Самоопределение социологии журналистики как науки

Во второй половине XX в. теория и практика журналистики столкнулись с проблемами, которые возникли в ходе глубочайших изменений в мире и в его научном отражении. Глобализация, окончание холодной войны, развал СССР, распад биполярного мира, а также эрозия Вестфальской системы общественного устройства, центром которой было государство, появление наднациональных образований, усиление позиций таких акторов мировой политики, как неправительственные организации и транснациональные корпорации, изменили расстановку сил на международной арене. Предметом всеобщей озабоченности стал вопрос о характере грядущего миропорядка.

Бурное послевоенное пятидесятилетие XX в. стало свидетелем подъема и спада социальных движений, в том числе молодежных, породивших и большие надежды, и глубокие разочарования.

В конце 1980;х гг. начала набирать силу волна цветных революций. Заявили о себе «этнический ренессанс» и «реванш Бога». Рассматриваемый период был ознаменован новой технологической революцией. Телевидение, в том числе спутниковое, оптиковолоконный кабель, персональный компьютер (рис 1.10), Интернет, мобильная связь внесли немаловажный вклад в процесс «уплотнения» истории, «ускорения» времени и «уничтожения» расстояния под воздействием информационных технологий. Многочисленные конфликты, в том числе вооруженные, показали, что их неотъемлемой частью являются информационные войны: примером тому — события в Югославии и Чечне.

Интеллектуальный тренд этого периода, в первую очередь в западных странах, формировался в столкновении позитивизма и постпозитивизма, выступившего против «устаревших» подходов к формированию научной картины мира. Особенно резкой критике подверглись просвещенческие идеи исторического прогресса и решающей роли разума в его достижении. В постпозитивистских концепциях, возникновение которых относят к концу 1950;х гг., доминировала идея соответствия нового научного зна.

Рис. 1.10. Персональный компьютер первого поколения.

ния уже накопленному, постулировался отказ от противопоставления теоретического эмпирическому, а фактов — теории.

Существенное место в современном мировосприятии и мироощущении занял постмодернизм, который не только рассматривается в качестве комплекса теоретических построений, но и представляет собой особое культурное течение. Иногда говорят о целой эпохе постмодерна — постсовременности. Социологические опросы, проведенные в 90-е гг. прошлого столетия в различных странах, подтвердили, что в этот период повсеместно наметился переход от ценностей модерна к ценностям постмодерна, который апеллирует к толерантности и плюрализму, позитивно оценивает развитие социальных сетей и горизонтальных взаимодействий. Постмодернизм отказывается от жестких схем и оппозиций, а также категорически не приемлет универсалий и «тотальных объяснений», претендующих на истинность.

В центре внимания представителей постмодернизма и близкого к нему постструктурализма — мыслительные структуры и дискурсивные формации. Дискурс не просто отражает реальность, но и конструирует (а подчас и заменяет) ее, поскольку, по мнению ряда ученых постмодернистского толка, внетекстовой реальности в принципе не существует. С их точки зрения, «исчезновению реальности» немало содействуют СМИ, создающие иллюзорный мир симулякров — своего рода образов, не имеющих аналога в действительности, которая постоянно «фабулизируется». Постмодернисты ставят под сомнение и категорию субъекта, тем более что ими поддерживаются тезисы о «смерти человека», выступающего лишь в роли эфемерной культурной фикции, появившейся на определенном этапе процесса дискурсивной практики, и о губительности «антропологизации» знания^[1].

Постмодернистские идеи разнообразия, креативности, диалога получили продолжение и развитие в различных социально-гуманитарных науках. Применительно к социологии журналистики это означало усиление интереса к национальным, этническим, конфессиональным различиям, а также к гендерной проблематике. Понятие дискурса прочно вошло в арсенал исследователей, изучающих деятельность СМИ. Следует заметить, что единогласия по поводу происхождения российского постмодернизма нет. По мнению одних, он представляет собой сугубо импортированный феномен, другие считают, что кризис идентичности, потеря ощущения действительности, виртуализация значений и смыслов стали весомой причиной развития постмодернистских умонастроений и в нашей стране^[2].

