Иван Алексеевич Бунин (1870-1953)

Писатель вышел из знатного рода, среди предков были не только государственные деятели, но и люди искусства^[1]. Их творчество зародило в его еще отроческой душе желание стать «вторым Пушкиным», о чем он поведал в автобиографическом романе " Жизнь Арсеньева" (1927−1933). Обедневшее дворянское гнездо Буниных жило воспоминаниями о прошлом величии, бережно хранило романтические легенды рода. Вероятно, здесь берут начало ностальгические мотивы бунинского творчества по золотому веку России, по временам В. Жуковского, А. Пушкина, Е. Баратынского, Ф. Тютчева, М. Лермонтова.

Детство будущего мастера слова — поэта, прозаика, переводчика — прошло на орловщине, как писал он сам, «в глубочайшей полевой тишине». Первый учитель, молодой человек из вечных студентов, полиглот, немного скрипач, немного живописец, «за стол» обучал мальчика чтению по «Одиссее» Гомера. Бесконечные рассказы интеллектуала-бродяги о жизни, о людях, о дальних странах немало способствовали развитию детского воображения, тяги к путешествиям^[2]. Еще учитель писал стихи, и восьмилетний Ваня тоже стал пробовать себя в стихосложении. Систематическое обучение ограничилось тремя классами елецкой гимназии^[3]. Хорошие знания были получены от брата Юлия, выпускника университета, высланного в деревню под надзор полиции за политическую неблагонадежность. Благодаря рано возникшей и сохраненной на всю жизнь страсти к чтению, к двадцати пяти годам И. Бунин был уже энциклопедически образован. Его переводы романтиков, «Песни о Гайавате» Г. Лонгфелло, мистерии «Каин» и поэмы «Манфред» Дж. Байрона, сделанные в этом возрасте, признаны классическими. Тогда же молодой художник начал печататься в столичных журналах и привлек внимание А. Чехова, чьи советы очень ценил. Чуть позже состоялась встреча с М. Горьким, который ввел начинающего прозаика и поэта, как и многих других, в круг авторов издательства «Знание», литераторов «Среды». В 1909 году Российская Академия наук избрала И. Бунина почетным академиком, в 1933 г. ему была присуждена Нобелевская премия — за правдивый артистический талант в создании русского характера в прозе. Лауреат был немного обижен: он хотел получить эту премию за свою поэзию.

Февральскую революцию, октябрьский переворот 1917 г. И. Бунин воспринял как крушение России. Свое видение и резкое неприятие этих драматических событий он выразил в дневнике-памфлете " Окаянные дни" (1918−1920, полная публикация — 1935). Это пронизанное болью и тоской произведение имеет тот же пафос, что и «Несвоевременные мысли» М. Горького, «S.O.S.» Л. Андреева. Принципиальным противником Советской власти художник остался до самой смерти. В 1920 г. И. Бунин был вынужден покинуть Россию. Свои чувства изгнанника он выразил в поэтических строчках:

У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.

Как горько было сердцу молодому, Когда я уходил с отцовского двора, Сказать прости родному дому!

У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.

Как бьется сердце горестно и громко, Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом С своей уж ветхою котомкой!

(По перв, стр., 1922)

Более тридцати лет художник слова прожил во Франции, преимущественно в Париже, занимался общественно-политической деятельностью, многое написал за эти годы. Современность, которая и раньше была для И. Бунина, поэта и прозаика, вторична, почти уходит из его художественного мира. Основные темы, идеи и, кажется, само вдохновение он черпал из памяти, из дорогого сердцу прошлого. " Косцы" (1921) и «Солнечный удар» (1925), «Митина любовь» и «Алексей Алексеевич» (оба — 1927), цикл из 38 новелл «Темные аллеи» (полная публикация — 1946), где все о любви, «прекрасной, но мимолетной гостье на нашей земле», и книга " Воспоминаний" (1950), — все это и многое другое из эмигрантского наследия, безусловно, вершина словесного искусства.

Дебютировав в 17 лет как поэт, И. Бунин не сразу нашел свои темы, свою тональность. Будущий автор оригинального лирического сборника " Листопад" (1901), отмеченного Академией наук Пушкинской премией, сначала писал стихи «под Некрасова» :

Не увидишь такого в столице:

Тут уж впрямь истомленный нуждой!

За решеткой железной в темнице Редко виден страдалец такой…

(«Деревенский нищий», 1886)

Писал молодой поэт и «под Надсона», «под Лермонтова» :

Угас поэт в расцвете силы, Заснул безвременно певец, Смерть сорвала с него венец И унесла во мрак могилы…

(«Над могилой С. Я. Надсона», 1887)

Лет через пять — семь И. Бунин откажется от этих строф, позже, в автобиографической повести " Лика" (1933), он назвал эту пробу пера «фальшивой нотой» .

В прозе, как и в поэзии, И. Бунин не сразу обрел свое видение многообразия связей человека с миром, а отсюда — свой стиль. Это видение отразится в «итоговом» романе «Жизнь Арсеньева», в котором он скажет: «Я родился во вселенной, в бесконечности времени и пространства». Сначала были годы увлечения социальными и политическими идеями, литературного ученичества и подражания популярным беллетристам. Его влекло желание высказаться на общественные темы. " Танька" (1892), " На даче" (1895) созданы под воздействием толстовской идеи опрощения. Публицистическое начало в них явно сильнее художественного. В литературных воспоминаниях «Толстой» (1927) описывается, как сам Лев Николаевич посоветовал дебютанту «сбросить мундир» модного тогда этического учения. «Мундир» был сброшен, влияние же художественной школы именитого современника ощутимо и у зрелого И. Бунина. В других ранних рассказах и очерках, например «Нефедка» (1887), " Божьи люди…" (1891), " Кастрюк" (1892), " На край света" (1894), слышны отзвуки идеологии писателей-народников — братьев Успенских, А. Левитова, Н. Златовратского. Молодой автор призывал к сочувственному отношению к крестьянству — обиженному судьбой «носителю высшей правды» .

Позже он будет осторожнее относиться к определению правды. Изменение позиции отчасти объясняют появившиеся позже в бунинском творчестве произведения с исповедальными мотивами. Так, в каирийском цикле (1912−1913) есть рассказ " Ночной разговор" - о перевороте во взглядах молодого человека на народ, социальный прогресс. Оставшиеся в дневнике автора записи свидетельствуют, что сюжет этого рассказа взят из жизни^[4].

