вооруженного противостояния.

Б. Андерсон во Введении к переизданию своей знаменитой книги «Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма» пишет: «Конец эпохи национализма, который так долго пророчили, еще очень и очень далеко. Быть нацией — это, по сути, самая универсальная легитимная ценность в политической жизни нашего времени. Но если сами факты понятны, то их объяснение остается предметом… дискуссии»^[32]. Поэтому можно уверенно утверждать, что еще долго не исчезнет и не потеряет актуальность проблема движений за политическое самоопределение, как и проблема поиска органичного сочетания прав суверенных государств, национальных групп и прав человека. Более того, «…в действительности национализм меньшинств скорее укрепляется, чем ослабевает, но мере того, как западные государства становятся более демократическими, процветающими и глобализированными» , — констатирует У. Кимлика.

" Нужно иметь интеллектуальную честность и моральную силу, чтобы поставить вопрос о стоимости процесса самоопределения для наций Земли и, главное, для человека, — пишут В. П. Лукин и Л. И. Уткин. — С трагическим опытом растет понимание того, что возобладание принципа самоопределения над конституционноидейным основанием государственности порождает чудовищный потенциал конфликтов. Ориентация на принцип самоопределения чревата для мира в целом, для Европы в частности, для нестабильно модернизирующейся Восточной Европы в особенности… В современном мире движения, слепо преследующие цель самоопределения любой ценой, подрывают потенциал демократического развития в новых независимых странах и подвергают опасности основания народоправства в демократических государствах. Наступило время лишить морального одобрения большинство из них и увидеть в них то, чем они, собственно, и являются — деструктивную силу… Чтобы мировое сообщество не ринулось в пучину национального остервенения, следует поставить права личности, гражданина выше прав склонной к фанатизму группы, клана, тейпа, рода"^[33]. В государствах, уважающих права человека (признание которых становится сегодня действительно глобальной идеологией), этническая принадлежность должна иметь культурную, а не политическую значимость, поскольку «субъектом политического суверенитета является не какой-либо один „этнос“, а „демос“ в целом — люди, принадлежащие к различным этническим группам, которые живут в составляющем территориальную целостность государстве». Поэтому органическое сочетание коллективных прав этнических общностей и меньшинств в мультиэтничсском, поликультурном обществе с гарантированными и охраняемыми государством правами индивидов является, вероятно, наименее конфликтогенным способом артикуляции демократической политики, не нацеленной на создание новых этнических наций и государств.

Как представляется, единственным способом борьбы с описанными выше опасностями является четкое осознание и последовательное проведение на практике трех важнейших принципов:

• • субъектом прав человека — индивидуальных и групповых — является только личность, а не группа;
• • единственной неотъемлемой идентичностью человека является его принадлежность к человеческому роду, что дает ему неотъемлемое право на соблюдение его человеческого достоинства;
• • нрава любого лица могут быть ограничены, но только с целью обеспечения прав другого лица и только в той мере, в которой это для достижения этой цели необходимо.

В свою очередь права меньшинств легитимны только тогда, когда:

• они защищают свободу индивида внутри группы;

способствуют отношениям равенства (отсутствию доминирования) между группами^[34].

• [1] См.: Малиново О. Ю. Либерализм и концепт нации // Полис. 2003. Ук 2. С. 106.
• [2] См.: Действующее международное право: сб. документов Т. 1. М" 1996. С. 71.
• [3] Декларация о принципах международного права 1970 г. | Электронный ресурс]. URL: wwvv.law.edu
• [4] Цит. по: Барсегов Ю. Г. Культ аннексий. М., 1997. С. 16.
• [5] Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. СПб., 2001. С. 152.
• [6] Цит. по: Статус малочисленных народов России (правовые акты и документы). М., 1994. С. 78.
• [7] Действующее международное право: сб. документов Т. 1. С. 71
• [8] Цит. по: Этнос и политика: хрестоматия / авт.-сост. А. А. Празаускас. М., 2000. С. 179.
• [9] Осипов А. Г. Национально-культурная автономия поело СССР: символическая или инструментальная политика // ПОЛИТЭКС: Политическая экспертиза. 2012. Т. 8. № 1.С. 201.
• [10] Цит. но: Авксентьев В. А. Этническая конфликтология: в поисках научной парадигмы. Ставрополь, 2001. С. 254.
• [11] См.: Кинг Л. Классификация федераций // Полис. 2000. № 5. С. 7—18; Mitrany D. A Working Peace System. Chicago, 1996.
• [12] Пейн T. Избранные произведения. M" 1959. С. 127.
• [13] Осипов А. Эссснциалистские представления об этичности в системах преподавания правовых специальностей // Расизм в языке образования / под ред. В. Воронкова, О. Карпенко, Л. Осипова. СПб., 2008. С. 147.
• [14] Осипов А. Эссснциалистские представления об этичности в системах преподавания правовых специальностей // Расизм в языке образования / под ред. В. Воронкова, О. Карпенко, Л. Осипова. СПб., 2008. С. 148.
• [15] Линц X, Степан А. «Государственность», национализм и демократия // Полис. 1997. № 5.
• [16] Тишков В. Л. Дилемма новой России как многоэтнического государства // Права человека и межнациональные отношения. М., 1994. С. 87.
• [17] Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. С. 197.
• [18] Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. С. 164.
• [19] Цит. но: Глобализация: контуры XXI века. Ч. 1. М., 2002. С. 70—71.
• [20] Бюллетень Европейского Союза. 1991. N? 7—8. С. 115—116.
• [21] Клепацкий Л. Глобализация и национальные интересы // Международная жизнь. 2000. № 1. С. 93.
• [22] Кокошип А. А. Феномен глобализации и интересы национальной безопасности. С. 42.
• [23] См.: Митрофанов А. АИТИНАТО. Новая идея российской геополитики, тактика и стратегия на современном этапе: доклад. М., 1997.
• [24] См.: Севастьянов Л. И. Закон о русском народе.; Проект Федерального закона о русском народе
• [25] См.: Богатуров А., Кожокин А., Плешаков К. После империи: Демократизм и дсржавность во внешней политике России. М., 1993. С. 31—32.
• [26] Межуев В. М. Идея национального государства в исторической перспективе // Полис. 1992. № 5 6. С. 15.
• [27] Уткин Л. И. Глобализация: Процесс и осмысление. С. 184.
• [28] Богатуров А. Синдром поглощения в международной политике // Pro et Contra. Т. 4. № 4. 1999. Проблемы глобализации. С. 35.
• [29] Хаким P. Сумерки империи: К вопросу о нации и государстве. Казань, 1993. С. 37.
• [30] Хрох М. От национальных движений к сформировавшейся нации // Нации и национализм / Б. Андерсон, О. Бауэр, М. Хрох [и др.|. М.: Нраксис, 2002. С. 141.
• [31] Брубейкер Р. Национальные меньшинства, национализирующиеся государства и внешние национальные отечества в новой Европе // Этнос и политика. Хрестоматия / авт.-сост. А. А. Бразаускас. С. 173—175.
• [32] Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001. С. 27.
• [33] Лукин В. Н. Уткин А. И. Россия и Запад: общность или отчуждение? М., 1995. С. 118−119.
• [34] Кимлика У. Современная политическая философия.

  Введение

  М., 2010. С. 432−433.