В этих непростых условиях поле социологической науки менялось и содержательно, и географически. Все более самостоятельный характер приобретала теория журналистики, связи которой с социологией проявлялись на различных уровнях; наблюдалось множество более или менее явных «пересечений» социологии и теории журналистики. Во многих зарубежных странах отчетливо прослеживалась тенденция институционализации конкретно-социологических исследований в области массмедиа. В американских газетах были созданы отделы по изучению аудитории, частные социологические центры и организации, центры академического толка. Похожая система изучения СМИ сформировалась и в Великобритании. Во Франции превалировали центры изучения общественного мнения, существующие на средства заказчиков. В ФРГ большое внимание массмедиа уделялось в университетах, частных научно-исследовательских институтах и коммерческих центрах. Значительное место социологии средств массовой информации отводилось в программах университетов Италии. Система центров и институтов, занимающихся общественным мнением, сложилась в Японии. Объектами углубленного изучения стали аудитория массмедиа, журналистские коллективы, содержание журналистских текстов, эффективность деятельности прессы, радио и телевидения^[3].

Еще в 1940—1950;е гг. на Западе «неудовлетворенность обилием несистематизированных эмпирических данных в социологии массовой коммуникации, как и во всей эмпирической социологии вообще, побудила наиболее крупных социологов призывать к созданию так называемых теорий среднего уровня, которые помогли бы собрать в систему разрозненные концепции функционирования средств массовой коммуникации»^[4]. Одним из родоначальников этого направления стал известный американский ученый Г. Лассуэлл. В процессе формирования теорий журналистики на Западе социологические концепции зачастую выступали в качестве методологического основания медиаведческих изысканий. Макросоциологические и микросоциологические теории оказали сильное влияние и на тех исследователей, которые не считают собственно социологический ракурс основным для своих трудов.

Так, американского ученого У. Шрамма отличает «журналистский подход» к анализу массмедиа, но в его работах, в частности в книге «Средства массовой информации и национальное развитие» (1964), явно ощущается тяготение к функционализму Парсонса. Соотнесенность проблем информационных процессов с потребностями и надеждами человека, или, по определению Шрамма, идея " человеческого смысла" деятельности прессы, радио и телевидения, в развивающихся странах служит основой, которая придает целостность огромному эмпирическому материалу, приведенному в исследовании. Рассуждения о «человеческом смысле» массовых коммуникаций, о взаимообусловленности общественного прогресса и личного процветания отразили свойственное структурно-функциональному направлению стремление соотнести действующее лицо как психологическую единицу с определенной социальной структурой.

Этой социальной структурой в данном случае является общество, формирующееся в развивающихся странах. По мнению Парсонса, у основания структуры социальная система базируется на конкретном человеческом индивиде как физическом организме, действующем в физическом окружении. В свою очередь, миллионы таких индивидов совершают действия как ответ на влияние общественной среды. Сквозь призму структурнофункционального подхода к взаимосвязи индивида, его ближайшего окружения и общественного развития в целом и ведет Шрамм анализ СМИ.

Согласно Шрамму, именно расширяющаяся информационная основа создает климат, формирующий ощущение национальной целостности: демонстрируя обществу национальные цели и достижения, современные коммуникации, используемые мудро, могут способствовать объединению изолированных общностей, обособленных очагов развития, обеспечивая тем самым подлинно общенациональное развитие. Таким образом, разъединенные социальные слои и силы под воздействием интегрирующих идей, взглядов, ценностей начинают согласовывать свои действия с функционированием социальной системы, создавая гармонию и равновесие. Шрамм в этих утверждениях снова перекликается с Парсонсом, считающим, что социальная система — это совокупность индивидуальных ролей, которые управляются нормами и ценностями. В таком случае задачи «социального действия», поведения заключаются в поиске путей взаимной интеграции социальной системы, культурной системы и системы личностей.

С теорией социальных систем перекликаются те разделы работы Шрамма, где говорится о снятии напряжения в процессе модернизации общества с помощью целенаправленного потока информации. Автор рассматривает коммуникацию как инструмент для регулирования социальной температуры, что вполне соответствует теории социальных систем, согласно которой одной из важных общественных функций является регулирование скрытых напряжений системы. Среди категорий-функций, используемых Парсонсом, мы встречаем самосохранение и управление напряжением наряду с адаптацией, интеграцией и достижением целей^[5].