Герой рассказа — безымянный гимназист, который под влиянием книг писателей-народников решил «изучить народ». Летом в деревне он до зари работал с мужиками в поле, ел из общего котла, отказывался от бани, от чистой одежды, измеряя степень своей «опрощенности» привычкой к «запаху давно не мытого тела». Действительность ломает лубочные представления о народе: сатанинская жестокость открывается там, где ожидалась святая Русь. «Он весь свой век думал бы, — размышляет автор-повествователь, — что отлично изучил русский народ, — если бы… не завязался между работниками в эту ночь… откровенный разговор». Грубость, лукавство — это прощалось мужикам как нечто случайное, скрывающее светлую основу. Но за покровом «случайностей» неожиданно открывается то, что повергает в ужас. Как о чем-то обыденном крестьяне говорят о совершенных ими убийствах, о том, как их односельчанин-отец «барина по голове… охаживал» тельцем мертвого ребенка, и тут же, со смехом — как они сами «освежевали дочиста» живого быка-буяна. В душе юноши происходит переворот. «Гимназист… горбясь, пошел к темному шумящему саду, домой. Все три собаки… побежали за ним, круто загнув хвосты». Уход символичен: покинуты вчерашние кумиры…

" Ночной разговор" и другие близкие, но проблематике бунинские произведения о деревне создавались в годы, когда народнический подход к крестьянству еще имел место в литературе. О критиках, увидевших в «Ночном разговоре» лишь «пасквиль на Россию», автор, не понаслышке знавший деревню, писал издателю II. Клестову в 1912 г.: «Им ли говорить о моих изображениях народа? Они о папуасах имеют больше понятий, чем о народе, о России…»^[5]. В опубликованной позже " Автобиографической заметке" (1915) он повторит это утверждение. И. Бунин был в числе первых русских интеллигентов, осознавших пагубность слепого преклонения перед народом и великую опасность призыва «к топору» .

Бунинское видение жизненных конфликтов отличается от видения других «знаниевцев» — М. Горького, А. Серафимовича, С. Скитальца и др. Нередко названные писатели выносят пристрастные приговоры тому, что считают злом, намечают решение социальных проблем в контексте своего времени. И. Бунин может касаться тех же проблем, но при этом чаще освещает их в контексте российской или мировой истории, с общечеловеческих позиций. Неравнодушный к уродливым явлениям жизни, он редко выступает художником-судьей. Никто не виноват, потому что виноваты все — такова его адвокатская позиция. «Не все ли равно, про кого говорить? — вопрошает повествователь в экспозиции рассказа „Сны Чанга“ (1916) и утверждает: — Заслуживает того каждый из живших на земле». Судя по мемуарам знавших писателя людей, духовная жизнь современников, их идеалы, убеждения, не очень волновали его^[6]. И. Бунину было скучно в рамках текущего времени. Во временном он видел лишь следствие того, что кроется в вечном. Примечательно одно его лирическое признание:

Я человек: как Бог я обречен Познать тоску всех стран и всех времен.

(«Собака», 1909)

По Бунину добро и зло — силы извечные, мистические, и люди являются бессознательными проводниками этих сил, созидающих или разрушающих империи, заставляющих человека идти на жертвенный подвиг или на преступление, па самоубийство, изматывающих титанические натуры в поисках власти, злата, удовольствий, подталкивающих ангельские создания к примитивным развратникам, невинных юношей — к семейным женщинам и т. д. Отсутствие у И. Бунина социально обусловленной позиции в изображении зла, добра вносило холодок отчуждения в отношения с М. Горьким, который не всегда сразу соглашался помещать сочинения «индифферентного» автора в альманахах «Знания». Касаясь лирического реквиема уходящему дворянству, М. Горький писал издателю К. Пятницкому: «Хорошо пахнут „Антоновские яблоки“ — да! — но — они пахнут отнюдь нс демократично…»^[7]. Суть разногласий между художниками заключалась в том, что для И. Бунина " demos"  — это все сословия без исключения, М. Горький же рассуждал тогда иначе.

" Антоновские яблоки" (1900) — визитная карточка классика. Думается, со времени написания рассказа начинается зрелый этап в творчестве И. Бунина, еще этот рассказ связан с новым направлением, вызревавшим в недрах русской классики, — лирической прозы^[8]. В «Антоновских яблоках» функцию сюжета выполняет авторское настроение — переживание о безвозвратно ушедшем. Писатель в прошлом открыл мир людей, живших, по его мнению, красивее, достойнее. В этом убеждении он пребудет весь свой творческий путь. Большинство художников-современников всматривались тогда в будущее, полагая, что там — победа красоты, справедливости. Некоторые из них (А. Куприн, Б. Зайцев, И. Шмелев) только после катастрофических событий 1917 г., в эмиграции с сочувствием обернутся назад.

И. Бунин не идеализирует ушедшее, но утверждает, что доминантой прошлого было созидание, единение, доминантой настоящего стало разрушение, обособление. Как случилось, что человек потерял «правый путь»? Этот вопрос волновал И. Бунина, его автора-повествователя и его героев больше, чем вопрос «что делать?». Начиная с «Антоновских яблок», ностальгический мотив, связанный с осознанием этой потери, будет все сильнее и трагичнее звучать в его творчестве. В светлом, хотя и грустном рассказе упоминается красивая и важная, «как холмогорская корова», деловая старостиха. «Хозяйственная бабочка! — говорит о ней мещанин, покачивая головою. — Переводятся теперь такие…». Здесь случайный мещанин печалится, что уходит человек-хозяин, через несколько лет автор-повествователь будет настойчиво и с болью утверждать, что слабеет воля к жизни, слабеет сила чувства во всех сословиях — и в дворянском («Суходол», «Последнее свидание», 1912; «Грамматика любви» , 1915), и в крестьянском («Веселый двор» , «Сверчок», оба — 1911; «Последняя весна» , «Последняя осень» , оба — 1916). Все мельчает, уходит в прошлое великая Россия.

Жалки бунинские дворяне, живущие воспоминаниями о прошлом — о своих фамилиях, служивших опорой великой империи, и подаяниями в настоящем — куска хлеба, полена дров. Жалки ставшие свободными крестьяне, и голодные, и сытые, а многие и опасны таящейся в них завистью, равнодушием к страданиям ближнего. Есть в созданиях художника и другие крестьянские характеры — добрые, светлые, но, как правило, слабовольные, растерявшиеся в водовороте текущих событий, подавленные злом. Таков, например, Захар из рассказа «Захар Воробьев» (1912) — любимый самим автором персонаж. Поиск «богатырем» возможности применить свою недюжинную силу закончился в винной лавке, где и настигла его смерть, подосланная злобным «мелким народишком». Сказанное повествователем о Захаре — но сути, повторение звучавшего ранее в «Антоновских яблоках» — относится, конечно, не только к нему: «…в старину, сказывают, было много таких… да переводится эта порода». Кивая на недоброжелателей, утверждавших, что И. Бунин клевещет на русский народ, писатель говорил: «У меня есть Захар, Захар меня спасет»^[9].

