Анализ отдельных произведений Ю. В. Трифонова

Роман «Старик» (1978)

Этот роман вобрал в себя все основные темы творчества писателя. Показателен он и с точки зрения характерных для Трифонова художественных приемов. Главная тема романа — человек в истории.

" Само собой разумеется, — отмечал писатель, — человек похож на свое время. Но одновременно он в какой-то степени — каким бы значительным его влияние ни казалось — творец этого времени. Это двусторонний процесс. Время — это нечто вроде рамки, в которую заключен человек. И конечно, немного раздвинуть эту рамку человек может только собственными усилиями"^[1].

Почти все повествование в романе ведется от лица 73-летнего старика Павла Евграфовича Летунова. И хотя именно он выведен наиболее полно и психологически тонко, в романе есть и другой, не менее значимый персонаж — 47-летний командир дивизии в годы Гражданской войны Сергей Кириллович Мигулин, воспринимавшийся мальчишкой Летуновым как «старик». Много лет прошло с тех пор, как оклеветанный Мигулин погиб, но память о нем не дает покоя «персональному пенсионеру» Летунову, вновь и вновь оценивающему свои прошлые дела и мысли в свете прожитых лет, в соотношении с сегодняшней жизнью. По мере развития сюжета писатель раскрывает биографию Мигулина:

" …Образованный, книгочей, грамотнее его не сыскать, сначала учился в церковно-приходской, потом в гимназии, в Новочеркасском юнкерском, и все своим горбом, натужливыми стараниями, помочь некому, он из бедняков" .

В 1906 г. Мигулин молодым офицером не только «врезался в стычку с начальством», защищая казаков от внеочередного призыва на царскую службу, был послан от казаков в Питер за правдой, но и объяснил казакам черносотенный характер воззваний «Союза русского народа», за что и лишился офицерского звания, был отчислен из войска. Затем была «работа в земельном отделе в Ростове, потом начало войны, призыв в войско, 33-й казачий полк», бои, награды: четыре ордена. Мигулин дослужился до войскового старшины (подполковника), но не унялся и на казачьем съезде, пробившись к трибуне, заявил: «Хотим мирной жизни, покоя, труда на своей земле. Долой контрреволюционных генералов!» — за что чуть не был убит. В воспоминаниях о 1919−1920 гг., всплывающих в памяти рассказчика, рисуется портрет героя:

" …Самый видный красный казак войсковой старшина, искусный военачальник, казаками северных округов уважаем безмерно, атаманами ненавидим люто, и Красновым припечатан как «Иуда донской земли» Называет он себя не без гордости старым революционером" .

Главное, что отличает Мигулина, — желание остановить «великий круговорот', людей, испытаний, надежд, убиваний во имя истины». (Слово «круговорот» Трифонов употребит несколько раз.) В своих листовках Мигулин призывает казаков, воюющих на противоположной стороне, «поставить винтовки в козлы и побеседовать не языком этих винтовок, а человеческим языком». Его страстные призывы дают результаты: казаки-красновцы толпами переходят на его сторону, а он тут же распускает их по домам. Ему ненавистны экстремисты-революционеры (Мигулин называет их «лжекоммунистами»), возжаждавшие «пройти Карфагеном» по донским станицам. Трифонов акцентирует внимание читателя на неграмотности этой фразы («Пройти Карфагеном нельзя… Можно разрушить, как был разрушен Карфаген…»), но именно люди невежественные особенно охочи до казней и крови.

Народная мудрость Мигулина вызывает подозрения у комиссаров. Его бесконечно корят неклассовым подходом к событиям, не понимая, что всякое насильственное действие влечет за собой противодействие, а значит, новую кровь. «Пожара на Дону могло бы не быть» , — несколько раз подчеркнет Трифонов устами разных персонажей, — если бы в отношении к казакам восторжествовала мигулинская позиция, разделяемая лишь старым революционером-каторжанином Александром Пименовичем Даниловым да Володей Секачевым. Красному казаку полудоверяют. В минуты, опасные для судьбы Дона, его держат в глубоком тылу, боясь, что он встанет на сторону взбунтовавшихся против политики расказачивания донцов (а по сути, уничтожения казачества). «Отчаянный жест» Мигулина — самовольное выступление с армией на Дон, приведшее его на скамью подсудимых, сыграло свою роль. «Мигулин закричал, — говорит на суде его защитник, — и крик его побудил к излечению одной из язв Советской России»: решение о расказачивании было отменено как неверное. В романе приводятся большие куски речи Мигулина на суде, рассказывается о его мужественном ожидании смерти и радости помилования. Однако ни суд, ни советы умерить свою искренность не могли изменить характера этого человека, и в феврале 1921 г. по дороге в Москву «за почетной должностью главного инспектора кавалерии Красной Армии», оказавшись на родине, он выступил, «никого не боясь», против продразверстки, был обвинен в контрреволюционных речах (сгоряча мог и наговорить лишнего) и расстрелян.