Претендуя на создание «философии журналистской автономии», другой американский автор, Дж. Меррилл вольно или невольно выступает оппонентом Шрамма, так как роль массмедиа в национальном развитии он анализирует с точки зрения наличествующего в обществе конфликта и отношения к нему системы информации и коммуникации. Меррилл говорит о «социальном конфликтном цикле», тесно связанном с динамикой общественного развития: в слаборазвитых, традиционных обществах конфликтов мало; в модернизированных общественных системах (на завершающей стадии) конфликтов практически нет. В традиционной системе конфликт локализован в группе автократического или элитарного руководства, всеми силами удерживающего власть. В переходной стадии зона конфликта расширяется, сталкиваются различные социальные группы и слои, классы и партии. Что касается современного общества, то автор полагает, что здесь существуют две основные фазы развития — ранняя, где индивидуальная свобода еще признается, где возникают идеологические конфликты между фракциями, классами и партиями, где внутри массы еще наличествуют несходство и плюрализм мнений, — и поздняя, переходящая в тоталитаризм, при котором конфликтность исключается, а противоречия между политическими группировками и сильными лидерами практически сведены на нет.

На первой стадии каналы коммуникации используются в основном для того, чтобы попытаться развить жизнеспособную систему, смягчая напряженность и поддерживая зарождающиеся институты и учреждения. Основная цель коммуникации — сохранение социальной стабильности. Средства информации на этом этапе развития элитарны. Когда средства коммуникации становятся массовыми, страна вступает в переходную стадию. Элите необходима поддержка масс, она начинает формулировать комплекс общих идей и целей, подчеркивать свое культурное, расовое и религиозное сходство с массами, а также предлагать им общую негативную цель и формировать образ «общего врага». Массмедиа постепенно перестают быть средством гармонизации общества и превращаются в силу, содействующую развертыванию политического конфликта, их свобода возрастает. По мере продвижения общества к тоталитаризму свобода массмедиа угасает. Информация используется для внутреннего социального контроля, управления, стабилизации общества, ведения внешней пропаганды. Когда наступает экстремальная стадия современного, модернизированного общества, завершается и полный цикл национального развития, которое прошло через авторитаризм по направлению к свободе, а затем к тоталитаризму. Самоопределение прессы приобретает почти тот же характер, что и в традиционном автократическом обществе, а общественное мнение становится одним из механизмов, посредством которого реализуется власть^[6].

Рассуждения Меррилла о естественности и неизбежности конфликтного цикла не противоречат основным положениям социологической «теории конфликта», нашедшей развитие в трудах Л. Козера, Ч. Р. Миллса, Р. Дарендорфа и других авторов.

На исследования в области массмедиа оказала воздействие и концепция коммуникативного действия Ю. Хабермаса, антипозитивистски настроенного ученого, придерживавшегося традиции критической теории. С его точки зрения, именно критика социального знания может дать «социальным субъектам представление о действительном характере общественного устройства или, по меньшей мере, показать истоки формирования идеологических искажений, осознание которых будет способствовать преодолению противоречий социальной жизни»^[7].

Сторонники постмодернистских воззрений призывали к созданию новой социологии, поскольку, по их мнению, время старых масштабных теорий завершилось. Рациональность не может объяснить мир видимости, символов, «гиперреальности», которую как раз и призвано фиксировать общественное мнение в эпоху постсовременности. Общество, в котором царит множественность культур, где размывается принцип централизации власти и доминируют СМИ, где нельзя провести четкую грань между добром и злом, правдой и вымыслом, нуждается в иных способах интерпретации общественной жизни, отличных от тех, которые содержатся в трудах Маркса, Дюркгейма и Парсонса. Возникают поликультурная социальная теория, социология феминизма, а также «странные», «экстравагантные» теории, отражающие позиции различных групп, в том числе маргинальных^[8].

Поиск новых методологий и подходов к изучению средств массовой информации был характерен для научного сообщества различных стран. В 60−70-е гг. прошлого столетия в Италии произошел «исследовательский бум» в области теории СМИ. В это время на первый план выдвинулся именно социологический подход к анализу проблем прессы, радио и телевидения. Известность получил центр социологии массовой коммуникации при социологическом факультете университета в Тренто (итальянское отделение секции массовой коммуникации Международной социологической ассоциации). Социологический ракурс исследования журналистики все больше утверждал свои нрава и в Германии.

Следует отметить еще одну тенденцию, ставшую характерной для социологии журналистики во второй половине XX в., хотя ее истоки обнаруживаются в 1940;х гг. Формирующаяся научная дисциплина все больше и больше отказывается от того, чтобы только заимствовать, «принимать» концепции, методы, инструментарий у социологии, она начинает обогащать социальное знание новыми подходами и содействовать совершенствованию его методической оснащенности. Так, известнейший французский историк, социолог, журналист, политический деятель Ж. Кэйзср в своей посмертно изданной книге «Французская ежедневная газета» (1963) изложил методику «подсчета» значения газетного материала. Тем самым он внес немалый вклад в развитие математических методов анализа текста^[9]. Эти методы в дальнейшем будут совершенствоваться с учетом возможностей компьютерных технологий.