Захар Воробьев, Старец Иванушка, («Деревня» , 1910), старый шорник Сверчок из одноименного рассказа, старец Таганок («Древний человек», 1911), старуха Анисья («Веселый двор»), старая Наталья («Суходол»), старики Кастрюк и Мелитон, чьи имена также озаглавили типологически схожие произведения (1892, 1901) — особые бунинские герои, сохранившие «душу живу». Они словно заблудились в лабиринтах истории. В уста одного из них, Арсенича («Святые» , 1914), автор вкладывает примечательную самооценку: «Душа у меня, правда, не нонешнего веку…». Жена писателя говорила о неподдельном интересе мужа к «душевной жизни стариков», о сто всегдашней готовности вести с ними долгие беседы.

В повести «Деревня» И. Бунин создает обобщенный образ России в эпоху, совмещавшую в себе пережитки прошлого и явления новой жизни. Речь идет о судьбе страны, о ее будущем. В диалогах, монологах рассуждения о судьбе Дурновки и дурновцев, как правило, заканчиваются большими обобщениями. " Россия? — вопрошает базарный нигилист Балашкин. — Да она вся деревня, па носу заруби себе это!" . Эту фразу И. Бунин обозначил курсивом, что в его практике случалось нечасто. М. Горький сформулировал основной вопрос произведения: «Быть или не быть России?». Для завершения картины русской жизни автор обозрел деревню и «с дворянского конца»: создал дилогию, написав вскоре повесть «Суходол»^[10]. В ее экспозиции есть такая фраза: «Деревня и дом в Суходоле составляли одну семью». «Это произведение, — говорил И. Бунин корреспонденту одной московской газеты о „Суходоле“ , — находится в прямой связи с моею предыдущею повестью…»^[11].

Братья Красовы — главные персонажи «Деревни» — представляют собой, писал автор, «русскую душу, ее светлые и темные, часто трагические основы»^[12]. В социально-историческом плане они являют собой две ветви генеалогического древа россиян в пореформенную эпоху. Тихон — одна часть народа, оставшаяся в деревне, Кузьма — другая, устремившаяся в город. «Чуть не вся Дурновка состоит из Красовых!» , — обобщает повествователь. Никакая часть народа не находит себе места: Тихон в конце жизни рвется в город, Кузьма — в деревню. Всю жизнь враждовавшие по идейным соображениям, оба в финале повести приходят к осознанию тупика, напрасно прожитой жизни. «Суходол» — повествование об отмирании третьей ветви того же ствола. Последние столбовые Хрущевы, «в шестую книгу вписанные», из «легендарных предков знатных людей вековой литовской крови да татарских князьков» — это полоумные старухи^[13].

Реформы начала века усилили внимание к теме свободы. По Бунину, свобода — это испытание. Для десятков поколений крестьян мечта о счастье была связана с мечтой о достатке, который связывался с мечтой о социальной свободе, о «воле». Это был идеал литераторов-радикалов, начиная с А. Радищева. С этой обширной литературой, с повестью Д. Григоровича «Деревня», обличающей крепостное право, и ведет полемику И. Бунин. Именно свободой автор испытывает многих своих персонажей. Получив ее, личную, экономическую, они не выдерживают, теряются, лишаются нравственных ориентиров. Тихон, которого десятки людей называют «хозяином», мечтает: «Хозяина бы сюда, хозяина!». Бессмысленно живет и пораженное ленью семейство Серых, и трудолюбивые крестьяне, Яков, Однодворка, работающие «не покладая рук». «А кто и не ленив, — заметил Кузьма, покосившись на брата, — так и в том толку нет». Рабство, но Бунину — категория не социальная, а психологическая. В «Суходоле» он создал обаятельный образ свободной крепостной крестьянки Натальи. Она летописец Суходола, его славного прошлого и его прозябающего настоящего.

И. Бунин продолжил тему драматического распада того, что было некогда единым социальным организмом, начатую Н. Некрасовым в поэме «Кому на Руси жить хорошо»: «Порвалась цепь великая, Порвалась — расскочилася: Одним концом по барину, Другим по мужику!..». При этом один писатель смотрел на этот процесс как на историческую необходимость, как на поступательное, хотя и драматическое развитие истории, другой — иначе: как на начало конца, начало трагического заката государства и его культуры. Русская культура, — сказал И. Бунин на юбилейном вечере газеты «Русские ведомости» в 1913 г., — «осуждена была на исчезновение еще в те дни, когда „порвалась цепь великая“»^[14].

Предотвратить трагедию, по Бунину, было невозможно, поскольку ход истории, обусловлен таинственным метазаконом, действие которого проявляется в большом и малом, которому равно подчиняется душа и барина, и холопа. Тщетно дворяне пытаются предотвратить разорение своих гнезд. И крестьяне не могут противиться скрытой силе, выбивающей их из колеи целесообразности. Социальное освобождение крестьян, моральное освобождение дворян от ответственности за народ, постепенное освобождение тех и других от Спасителя, от продиктованной им морали, алогизм настоящей жизни, — все это, по Бунину, предопределено движением «круга бытия» .

Алогизм жизни проявляется в алогизме явлений, в странных поступках персонажей «Деревни». Автор говорит об этом выразительными противительными конструкциями. «Пашут целую тысячу лет, да что я! больше! — а пахать путем — то есть ни единая душа не умеет!». Есть шоссе, а «ездят, но пыльному проселку, рядом». Охотники носят болотные сапоги, а «болот в уезде и не бывало». Поражение российской армии приводит государственника Тихона в «злорадное восхищение». Он же, «назло кому-то» то себя травит непотребной пищей, то мучает своих лошадей. «Пестрая душа!» , — умиляется деревенский философ причудливому сплетению злого и доброго в характере русского человека и тут же бьет доверчиво подбежавшую к нему на зов собаку «сапогом в голову». В предшествовавшем эпизоде, явно связанном с последующим, он вспоминает, как однажды в детстве подозвал его ласково отец «и неожиданно сгреб за волосы…». Па абсурд происходящего указывает недоумевающий бунинский повествователь и в других произведениях. «На лозине, — говорится, например, в „Буднях“ (1913), — вниз головой висел дохлый цыпленок — пугало, хотя отпугивать было некого и не от чего» .