В образе Мигулина писателю чрезвычайно важна внутренняя цельность, верность избранным идеалам. Устами защитника Мигулина на суде автор говорит:

" …Я прочел тут замечательную фразу, в которой он весь. Он пишет любимой женщине: «Принадлежи мне вся или уйди от меня». В этой коротенькой фразе сказалась вся натура Мигулина…" .

К этим словам о Мигулине Ася добавляет характеристику, поразившую молодого Павла Евграфовича: «Он чудной, бесхитростный». Сам же рассказчик — старик Летунов — представляет собой иной жизненный тип. Как всегда у Трифонова, это не какой-нибудь негодяй, а всего лишь слабый человек, не раз признающийся, что его «путь подсказан потоком», что он плыл «в лаве», что его «завертело вихрем». В моменты искреннего самоанализа он признается себе, что мог бы оказаться не с революционером дядей Шурой (Даниловым), а с отцом, не принявшим революции, и лишь воля матери помешала этому. Он не хотел быть секретарем суда, понимая, что будет вовлечен в противное его душе дело казней и расправ, но поддался чужой воле. Он всегда делал «то, что мог», вернее то, что было в его силах. Поручив основное повествование Павлу Евграфовичу, Трифонов тонко и незаметно корректирует его. Иногда сам Летунов фиксирует беспомощность и избирательность своей памяти, даже насмехается над стариками, которые все путают. Впрочем, он тут же исключает себя из числа врущих. Летунова неприятно поражает вопрос Аси, почему именно он пишет о Мигулине. В конце романа автор вложит в думы юного аспиранта весьма ироническое замечание:

" Истина в том, что добрейший Павел Евграфович в двадцать первом на вопрос следователя, допускает ли он возможность участия Мигулина в контрреволюционном восстании, ответил искренне: «Допускаю», но, конечно, забыл об этом, ничего удивительного, тогда так думали все или почти все, бывают времена, когда истина и вера сплавляются нерасторжимо, слитком, трудно разобраться, где что, но мы разберемся" .

Тем же приемом корректируется и воспоминание Павла Евграфовича о том, как он устраивал встречу жены Мигулина Аси с адвокатом: много страниц спустя Ася в своем письме пишет, что он отказал ей в этой самой встрече. В другой раз в соответствии со своей приверженностью к «общепринятой» мифологии Летунов «вспоминает», что ожидавшие казни мигулинцы пели революционные песни, а из слов все той же Аси вытекает, что это были песни казацкие. Рассказывая о Летунове (характерен выбор фамилии для этого персонажа: она отражает неустойчивый характер Павла Евграфовича), автор не сбрасывал со счетов влияние эпохи, ее сложность и противоречивость. Однако он настаивал на том, что при всей суровости обстоятельств человек волен или следовать нравственным нормам, пусть и ценой своей жизни, или идти на разоряющие душу компромиссы. Для Трифонова важно не быть как все. В противостоянии цельного и волевого Мигулина и бесхребетного Легунова симпатии писателя на стороне первого, при этом Трифонову совершенно не безразличны те нравственные принципы, на которых строится цельность и воля человека.

" Стальной" Браславский, «нервный и желчный» фанатик Леонтий Шигонцев, никогда ни в чем не сомневающийся, имеющий на все «аптекарский подход» Наум Орлик, проповедник самых суровых «мер воздействия», никому не верящий Бычин — все они в своей цельности исповедуют человеконенавистническую идеологию, хотят насаждать счастье силой. Даже смерть своих товарищей они используют для того, чтобы утвердить идею жестокости. В романе есть эпизод, рассказывающий о том, как освобожденные бандой казаки-заложники расправились с группой коммунистов, при этом погиб и Володя Секачев, резко выступавший против казни заложников. Летунов вспоминает, как при виде трупов зарубленных товарищей изменилось лицо Мигулина:

" Я увидел искаженное горчайшей мукой лицо старика — темные подглазья, впавшие, в черно-седой щетине щеки и в страдальческом ужасе стиснутые морщины лба… Когда Шигонцев подошел и со злорадной, почти безумной улыбкой спросил: «Как же теперь полагаете, защитник казачества? Чья была правда?» — Мигулин отшатнулся, поглядел долго, тяжелым взглядом, но того, каторжного, взглядом не устрашить, и ответил: «Моя правда. Зверье и среди нас есть…» А Володя — на снегу с перерубленным горлом" .