" Паритетность" усиливалась и во взаимодействии социологии журналистики с другими отраслями научного знания о средствах массовой информации. В деятельности ученых-медиаведов нашло отражение органическое взаимодополнение исторических, теоретических разработок и конкретно-социологических исследований. В этом отношении интересен опыт представителей " критической школы" изучения массмедиа. Отличительными чертами критической школы являются откровенный скептицизм по отношению к доминирующим на Западе структурам и институтам массмедиа, а также стремление к поиску путей формирования более демократической и гуманистически ориентированной системы СМИ. Ученые-" критики" озабочены тем, что и журналистика, и журналистское образование (особенно в США) становятся частью большого бизнеса, все больше подчиняясь коммерческим соображениям.

Один из представителей «критической школы» — известный английский ученый Дж. Халлоран, который обращался к вопросам и социологии, и социальной психологии массовых коммуникаций. Им были рассмотрены модели коммуникационного процесса, особенности социализации под воздействием массмедиа, характер восприятия информации потребителями. Халлоран считает, что теория — это практическая необходимость, более того — самый практический феномен, с которым мы сталкиваемся. Это должно предостеречь ученых от попыток переизобрести колесо каждый раз, как только они принимаются за работу. Средство, способное предотвратить «изобретение велосипеда» в ходе теоретического анализа функционирования массмедиа, Халлоран видит в обращении к обширному эмпирическому материалу, к которому он постоянно апеллирует в своих работах (в частности, в той, где речь идет о негативном влиянии пропаганды насилия, осуществляемой телевидением, на детей)^[10].

Во второй половине XX в. за рубежом прослеживается еще одна тенденция: происходит более четкое обособление социологии массмедиа как определенной отрасли знания и, соответственно, уточнение ее предмета. Эта тенденция отразилась в исследовательской деятельности социолога Д. Макквейла, в круг научных интересов которого вошли такие проблемы, как взаимосвязь средств массовой информации и современного общества, взаимодействие массового общества, массовой культуры, массмедиа и массового поведения, роль эмпирических традиций в западной социологии массовой коммуникации. В поле его зрения находятся вопросы функционирования печати как социального института, собственность и контроль над прессой, взаимоотношения между журналистом и предпринимателем, журналистом и обществом, журналистом и читателем, журналистом и источником информации^[11].

Макквейл не только обратился к изучению аудитории газет, но и проанализировал телевизионные передачи, подготовленные в ходе избирательной кампании. Это отразило факт нового расширения «галактики Гутенберга» в связи с усилением общественного влияния телевидения и подтвердило слова М. Маклюэна о том, что «печатная техника создавала публику. Электронная техника создала массу»^[12]. На рубеже 1960−1970;х гг. вышли в свет труды Макквейла, в названиях которых фигурировало понятие «социология массовой коммуникации» и которые раскрывали проблемы социального общения под воздействием массмедиа. По мнению этого автора, наиболее сбалансированный характер взаимодействия власти, средств информации и аудитории связан с рыночной моделью, согласно которой во главу угла ставится удовлетворение потребителя. Макквейл признал необходимость сосуществования массмедиа с другими общественными институтами, утверждая, что гармонизация их отношений зависит от умения всех заинтересованных сторон поддерживать консенсус между убеждениями населения в целом и интересами власти^[13].

В середине 60-х гг. прошлого столетия конкретно-социологические исследования средств информации проводились в разных городах Советского Союза. Изучалась деятельность центральной и местной прессы, радиовещания и телевидения. «Наиболее активными исследователями оказались практики — партийные и редакционные работники. Почти не было специально подготовленных кадров. Но дело не только в этом. Когда между учеными еще шел спор о предмете социологии, ее месте в системе общественных наук, практики начали активно изучать аудиторию, ибо это стало потребностью самой журналистской работы»^[14]. В дальнейшем изучение аудитории превратилось в одно из ведущих направлений конкретно-социологических исследований, инструментарий которых постоянно совершенствовался. Были выявлены особенности отношения читателей, слушателей, зрителей к средствам информации, прояснены некоторые параметры включенности различных групп населения в систему массовой информации. Изучалась деятельность органов руководства прессой, радио и телевидения. В центре внимания ученых были журналистские кадры, социологический портрет которых приобрел новые черты. Специфичным направлением отечественных конкретно-социологических исследований было изучение участия читателей, населения в работе редакций. Немаловажную роль играло и изучение эффективности прессы^[15].