Пыль, спутник оскудения, угасания, часто упоминаемая автором деталь в описании усадеб, обретает у И. Бунина символическое значение, как и указание на изношенность вещей. В Суходольском доме фортепиано «рухнуло набок», к чаю еще подают фамильные золотые ложечки, но уже — «истончившиеся до кленового листа». И руку обанкротившегося помещика Воейкова («Последний день» , 1913) украшает «истончившееся» кольцо. В «Деревне» главный персонаж обретает «мир и покой» только на кладбище. Крестьянская изба напоминает «звериное жилье», равно как и в других произведениях. Так, например, жилище Лукьяна Степанова («Князь во князьях», 1912) напоминает «берлогу». Автор создаст впечатление завершения круга жизни, схождение начала и конца. Ход событий во многом определяется антагонизмом не между сословиями, а между родственниками. Крестьяне Красовы, братья Тихон и Кузьма, «однажды чуть ножами не порезались — и разошлись от греха». Точно также, чтобы не испытывать судьбу, разошлись дворяне Хрущевы, братья Петр и Аркадий. Распад жизни выразился в материальном и духовном обнищании, в обрыве семейных и просто дружественных связей человека с человеком.

Кульминация «Деревни» — сцена благословения молодых в финале. Под венец идет Молодая, характер грешный и святой, бунтующий и покорный, ассоциируемый с женскими образами Н. Некрасова, Ф. Достоевского, А. Блока, с собирательным образом России, и Дениска Серый — «новенький типик, новая Русь». Об интересах и политических взглядах тунеядца говорит выразительная деталь: скабрезная книжечка о «жене-развратнице» в его укладке соседствует с марксистской — о социальной «роли пролетариата»^[15]. Осознавая кощунство происходящего, посаженый отец Кузьма чувствует, что не в силах держать икону в руках: «Сейчас брошу образ на пол…». В образе свадебного поезда исследователи проницательно заметили «пародийный смысл», вариант гоголевской «птицы-тройки» с извечным вопросом: «Русь, куда же несешься ты?». Религиозно-маскарадный обряд роковой сделки выражает апокалипсические предчувствия автора: Молодая — образ из прошлого, по сути, продается в жены Дениске — страшному образу из будущего.

Такие неожиданные пророчества в годы начавшегося тогда в России экономического подъема можно воспринимать только как образные предупреждения об угрозе катастрофы. Бунинское осмысление жизни идет в русле возникшей несколько позже «философии заката». Ее авторы отрицали поступательное движение в истории, доказывали факт ее кругового движения. Младшим современником И. Бунина был немецкий философ О. Шпенглер — ниспровергатель «теории прогресса», заметим, как и русский писатель, положительно выделявший среди других эпох эпоху феодализма. Культура, по Шпенглеру, — организм, в котором действуют законы биологии, она переживает пору юности, роста, расцвета, старения и увядания, и никакое воздействие извне или изнутри не в силах остановить этот процесс. Общие моменты в осмыслении истории были у И. Бунина и с А. Тойнби, автором теории «локальных цивилизаций». Английский ученый исходил из того, что каждая культура опирается на «творческую элиту»: расцвет и закат обусловлены энергетикой верхушки общества и способностью «инертных масс» подражать, следовать за элитарной движущей силой. К этим идеям И. Бунин выходит в «Суходоле» и других произведениях о расцвете и упадке дворянской культуры. Он рассматривает Россию как явление в череде прошлых и будущих цивилизаций, вовлеченных, говоря библейским языком, в «круг бытия» .

Общественную бездуховность писатель рассматривал как причину или симптом вырождения, как начало конца, как завершение цикла жизни. И. Бунин не был глубоко религиозным человеком, как его близкий друг Б. Зайцев или как И. Шмелев, но он понимал созидательное значение религии (религий) и отделенной от государства церкви. Жена называла его «своеобразным христианином». Положительные герои И. Бунина, как правило, религиозны, осознают, что есть греховность, способны к покаянию, некоторые из них отрекаются от светской жизни. Уход в монастырь, как правило, нс мотивирован, философия поступка сколь ясна (молиться за грехи мира), столь и таинственна. В рассказах об отрекающихся много недомолвок, знамений, намеков. Человеком-тайной предстает, например, Аглая, героиня одноименного рассказа (1916), в миру звавшаяся Анной. «Пятнадцати лет отроду, в ту самую пору, когда надлежит девушке стать невестою, Анна покинула мир». Еще более таинственны бунинские юродивые, добрые и злые, они часто встречаются в его художественном мире. Александр Романов из рассказа с примечательным названием " Я все молчу" (1913) делает все возможное, чтобы потерять дарованное ему судьбой благополучие, сойти с предположенной колеи жизни и стать юродивым калекой, нищим Шашей. Автор, как и в других схожих сочинениях, мистифицирует ситуацию, опускает ответ на вопрос, был ли это выбор персонажа или была на то воля проведения? Еще более трагической судьбой автор наделяет сына состоятельных и благочестивых родителей мальчика Ваню из рассказа " Иоанн Рыдалец" (1913). Всю жизнь свою юродивый Иоанн наполнил самоистязаниями, поисками страданий. И зол несчастный на весь мир, и — возможно, это главная идея произведения — страдает-рыдает он во искупление грехов этого мира^[16].

Должную духовность писатель открывает в доевропейских культурах. Чем глубже погружается он в историю, тем значительнее она ему кажется. И каждая вера — в Будду, в Яхве, в Христа, в Магомета — по Бунину, возвышала человека, наполняла его жизнь смыслом более высоким, чем поиск хлеба и тепла. «Святыми временами» называет писатель пору Ветхого Завета, раннего христианства, — об этом его цикл лирической прозы «Тень птицы» (1907−1915) который начал создаваться после паломничества на Святую Землю. «Благословенна» феодальная Россия, все сословия которой держались за православные каноны и которую наследники, оторвавшись от этих канонов, потеряли. В его «Эпитафии» (1900) говорится о десятилетиях золотой поры «крестьянского счастья» под сенью креста за околицей с иконой Богородицы. Но вот упал крест… Заканчивается этот философский этюд вопросом: «Чем-то освятят новые люди свою новую жизнь? Чье благословение призовут они на свой бодрый и шумный труд?». Та же тревожная интонация завершает очерк " Камень" (1908): «Что же готовит миру будущее?» .

Во втором десятилетии нового века И. Бунин обратился к критике потребительской бездуховной жизни всего Старого Света (Россию он рассматривал во всех смыслах как его неотъемлемую часть), предупреждая о катастрофе, угрожающей всей европейской цивилизации. Без мысли о вечном, размышляет он в повести " Дело корнета Елагина" (1925) человек нс строитель, «а сущий разоритель». С утратой высокого смысла жизни, по Бунину, люди утрачивают особое положение в мире живой природы и тогда они — братья по несчастью, особи, истязающие себя, друг друга в погоне за эфемерными ценностями, мнимые господа на мнимом празднике. Как признавался автор, слова из Апокалипсиса: «Горе тебе, Вавилон, город крепкий!» , — слышались ему, когда он писал «Братьев» (1914) и задумывал «Господина из Сан-Франциско» (1915)^[17]. За суетную жизнь, за гордыню, за непослушание Бог жестоко наказал вавилонян. В подтексте названных рассказов возникает вопрос: не идет ли Европа путем Вавилона?