По Шигонцеву и ему подобным, у революции может быть только «арифметика масс», а личность значения не имеет (человек в истории — ноль), как не имеют значения эмоции, чувства. Несколько раз писатель, рассказывая об их деятельности, использует слово «игра» — но это страшная игра жизнями людей. История для Трифонова ничего общего не имеет и с игрой в либерализм, носителями которого является семья Игумновых, одновременно привлекающая и отталкивающая автора.

Соотношение временны? х планов в романе. Композиция. Роман построен более чем сложно. Начавшись описанием жаркого лета 1974 г., когда в Подмосковье горели леса, писатель надолго переключает повествование в эпоху Гражданской войны, на Дон и юг России. Из «московских повестей» в роман перешли «мелкие» коллизии, и главная из них: завладеть соседней дачей — домиком умершей Аграфены Лукиничны. А рядом бушуют исторические глобальные страсти. Рассказ о событиях Гражданской войны писатель строит в настоящем времени («она еще жива», «я вижу», «подымаю, несу», «я стою», «входит учитель Слабосердов» и т. д.). Летунов живет в том, противоречивом и героическом времени. Сегодняшняя действительность кажется ему, Асе (теперь уже старухе Анне Константиновне Нестеренко), подруге его жены Полине Карловне чем-то неинтересным, слишком неэмоциональным, слишком расчетливым. Трифонов любит создавать неологизмы, выстраивать их в ряды: «непонимание… недомыслие… недочувствие», «недосуг, недогляд, недобег…» — вот оценки состояния сегодняшних горожан.

Но если для героев романа эти времена несоединимы, то Трифонов (и эго подчеркнуто композицией) видит прямую связь времен. Не случайно на первых станицах романа между детьми и родственниками Летунова возникает спор об эпохе Ивана Грозного, о том, можно ли силой строить государство, нужна ли нравственность, в том числе историческим деятелям. И то, что сегодня на смену шигонцевым и браславским пришел «железный мальчик» Олег Васильевич Кандауров, привыкший действовать «до упора», даже прощание с возлюбленной вписывающий в список «дел», не кажется автору романа случайным. Все это уходит корнями и в далекую эпоху Грозного, и в суровые дни 1920;х гг.

Кандауров не единственный современный двойник персонажей, действующих в событиях далекого прошлого. Витийствующему Константину Ивановичу Игумнову, готовому оправдать насилие и даже убийство, в сегодняшней жизни составляет пару зять Летунова Николай Эрастович. Постоянные отступления от нравственных принципов, присущие Павлу Евграфовичу, приобретают гипертрофированный характер у его детей: неустроенных, потерявших смысл жизни, сосредоточенных исключительно на материальных ценностях. Даже лучший из них — сын Руслан, Русик, в отличие от богатыря пушкинской поэмы, носящего то же имя, не состоялся, и все его попытки найти себя (именно с этой целью он отправился тушить лесные пожары) не дали результата.

И хотя многочисленные описания убийств, совершаемых в Гражданскую войну, и жестокий эпизод отстрела собак в подмосковном поселке, — несовместимые по масштабности события, и то и другое определяет будущее. Не случайно в последней сцене действуют дети: одни (среди них внук Летунова) сладострастно кричат «Айда Арапку стрелять!», другие — грудью встают на защиту бездомного пса.

Порой персонажи из разных времен встречаются, и их столкновение дает писателю возможность показать истинные и ложные ценности, углубить характеристики своих героев. Так появляются в романе два эпизода, связанные с неким Прихотько, негодяем, доносчиком, благополучно пережившим все времена и ныне возглавляющим дачный кооператив. Летунов презирает этого человека, отказывается с ним встречаться и — идет к нему хлопотать об освободившемся домике. Напротив, появившийся всего лишь в эпизоде, но очень характерный для прозы Трифонова персонаж — сын репрессированных родителей Александр Мартынович Изварин, — отказывается от предложения Прихотько вступить в борьбу за принадлежащий до ареста его родителям «домик на курьих ножках, предмет вожделения и ночных слез». Более того, он спрашивает «благодетеля»: «А вы помните, моя мама, царство ей небесное, как-то назвала вас подлецом?» .

По мере развития сюжета все более отчетливо вырисовывается мысль писателя о том, что революция, классовая борьба, погоня за материальными ценностями не составляют основу бытия. Жизнь сложнее любых схем, и самое главное в ней человек — увы! — обреченный на смерть:

" Можно убить миллион человек, свергнуть царя, устроить великую революцию, взорвать динамитом полсвета, но нельзя спасти одного человека" .