Примечательно, что социологические исследования, вскрывшие многие противоречия, свойственные социальному функционированию прессы, радио и телевидения, в значительной степени не замкнулись в рамках чистого эмпиризма: результаты получили дальнейшее осмысление в научных публикациях (их жанр варьировался от статьи до монографии), различных по степени обобщения материала и по глубине теоретических выводов и рассуждений.

Первым крупным отечественным трудом, направленным на воссоздание целостной картины отечественной социологии прессы в единстве ее теоретико-методологических и эмпирических аспектов, явилась книга «Социология журналистики» (М., 1981) под редакцией профессора МГУ им. М. В. Ломоносова Е. П. Прохорова (рис. 1.11). Вслед за ней вышло учебное пособие МГИМО «Социология средств массовой коммуникации» под редакцией Ю. П. Буданцева, (М., 1991). В 1995 г. увидело свет еще одно пособие, выполненное сотрудниками МГУ, — «Журналистика и социология» под редакцией И. Д. Фомичевой.

В середине 1990;х гг. в Санкт-Петербургском государственном университете начал работать постоянно действующий межвузовский научно-практический семинар «Журналистика и социология», организованный кафедрой социологии журналистики. Материалы научных дискуссий, проходивших в рамках семинара, ежегодно публиковались. С тех пор увидело свет несколько выпусков, каждый из которых был посвящен наиболее злободневным проблемам журналистики в социальном пространстве^[16].

Обозначился определенный этап в становлении социологии журналистики как самостоятельной, специальной теоретиче

Рис. 1.11. Е. П. Прохоров.

ской дисциплины среднего уровня. В это время акцентировалась необходимость сохранения и дальнейшего обогащения гуманистической ипостаси журналистской профессии: «Пришла пора и в исследованиях СМИ, и в организации редакционного производства, и в планировании массово-информационной стратегии на национальном уровне утвердить приоритет антропологических в своей основе концепций»^[17]. Вместе с тем не переставали звучать ноты озабоченности по поводу возможной утраты журналистикой ее интеллектуальной составляющей. Вызывали тревогу правовой нигилизм журналистов, а также их профессиональная самодостаточность, выразившаяся, в частности, в недоверии к теоретическим построениям, страдающим, с точки зрения практиков, абстрактностью и умозрительностью.

В последнее десятилетие XX в. усилилась обеспокоенность российского научного сообщества положением прессы, радио и телевидения в условиях перехода к рыночным отношениям. Возникло опасение, что неразвитость новых рыночных структур при одновременно резком ослаблении государственных механизмов может повлечь за собой тяжелые последствия^[18]. В этих условиях еще раз подтвердилась несостоятельность мифа о том, что «1) капитализм определяется свободным потоком факторов производства; 2) он определяется невмешательством политической машины в дела рынка»^[19]. Не удалось достичь сбалансированного сочетания частично свободного потока капитала и выборочного вмешательства политической машины в дела рынка. Многое зависело от того, сможет ли страна избежать двух крайностей: раскручивания рыночных механизмов в духе laissez-faire (свободного предпринимательства периода первоначального накопления капитала) и неоправданного ужесточения государственного регулирования, в том числе в области СМИ.

С одной стороны, отечественная журналистика столкнулась с последствиями конкуренции, в идеале призванной выявить лучшее в творческом потенциале плюралистических СМИ, и монополизации, на деле обеспечивающей выживание и успех сильнейшего. Эту ситуацию наши зарубежные коллеги назвали союзом Просперо и Калибана — положительного и отрицательного героев известной шекспировской драмы. С другой стороны, сложились противоречивые, характерные для транзитивных обществ отношения журналистики и государства. Как отмечалось в международном мониторинге «Медиа и демократия», на рубеже тысячелетий СМИ в России постоянно наталкивалась на препятствия, связанные с контролем, который «осуществляют власти с помощью различных ветвей государственного аппарата»^[20].