События, о которых повествуется в рассказе «Братья», происходят на «земле прародителей», в «райском приюте» — на острове Цейлон^[18]. Но все истинно прекрасное сокрыто от глаз суетного человека. Изречения, приписываемые божествам, образуют один содержательный план рассказа, а жизнь полудиких аборигенов и просвещенных европейцев — другой. Трагедия предопределена тем, что люди не внемлют поучениям Возвышенного и «умножают свои земные горести». Все они, богатые и бедные, независимо от цвета кожи, разреза глаз, культурного развития, поклоняются «богу жизни-смерти Мару»: «Все гонялось друг за другом, радовалось краткой радостью, истребляя друг друга», никто не думает о том, что за могилой их ждет «новая скорбная жизнь, след неправой прежней». Происхождение, достаток, образ жизни, — все разделяет людей в этой быстротекущей жизни, но — все равны, все «братья» перед лицом неизбежной трагедии за порогом ухода в жизнь вечную.

Погружение в круг наследуемых желаний — благополучия, любви, потомства — превращает жизнь, согласно буддизму, в дурную бесконечность, с точки зрения близкого автору повествователя, в соперничество более или менее сытых рикш. Философская проблематика рассказа обширна, автор убеждает выразительными обобщениями разного рода. Многоликий Коломбо — концентрированный и противоречивый образ мира. В круге характеров есть представители всех континентов, разных частей Европы. Но всех объединяют одни и те же взлеты и падения. Поведение прихожан в буддийских храмах напоминает поведение прихожан в храмах христианских. «Тела наши, господин, различны, но сердце, конечно, одно» , — говорит Возвышенному буддийский мифический герой Ананд.

Смысловой центр рассказа — это своеобразное прозрение бедного аборигена-рикши и богатого колонизатора-англичанина. Узнав о предательстве невесты, юноша мучительным самоубийством наказывает себя за то, что поддался обольщению Мары. Змея ввергла прародителей в роковое движение по замкнутому кругу, змея же это движение остановила. И то, что чувствовал, но не мог выразить словом полудикий сингалез, выразил в финале рассказа европеец в буддийской притче о слоне и вороне.

Эту же тему И. Бунин продолжил в рассказе «Господин из Сан-Франциско». Лишив центральную персону имени, автор добивается максимального обобщения. В ней он отобразил тип человека, не способного к прозрению, самодовольно полагающего, что деньги делают его великим и неуязвимым. Финал ироничен и трагикомичен. Кругосветным путешествием богач решил вознаградить себя за многолетний труд. Но судьбой, в лице мистического Дьявола, следившего за кораблем со скал Гибралтара, «господин» низвергнут со своего мнимого пьедестала, причем именно тогда, когда он почувствовал себя в зените высокого положения. Выразителен образ корабля-гиганта, в котором сотни респектабельных «господ» наивно чувствуют себя совершенно защищенными. Символ дерзаний и дерзости человека, прообразом которого мог послужить трагический «Титаник», назван «Атлантида». Автор обращается к названию процветавшего острова-государства в Атлантическом океане, по древнегреческому преданию, затонувшего в результате землетрясения. Корабль, на котором каждая персона имеет место, соответствующее ее социальному статусу, с телом «мертвого старика» в ящике из-под содовой воды в нижнем трюме, представляет собой матую копию большого мира.

В историю мировой литературы И. Бунин вошел, прежде всего, как незаурядный прозаик, сам же он всю жизнь старался привлечь внимание к своей лирике, утверждал, что он «главным образом поэт», обижался на «невнимательных» читателей. Нередко рассказы, очерки И. Бунина как бы вырастают из лирических произведений. Например, «Антоновские яблоки» (1900), «Суходол» (1911) — из " Запустения" (1903), " Пустоши" (1907), " Легкое дыхание" (1916) — из " Портрета" (1903), цикл " Тень птицы" (1907−1931) — из стихов о древнем востоке, " Пустыня дьявола" (1909) — из «Иерусалима» (1907), зарисовки природы в прозе — из пейзажной лирики и т. д. Гораздо реже он шел к лирическому варианту на близкую тему от прозаического, как, например, от рассказа " На хуторе" (1892) — к стихотворению " На хуторе" (1897). Однако важнее связи внешней, тематической — связь внутренняя. О ней намекал сам художник, он всегда публиковал под одной обложкой стихи и прозу. Эта композиция подсказывает простую и ясную мысль автора: дисгармонии человеческой жизни, описанной в прозе, противопоставляется гармония жизни природы, запечатленная в стихах.

Поэзия И. Бунина сохраняет стиль стихотворцев XIX в. В ней перекликаются традиции А. Пушкина, Ф. Тютчева, Н. Некрасова, А. Фета, А. Толстого. Умение поэта передать восхищение красотами земли — Азии, Востока, Европы и, конечно же, среднерусской полосы, совершенно. В его удивительно лаконичных стихах пространство, воздух, солнце, все сочетания цветовой гаммы. Зрительный, смысловой эффект достигается концентрацией эпитетов, сложной метафорой: «Томит меня немая тишина…» («Запустение» , 1903). О лирике II. Ге говорили, что он живопишет слово, И. Бунин словом живопишет, передает живую жизнь природы, ее непрерывное движение. Его строки вызывают в памяти работы русских художников — И. Левитана, В. Поленова, К. Коровина. Лирический герой поэта — гражданин мира, очевидец великих исторических событий. У И. Бунина почти нет стихов «на злобу дня». Если есть обращение к общественному событию, то к такому, что стало достоянием истории. Если он говорит о подвиге, как в стихах о " Джордано Бруно" (1906), то о таком, который остался навечно в памяти потомков. «Земная жизнь, бытие природы и человека воспринимаются поэтом как часть великой мистерии, грандиозного „действа“, развертывающегося в просторах Вселенной»^[19].

В лирических картинах природы очень живописны бунинские олицетворения:

Как ты таинственна, гроза!

Как я люблю твое молчанье, Твое внезапное блистанье, Твои безумные глаза!

(По перв. стр.: «Полями пахнет, — свежих трав…», 1901)

Но волны, пенясь и качаясь.

Идут, бегут навстречу мне -.

И кто-то синими глазами Глядит в мелькающей волне.