Именно болезнь и грядущая смерть прерывают кипучую деятельность «железного» Кандаурова. Перед смертью матери Летунова бессилен почти всемогущий балтийский матрос Савва Гашошкин. Думается, Трифонов вкладывает в рассуждения Летунова и свои собственные мысли, о том, что «между двумя смертями пролегла долгая жизнь, в течение которой меняешься не ты сам, а твое отношение к целому, не имеющему названия, к жизне-смерти». Молодым человеком, столкнувшимся со смертью, владеет «жажда жить, понимать, участвовать! И нет того, что возникнет потом, — каждая смерть поселяется в тебе. Чем дальше, тем эта тяжесть грознее». Лишь память преодолевает смерть: «Памятью природа расквитывается с нами за смерть. Тут и есть наше бедное бессмертие». Память — «благо и мука», «самоказнь и отрада», и это все, что остается человеку на старости лет. В финале романа Трифонов отчетливо утверждает дорогую для него мысль о том, что теорий много, а жизнь прекрасна сама по себе. На последних страницах романа Летунов продолжает настаивать, что истина только в революционной буре:

" Всё истина… все годы, что волоклись, летели, давили, испытывали, все мои потери, труды, все турбины, траншеи, деревья в саду, ямы вырытые, люди вокруг, всё истина, ио есть облака, что кропят твой сад, и есть бури, гремящие над страной, обнимающие полмира. Вот завертело когда-то вихрем, кинуло в небеса, и никогда уж больше я в тех высотах не плавал. Высшая истина там! Мачо нас, кто там побывал" .

Однако автор лишь частично согласен с этим. В разговоре сына умершего Летунова и аспиранта-историка революционные истины соединяются с бытовыми, и выясняется, что истина индивидуальна для каждого человека и каждого случая. Писатель заканчивает роман такой фразой:

" Дождь лил стеной. Пахло озоном. Две девочки, накрывшись прозрачной клеенкой, бежали по асфальту босиком" .

Характерно, что и роман «Время и место» имеет почти такой же философский финал: «Москва окружает нас, как лес. Мы пересекли его. Все остальное не имеет значения» .

Мастерство психологизма Ю. В. Трифонова. Поручив повествование старику Летунову, писатель получил возможность раскрыть внутренний мир этого неоднозначного героя. Павла Евграфовича отличает большая наблюдательность, о чем говорят не только все удивительно живо нарисованные им революционные эпизоды, но и его наблюдения над современной жизнью. Писателю удается превосходно передать старческую психологию героя: его одиночество после смерти жены, раздражение окружающими. Например, услышав реплику дамы, заявившей, что ей нужен только дачный воздух, Павел Евграфович «безо всякой задней мысли просто так из любви отмечать смешное подумал: воздух воздухом, а третий кусок торта ломает». Не менее иронично и индивидуально его восприятие окружающих:

" За столом между тем кипела баталия: Николай Эрастович частым, гнусливым говором сыпал свое, Вера ему, конечно, подпевала в большом возбуждении — и всё насчет Ивана Грозного, как же их проняло! — а Руслан за что-то их ужасно корил, и пальцем в них тыкал, и гремел оглушающим, митинговым голосом, напомнившим старые времена. Впрочем, всегда орал в споре. То, что раньше называлось: брал на глотку. Павел Евграфович давно зарекся с ним спорить. Ну его к богу в рай. Только давление поднимать" .

Вместе с тем Трифонов достаточно часто, вклинивая голос автора во внутренний монолог персонажа, показывает и несправедливость старика, его индивидуализм. Например, на слова стучащей в дверь дочери: «Почему ты не отзываешься? Нарочно нас нервируешь? Иди чай пить» — старик, все прекрасно слышащий, мысленно отвечает: «Вот еще вздор — нарочно их нервировать. Как будто не знают, что он недослышит» .

С одной стороны, Летунов как будто стремится разобраться в прошедшем, готов судить себя судом памяти, с другой стороны, многие его монологи — это, по сути, самооправдания. Даже гнусную сцену, в которой за помощь Асе он требует ее любви, старик оправдывает: «Но ведь я был в угаре, и я как помешанный». Впрочем, Летунов временами способен на сильные поступки. Трифонов то вводит в речь своего любимого героя, Сани Изварина, фразу о том, что его отец, профессиональный революционер, уважал Павла Евграфовича:

" …Называл толковым мужиком. Помнится, говорил матери: «Единственный, кто поступил дельно, Паша Летунов — после войны закончил институт, стал инженером, не то что мы, балаболы»…" .

То автор заставит Летунова вспомнить о своем аресте, участии в Великой Отечественной войне или заступиться за убиваемую собаку. Это позволяет писателю вложить в уста своего главного персонажа близкие самому Трифонову мысли о «жизне-смерти», о памяти.

В романе последовательно проведен принцип дистанцирования автора от персонажей. Авторская позиция выявляется через систему образов, композицию, внутренние монологи, что позволяет отнести Ю. В. Трифонова к психологическому направлению в реалистической прозе последней трети XX в.

• [1] Трифонов Ю. В. Как слово наше отзовется… С. 321.