Опыт исследования российских СМИ заставил петербургских ученых констатировать, что складывается феномен «асоциальной журналистики», которая серьезно больна и находится на краю катастрофы^[21]. Но критическая направленность их размышлений о бедах отечественной прессы не приобрела самодовлеющего характера. В сложном общественном контексте конца 1990;х гг. удалось не только сохранить научную идентичность социологии журналистики, по и развить ее конструктивные, прогностические направления. Аналитический срез состояния социологожурналистской мысли на переломе десятилетий представлен в книге «Журналистика и социология. Россия, 90-е годы»^[22]. В ней собраны наиболее интересные материалы, ранее опубликованные на страницах петербургских социожурналистских сборников. В 2004 г. под редакцией С. Г. Корконосенко увидело свет межвузовское учебное пособие «Социология журналистики» (М., 2004) (рис. 1.12), включившее в себя проблематику, связанную с развитием социологического знания журналистики в начале нового столетия.

На отечественном уровне ее современная эволюция вызвала к жизни несколько тенденций. Одна из них была связана с более четким обозначением предметной области и выявлением системообразующего ядра этой социально-гуманитарной науки. Происходило уточнение внутренней логики данной дисциплины, шла углубленная разработка ее понятийно-терминологического аппарата, определялись основные компоненты теоретико-методологической базы. Это тем более важно, если принять во внимание, что преподавание социологии журналистики явилось неотъемлемым компонентом вузовской подготовки работников СМИ.

В свете тенденции к дальнейшему самоопределению социологии журналистики немаловажен и тот факт, что в российском научно-педагогическом сообществе возникло стремление переосмыслить парадигмы теории журналистики, что было обусловлено объективными обстоятельствами.

Менялись условия функционирования, структура и типология СМИ, содержательное наполнение журналистской профессии.

В области теоретической это нашло преломление в попытках создания интегративной модели взаимодействия российской журналистики, PR и рекламы в условиях «диктатуры» маркетинговых коммуникаций. Как отметил московский исследователь В. М. Горохов, эта модель несет в себе как позитивные, так и негативные социальные характеристики. Она расширяет возможности информационного рынка, облегчает доступ к нему и создает равенство возможностей для участников информационно-коммуникационных процессов. Но, по словам того же автора, здесь «заложены и некие асоциальные эффекты, которые связаны с тем, что информационный прессинг, достигающий запредельных уровней, при определенных условиях может привести к всеобщему информационному тоталитаризму»^[23].

На рубеже тысячелетий не утратило своей актуальности социологическое изучение журналистики на макроуровне общественных процессов. Как считает петербургский профессор В. А. Сидоров, «понимание смысла социальной действительности, частью которых являются и СМИ, возможно лишь с учетом социальноэкономических и политических особенностей конкретного этапа исторического развития общества и соответствующего ему характера социокультурного взаимодействия различных социальных групп, власти и общества, личности и государства»^[24]. Кроме того, особенности социологии журналистики в полной.

Рис. 1.12. " Социология журналистики", 2004 г.

мере проявились на мезои микроуровнях. Именно здесь раскрывается динамика перехода от восприятия общества как метасистемы к осмыслению средств массовой информации в качестве сложной общественной структуры и, наконец, к рассмотрению деятельности конкретных СМИ, отдельных редакций и самих журналистов.

С общей направленностью развития науки как особой формы отражения действительности связана и другая тенденция. Она носит центробежный характер и обусловлена сложностью и многосоставностъю «отличительного ядра» социологии журналистики, ее синтетичностью, междисциплинарностью, сочетающей в себе «методологию, методы и частные положения социологии, социальной психологии, культурологии, общей теории журналистики»^[25]. Когда появляются новые отрасли той или иной научной дисциплины, создается впечатление, что она начинает дробиться или, наоборот, втягивать в свою орбиту «посторонние предметы». Так происходит и с социологией журналистики, выявление предметной специфики которой не противоречит расширению ее исследовательского поля. Органично вписывается в ее контекст и вполне соответствует ее внутренней логической организации изучение этнокультурных и гендерных проблем. Так, в течение 15 лет при активном участии преподавателей факультета журналистики СПбГУ шла разработка межвузовского проекта, связанного с гендерной проблематикой общественной жизни. Немалое место в нем заняло исследование гендерных аспектов журналистики. Получила продолжение тема толерантности применительно к деятельности СМИ. Первый теоретический семинар, посвященный обсуждению этого сложного вопроса, состоялся в 2002 г., различные аспекты толерантности в свете культуры социальных отношений рассматривались в 2008 г.^[26] и т. д. Закономерно, что в своем стремлении к высоким обобщениям социология журналистики обращается к достижениям философской мысли. Да и можно ли, например, рассуждать о журналистике как средстве общественного познания, не опираясь на опыт гносеологии и аксиологии?^[27]

Теория журналистики испытала на себе влияние не только внутриполитических, но и внешнеполитических процессов, протекавших на рубеже тысячелетий. В это время наметились точки соприкосновения в развитии российской и зарубежной социологии журналистики. Существенное расширение международного научного сотрудничества, несомненно, привело к сближению различных исследовательских школ и направлений, в том числе и в области социологии журналистики.