(«? открытом море», 1903−1905).

Несет — и знать себе не хочет, Что там, под омутом в лесу, Безумно Водяной грохочет, Стремглав летя по колесу…

(«Речка», 1903−1906)

У И. Бунина человек и природа — равнозначные участники диалога. Лирический герой не просто восторгается красотой земли, его обуревает желание соприкоснуться, слиться, вернуться в лоно вечной красоты:

Ты раскрой мне, природа, объятия, Чтоб я слился с красою твоей!..

(По перв. стр.: " Шире, грудь, распахнись для принятия…", 1886)

Песок — как шелк… Прильну к сосне корявой…

(«Детство», 1903−1906)

Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.

(«Вечер», 1914)

В единении с гармоничной природой он обретает душевный покой, спасительную веру в бессмертие, ведь жизнь — это лишь ночлег в лесу:

А ранним утром, белым и росистым, Взмахни крылом, среди листвы шурша, И растворись, исчезни в небе чистом -.

Вернись на родину, душа!

(«Ночлег», 1911)

Это мировидение и лирического героя, и повествователя в прозе, и, несомненно, самого художника слова.

У И. Бунина есть прозаические произведения, в которых природа, можно сказать, объективирована, она определяет и этическое, и эстетическое содержание персонажей, и характер сущностных конфликтов. Очень наглядно это проявляется в рассказе «Легкое дыхание». Примечательно, это произведение также трудно поддается пересказу, как и совершенное лирическое стихотворение, как музыкальное произведение. События, образующие фабулу, предстают случайными, слабо между собой связанными.

Трудно назвать смысловое зерно этого, по формальным признакам, криминального рассказа. Пет, оно не в убийстве гимназистки офицером «плебейского вида»: их «роману» автор уделил лишь абзац, тогда как описанию жизни неинтересной классной дамы, другим второстепенным описаниям отдана треть пространства «Легкого дыхания». Оно и не в безнравственном поступке пожилого господина: сама «пострадавшая», выплеснув негодование на страницы дневника, после всего случившегося «крепко заснула». И не о житейском легкомыслии тут речь. Точкой схождения всех силовых линий, «перспективы» произведения, если говорить уместным здесь языком теории живописи, выступает внешне непримечательная гимназистка Оля Мещерская. В центре повествования образ явно не типический, а знаковый, символический.

Глубоко в подтекст автор «упрятал» секрет обаяния внешне «не выделявшейся в толпе» девочки-девушки, трагически рано сошедшей в могилу. «И если бы я мог, — писал в „Золотой розе“ К. Паустовский, — я бы усыпал эту могилу всеми цветами, какие только цветут на земле». В этом лироэпическом произведении, построенном на противопоставлении природного и социального, вечного и временного, одухотворенного и косного, повествуется о явлении естества в жизнь неестественных людей. Оля Мещерская — «легкое дыхание», безмерность в мире мер. Отсутствие внутренней связи с природой, по Бунину, — знак неблагополучия, и об этом рассказ «Легкое дыхание» .

Глубоко в подтексте лежит и объяснение жизнеутверждающей ауры, исходящей от этого весьма драматичного произведения.

Движение сюжета здесь определяет одинокое сопротивление героини скрытой агрессии мещанского окружения. Всегда находящаяся в центре внимания, она признается в дневнике: «Я одна во всем мире». В рассказе ни слова не сказано о семье гимназистки. При этом не однажды говорится о любви к ней малышей-первоклассниц, — существ шумливых, не облаченных в мундир условностей. Вспоминаются строчки Ф. Сологуба: «Живы дети, только дети, — // Мы мертвы, давно мертвы». Именно несоблюдением условностей — предписаний, правил — Оля отличается от других одноклассниц, за это она и получает выговоры от начальницы гимназии.

Все дамы-педагоги — антиподы воспитанницы. Описание деталей туалета учительницы вызывает вполне определенную чеховскую ассоциацию: всегда «в черных лайковых перчатках, с зонтиком из черного дерева». Одев после смерти Оли траур, она «в глубине души… счастлива». Ритуал, черные одежды, посещения кладбища ограждают от волнений «живой жизни», заполняют пустоту. Условности диктуются окружающими людьми, вне окружения ими можно пренебречь, этим и руководствуется господин Малютин. Автор «делает» респектабельного развратника не просто знакомым, а ближайшим родственником аскетичной начальницы гимназии.

Конфликт задан характером героини, естественным, непредсказуемым. Говоря тютчевской строчкой, «жизнь природы там слышна», а природа не знает условностей, этикета, прошедшего времени. Старинные книги, о которых принято говорить с пиететом, для Оли «смешные». Она не способна лицедействовать, и шокирует начальницу откровенным признанием: «Простите, madame, вы ошибаетесь…» Оля самодостаточна, как природа, и не нуждается в помощи со стороны при потрясениях. Ее конец — это выход из жизни-игры, условия которой она не понимает и не принимает.

Слово «умирает» явно не вяжется с этим романтическим образом. Впрочем, автор и не использует его. Глагол «застрелил», по верному наблюдению Л. Выгодского, затерян в пространном предложении, детально описывающем убийцу^[20]. Образно говоря, выстрел прозвучал неслышно. Примечательно, что рассудительная классная дама мистически сомневается в смерти девушки: «Этот венок, этот бугор, дубовый крест! Возможно ли, что под ним та, чьи глаза так бессмертно сияют из этого выпуклого фарфорового медальона.?». Определяющую семантическую нагрузку несет неожиданное в финальной фразе слово «снова»: «Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре». Так И. Бунин поэтично наделяет таинственную героиню возможностью перевоплощения, возможностью покидать и приходить в этот серый мир вестником красоты. Она — символ истинной и вечной жизни. «Природа в бунинском творчестве, как верно отметил исследователь, — это не фон,., а активное, действенное начало, властно вторгающееся в бытие человека, определяющее его взгляды на жизнь, его действия и поступки»^[21].

В стихотворении " Ночь" (1901) И. Бунин писал:

Ищу я в этом мире сочетанья Прекрасного и вечного. Вдали Я вижу ночь: пески среди молчанья И звездный свет над сумраком земли.

Ищу я в этом мире сочетанья Прекрасного и тайного, как сон.

Люблю ее за счастие слиянья В одной любви с любовью всех времен!

В рассказе «Легкое дыхание» поэт и прозаик нашел и отобразил все эти сочетанья.