Одно из проявлений этой тенденции — организация кросскультурных социологических исследований с привлечением специалистов из разных стран. Расширили наши знания о профессиональных ориентациях журналиста, его отношении к проблеме общечеловеческих ценностей те исследования, которые были выполнены в рамках российско-американских проектов, организованных факультетом журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова совместно с партнерами из США^[28]. Анализ полученных материалов позволил увидеть новые грани личности журналиста в его включенности в сложный контекст современных социальных отношений. Петербургские ученые вместе со своими коллегами из стран Балтийского региона провели многофакторный количественный и качественный анализ газетного дискурса в его пространственно-временной динамике. Результаты проекта дали возможность проследить, как общие закономерности функционирования прессы преломляются в конкретно-исторических условиях, в контексте взаимосвязи глобальных и национальных социально-политических процессов. Опыт такого сотрудничества нашел успешное продолжение в российско-шведском проекте «Медиа для демократии и идентичности»^[29].

Следует отметить, что в наше время социология во всех ее многочисленных проявлениях оказала немалое влияние на оформление науки о журналистике в тех зарубежных странах, которые до недавнего времени объединялись названием «третий мир». Примечательно, что ряд студентов, магистрантов и аспирантов из различных государств Азии, Африки и Латинской Америки, обучаясь на факультетах журналистики российских вузов, специализируется в области социологии журналистики. Одни обращаются к социологическим аспектам деятельности массмедиа своих стран и регионов, другие под этим же углом зрения изучают российские СМИ (в том числе в рамках международных научных программ). Оба эти направления способствуют обогащению социологии журналистики и содействуют углублению взаимопонимания представителей международного научного сообщества.

Эти и многие другие примеры пока не означают появления единого социожурналистского «мэйнстрима» в глобальных масштабах. Видимо, национальные исследовательские «ниши» сохранятся и в обозримом будущем, несмотря на наличие в деятельности массмедиа тех образцов и моделей, которые носят интернациональный характер.

На современном уровне развертывания спирали прогресса особую актуальность приобрели дискуссии о концептуальных основаниях " информационного общества" (иначе его называют " обществом знания") и практике его воплощения в жизнь. В рамках социологии журналистики наибольший интерес представляют два вопроса: какие качественные социальные изменения произойдут в условиях формирования «информационного общества» и как они повлияют на эволюцию самого феномена журналистики. Это тем более важно, что по своей сути социологическое знание о журналистике нацелено на выявление того, как она отражает не только статику, но и динамику общественной жизни.

Время показало, что кардинальные социальные перемены не продуцируются ни собственно информационными технологиями, ни стоимостью информации, ни лавинообразным ростом ее объема, ни увеличением занятости в сфере ее производства и распространения, ни насыщенностью общества информационными услугами^[30]. Но при всей дискуссионности рассматриваемой проблематики, очевидно, что и сама информация, и новые средства ее передачи выступали и выступают немаловажным, а подчас и решающим фактором мощных сдвигов в развитии как отдельных стран, так и международного сообщества в целом.

Возрастает роль информационной составляющей в глобальном управлении. Государства, транснациональные корпорации (ТНК), международные организации активно используют СМИ для продвижения своих интересов. Информирование и оказание влияния на зарубежную общественность с помощью «старых» и «новых» медиа служит сердцевиной публичной дипломатии. Появились термины «теледипломатия» и «публичная дипломатия Web 2.02», свидетельствующие о широком привлечении современных технологий к обеспечению процессов обсуждения и решения важных проблем мировой политики. Медиарилейшнз становятся неотъемлемой составляющей деятельности властных и неправительственных структур. Воплощаются в жизнь идеи электронного правительства.

Информационное пространство служит одним из компонентов современной глобальной экономической системы. Именно в нем, во многом благодаря старым и новым средствам информации, формируются и распространяются идеи, ценности и стереотипы, влияющие на структуру производства и потребления. Яркой иллюстрацией этого процесса является внедрение в сознание миллионов людей стереотипов потребительского общества^[31]. В научный обиход вошли термины «интернет-экономика», а также «новая экономика», своего рода синтез постиндустриального общества, информационного общества и постсовременности — «постмодернити»^[32]. Мы находимся в преддверии нового технологического уклада, который предусматривает не только использование биои нанотехнологий, создание совершенных энергетических и транспортных систем, но и управление будущим, расширение вложений в человека в целях реализации его творческого потенциала.