В эмиграции И. Бунин занимался общественной деятельностью, много писал. Современность совсем ушла из его художественного мира. Думается, с замиранием сердца он всматривался в светлое прошлое, создавая, например, рассказ «Косцы», книгу «Воспоминания». По-прежнему большое место в его творчестве занимают произведения о любви. «Прекрасной гостье» посвящен целый ряд шедевров: «Митина любовь», «Дело Корнета Елагина», «Солнечный удар» и блестящая книга рассказов «Темные аллеи». Эту книгу, которую сам писатель считал своим «наилучшим произведением в смысле сжатости, живописи и литературного мастерства», справедливо называют «энциклопедией любви». Рассказы о неподвластном и неясном чувстве в равной мере реалистичны и романтичны. Любовь предстает здесь притягательной и коварной, движущей жизнь, дающей жизнь и — отнимающей ее. От рокового «солнечного удара» не огражден никто. Бунинские представления о любви оригинальны, во многом иначе представлял любовь И. Куприн, для которого эта тема была также очень притягательна.

Многие мотивы «энциклопедии любви» пересекаются в маленьком рассказе " Темные аллеи" (1938), давшем название циклу. Здесь любовь предстает как чувство, порождающее состояние беспредельного счастья, обжигающей страсти и, напротив, горького отчаяния, неизлечимой ненависти, как мистическая сила, по своей прихоти соединяющая разные характеры. Герои рассказа, Николай Алексеевич и Надежда, — характеры-антиподы, настигнутые одним «солнечным ударом». Сюжет произведения относится к разряду «бродячих», известных и в зарубежной, и в отечественной литературе — от II. Карамзина, автора повести «Бедная Лиза», до Л. Толстого, автора романа «Воскресение» — о барине и соблазненной бедной девушке. Оригинальное решение конфликта, в основе которого лежит этот сюжет, нашел А. Пушкин в новелле «Станционный смотритель», нс банален и А. Куприн в «Олесе», оригинален и И. Бунин.

Повествование выдержано в минорной тональности. Персонажи переживают осень жизни, и в природе — осень: с описания «холодного осеннего ненастья» оно начинается и описанием солнца, «желто светившего на пустые поля», заканчивается^[22]. Тональность нарушается лишь парой восклицаний Николая Алексеевича, вспоминающего прошлые «истинно волшебные» чувства. Рассказ, как это бывает у И. Бунина, внешне статичен. На трех страницах изложена мимолетная встреча через тридцать лет пожилых людей, офицера и хозяйки постоялой горницы, некогда переживших непродолжительную пору страстной влюбленности. Динамика «упрятана» в подтекст, кричащий о драме впустую прожитых жизней. О драме говорят детали повествования, эмоциональный диалог, жесты, манера поведения.

Симпатии повествователя на стороне женщины, чья душа вместила и сохранила большую любовь: она сразу узнала «Николеньку», тогда как ему потребовались усилия; она точно помнит даты, а он ошибается на пять лет и т. д. Поспешный отъезд Николая Алексеевича воспринимается как побег — он напуган величием характера Надежды. Оторопь, испуг передает вопросительное восклицание Николая — «Ведь не могла же ты любить меня весь век!» , — на которое он хотел бы получить отрицательный ответ. Оправдываясь, он представляет все, что было, «пошлой историей» .

Многозначительны упоминания о темных аллеях в рассказе — знаковых атрибутах господских усадеб. Стихи «про всякие „темные аллеи“» вспоминает «с недоброй улыбкой» Надежда. В финале и Николай неточно цитирует строки стихотворения Н. Огарева «Обыкновенная повесть»^[23].

Автор провоцирует читателя задуматься над значением этого образа в рассказе, над неоднозначным восприятием его персонажами. «Темные аллеи» — символ злых обстоятельств, разбивших возможный союз. В рассказе, как часто у И. Бунина, нет злодеев, но зло побеждает.

Рассказ " Чистый понедельник" (1944) из цикла «Темные аллеи» автор, по словам жены, «считал лучшим из всего того, что он написал» .

И здесь изложение фабулы занимает несколько строк. В свое удовольствие живут близкие друг другу красивые, богатые, молодые люди. Они завсегдатаи московских театров, клубных вечеринок, дорогих ресторанов. Совершенно неожиданно, когда брак казался делом решенным, женщина просит любимого не искать ее и накануне великого поста, в Чистый понедельник, уходит в монастырь. И здесь смыслообразующий содержательный план сдвинут в подтекст, заслонен многими как бы не связанными с основной сюжетной линией деталями. " Как бы" - потому что у мастера нет ничего случайного.

Примечательна композиция рассказа. Его чтение захватывает с первых строк, хотя интрига появляется лишь в конце произведения. Основное пространство «Чистого понедельника» занимает описательная экспозиция, затем следуют неожиданная завязка — «уход» — и финал, за которым стоит недоговоренность, тайна. Вот уже более полувека эту тайну пытаются разгадать отечественные и зарубежные исследователи, а автор, кажется, с улыбкой леопардовой Моны Лизы взирает на все попытки объяснить заключительную часть, идею рассказа. Но не сводятся ли все эти попытки разгадки к банальным объяснениям того, что сам художник хотел представить именно как тайну — любовь, страсть, душа? Говорит же повествователь о главной героине, что даже для близкого человека «она была загадочна». «Разве мы понимаем что-нибудь в наших поступках?» , — говорит эта молодая женщина о себе.

Впрочем, и здесь, думается, есть характерное бунинское приглашение к размышлениям. Психологизм И. Бунина имеет особую природу. Писатель освещает явление, поступок, следствие, оставляя читателю дорисовать в своем воображении «мостик причинности», внутреннюю мотивацию.

Отсутствие интриги в рассказе компенсируется динамикой «сторонних» событий. Экспозиция — культурная панорама первопристольной с упоминанием многих исторических личностей. Москва «серебряного века» рассматривается в одном контексте с Допетровской Русью и с современной Европой, с государствами Востока и Азии. Создаваемый образ столицы империи многолик, многозвучен, противоречив. Москва «скачет козлом» на богемных капустниках и истово молится у Иверской. Она представлена живым организмом с блестящей историей, богатым настоящим и — туманным будущим.

Подвижны герои в этом пространстве, подвижны их чувства. Внешне дочь купца из Твери своя в современной ей светской среде, следит за литературой, за модой. Допустили женщин до высшего образования — стала курсисткой. Но внутренне, душой она тяготеет к Москве старинной, лишь в ее заповедных уголках отдыхает душой. Область ее образовательных интересов — история, интересует не лубочный, «сусальный», стереотип Руси, а искомая ею основа. Стилизованные концерты Ф. Шаляпина ее раздражают: «Желтоволосую Русь я вообще не люблю». Близкий человек называет «странной» ее любовь к России. Нечто индоевропейское и тюркское показывает автор во внешности, в интерьере квартиры девушки. Нечто универсальное сакральное в образе девушки соотнесено с универсальным сакральным началом Москвы, а то и другое — с бунинской идеей универсальности непреходящей русской духовности.

Обращенная к любимому фраза: «Да нет, вы этого не понимаете!» , — имеет глубокий подтекст. Не это ли «непонимание» предопределяет развязку для нее не неожиданную: она «проговаривает» уход — освобождение от змея, подобного тому, что терзал княжну в любимом ею сказании. Только ее змей — это не только «зело прекрасная» личность, а еще и вся обезличенная современность. Современный молодой человек каждый день ездил «к храму», где была ее квартира, строил планы на будущее, она же предпочла квартире храм, настоящему — искомое в монастыре прошлое.

Нельзя не упомянуть о творениях И. Бунина и в жанре художественно-философской миниатюры. Своеобразные стихотворения в прозе соединяют возможности прозы и поэзии. Облачая мысль в изысканную словесную форму, автор, как правило, рассуждает здесь о непреходящем. Его манит таинственная граница, где сходятся время и вечность, бытие и небытие. Художник смотрит на неизбежность конца всего живого с толикой удивления и протеста. Возможно, лучшее произведение в этом жанре — миниатюра " Роза Иерихона«^[24]. Примечательно, это небольшое произведение использовалось им как эпиграф к рассказам. Против обыкновения, написание этой вещи не датировано. Колючий кустарник, который на востоке погребали с усопшим, который годы лежит сухим, но зеленеет, как только коснется влаги, автор трактует как знак всепобеждающей жизни, как символ веры в воскресение. Финальное утверждение: «Нет в мире смерти, нет гибели тому, что было, чем жил когда-то!» , — воспринимается как девиз художника, как ключ к шифру его созданий.

Природу и искусство И. Бунин воспринимал как вечные животворящие стихии, на них он полагался, они питали его скрытый оптимизм.

• [1] Бабореко А. И. А. Бунин. Материалы для библиографии (с 1870 по 1917). М., 1967. С. 5−6.
• [2] И. Бунин хорошо знал жизнь центральной России и Малороссии: под давлением материальных обстоятельств и благодаря охоте к перемене мест работал в различных земствах и газетах. Позже он много путешествовал: из европейских стран более других его привлекали Греция, Италия, посещал Святую Землю, Турцию, Египет, Цейлон.
• [3] Неудобства жизни на квартире у чужих людей, болезни, нехватка денег, — все это заставило родителей забрать ребенка домой.
• [4] Мальцев Ю. Иван Бунин. Париж, 1994. С. 167.
• [5] Марулло Т. Г. «Ночной разговор» Бунина и «Бсжин луг» Тургенева // Вопросы литературы. Вып. 3. 1994. С. 111.
• [6] Кузнецова Г. Грасский дневник. М., 1995. С. 101.
• [7] Горький М. Собр. соч.: в 30 т. М., 1949−1955. Т. 28. С. 201.
• [8] Позже в этом тонком исповедальном направлении творили, например, М. Пришвин, К. Паустовский, Ю. Казаков, В. Солоухин.
• [9] Имя Захар б переводе с древнееврейского означает памятный Богу. Считается, что это имя одаривает человека огромной добротой и широкой натурой. Все это имеет отношение к бунинскому герою.
• [10] Афонин Л. Н. Слово о Бунине // Бунинский сборник: материалы научи, конф., посвященной столетию со дня рождения И. А. Бунина. Орел, 1974. С. 8.
• [11] Бабореко Λ. И. А. Бунин. Материалы для библиографии (с 1870 по 1917). М., 1967. С. 161. Повести «Деревня» и «Суходол» важно понимать как социально-исторические и в равной мере социально-философские произведения. Почти в каждом индивидуальном характере здесь заявлен тип, кроется большое обобщение, связанное с прошлой, настоящей и, пунктирно, будущей жизнью части народа, общества. Без такого понимания читать эти и многие другие бунинские произведения просто не интересно.
• [12] Пятью годами позже своими мыслями о «двух душах», светлой и темной, живущих в русском народе поделился М. Горький. Писатели рисовали схожую негативную картину, хотя по-разному ее объясняли, делали разные выводы.
• [13] В шестую книгу знатных дворянских родов были вписаны Бунины.
• [14] Литературное наследство. М., 1973. Т. 84: в 2 кн. Кн. 1. С. 318. Об этом рассказывается и в «Записной книжке писателя», с очень нелестной оценкой деятельности разночинцев: «Пришел разночинец и все испортил». Образы разночинцев у И. Бунина, как правило, нелицеприятны, и в этом он сближается с авторами антинигилистических романов.
• [15] Можно говорить о пророческом характере творчества И. Бунина. Дальнейшее отражение «новенький типик» найдет в литературе о коллективизации в деревне 1920−1930;х гг., у Б. Можаева, В. Астафьева, В. Белова и других писателей.
• [16] В «Иоанне Рыдальце», как и в «Белой лошади», удивительно органично узнаваемая реальность сплетается с мистикой, ирреальностью.
• [17] Афонин Л. Слово о Бунине // Бунинский сборник: Материалы научн. конф., посвященной столетию со дня рождения И. А. Бунина. Орел, 1974. С. 10. Эншрафы рассказов ярко выражают их основные идеи.
• [18] Рассказ написан вскоре после посещения И. Буниным острова Цейлон. I путешествуя по острову и позже, писатель проявлял большой интерес к буддизму, мировой религии, возникшей в VI—V вв. до н.э. «Учитель» Будда, как его называет автор, Возвышенный, в частности, советует презирать земные наслаждения, поскольку они непременно ведут к страданиям, и готовиться, очищая душу, к новой, более светлой и совершенной жизни. Будда — не единственное божество в этой религии. Маара — правитель царства богов, он же — демон-искуситель, отвлекающий людей от духовных устремлений, прельщающий их сладостями земной жизни, выдающий отрицательное за положительное.
• [19] Михайлов О. Н. Бунин И. А. // Русские писатели XX века. Биографический словарь. М., 2000. С. 128.
• [20] Выгодский Л. С. Рассказ И. А. Бунина «Легкое дыхание» // Учебный материал по анализу произведений художественной прозы. Таллин, 1984. С. 52.
• [21] Афанасьев В. И. А. Бунин. М., 1970. С. 20.
• [22] И. Бунин говорил о звучании произведения, о том как важно подобрать соответствующую сюжету тональность и не терять ее до конца.
• [23] В этом стихотворении говорится о любви «первоначальной», под сводом «темных лип аллеи», над которой, годы спустя, возлюбленные могли «смеяться хладнокровно» .
• [24] Иерихон — город в Палестине, VII-II тысячелетие до н.э.