Продолжает оставаться спорным вопрос о том, происходят ли на нашей планете глубинные социальные изменения. В 1990;е гг. их связывали с предстоящей атомизацией общества, которым будет трудно управлять, поскольку «привязанность» к персональному компьютеру нарушит привычные отношения между людьми.

Иное видение сегодняшних глобализационных процессов предлагает Р. Робертсон. Он говорит о формировании глобального сознания индивидов, превращающего мир в единое «социокультурное место», или единое «социальное пространство». Это значит, что в любой точке земного шара характер социальных взаимодействий одинаков, а весьма отдаленные друг от друга события оказываются компонентами общего процесса социального взаимодействия. По Робертсону, именно макроструктры мирового порядка оказывают непосредственное воздействие на социализацию и жизненный мир, включающий в себя повседневную практику и опыт людей^[33]. В «глобальной социологии» Г. Терборна мир трактуется не как территория проживания человечества, а как совокупность структурированных социальных и культурных систем, как «глобальный социальный космос», не имеющий ни пространственных, ни временных привязок. Большое значение в теоретических построениях Терборна приобретают интеркоммуникация и глобальная связанность^[34]. О неделимости человеческого сообщества и его родовом единстве пишут отечественные исследователи международных отношений, подчеркивая значимость социологического анализа международных отношений, вектор которого будет направлен от общества к государству^[35].

По утверждению английского исследователя международных отношений Р. Кокса, «на повороте тысячелетий» возникает общемировая проблема изменения уже существующих социальных структур и создания новых, поскольку между властью и обыденной жизнью народа все еще существует открытое политическое пространство^[36] В социуме образовалась лакуна в связи с «отступлением» государства и слабым развитием гражданского общества. Она имеет тенденцию заполняться ксенофобией, расизмом и другими правыми идеологиями. Возникает скрытый, тайный мир мафии и теневой экономики — территория, которую и призваны занять силы, конституирующие гражданское общество. По мысли Кокса, на рубеже нового столетия должна возникнуть модель мироустройства, которую конституируют социальные силы, призванные образовать принципиально новое «гражданское государство» и «глобальное гражданское общество»^[37].

Будущее многие связывают с перспективами сетевого общества. История сетей уходит корнями в глубокое прошлое, но в наше время эта форма общественной организации получает дополнительный импульс благодаря использованию электронных технологий. В сетевом обществе создается «беспрецедентное сочетание подвижности и возможности выполнения задачи, скоординированного принятия решения и децентрализованного исполнения, которые обеспечивают в высшей степени сложную социальную морфологию и самый высокий уровень организации для всех социальных действий»^[38]. Особенность сетевого общества заключается еще и в том, что влиять на принятие управленческих решений могут только те, кто находится в поле СМИ^[39].

По словам И. Д. Фомичевой, «многие исследователи отмечают рост разнообразия видов социальности, т. е. способов связи личности и общества, особенно в связи с появлением сетевых сообществ»^[40]. Виртуальные сетевые сообщества, возникающие без какого-либо внешнего давления на их участников или их принуждения к чему-либо, обладают большим потенциалом для создания особого стиля взаимоотношений между людьми, которому — в идеале — свойственны толерантность и умение прислушиваться к мнению другого.

На международном и на национальном уровне обсуждается множество проблем, связанных с возможностью превращения «информационного общества» из научной концепции (или социальной утопии) в реальность. Как показывает социально-политическая практика, информатизация, основанная лишь на технических инновациях, не всегда способствует реализации демократического сценария цивилизационного развития. Сингапурская «авторитарная» модель «информационного общества» продемонстрировала, что высокие показатели в области применения компьютерных технологий не исключены и при низком уровне политических свобод.

Информационный дисбаланс, четко обозначившийся в 1960- 1970;е гг., к концу XX в. приобрел характер цифрового разрыва. Богатство и бедность сегодня соотносятся с индексами развития «информационного общества». Продолжает оставаться значительным технологическое отставание ряда стран и регионов от признанных мировых лидеров. «Информационный империализм», который был принадлежностью эпохи биполярного мира, не исчез и сегодня и выражается в информационно-коммуникационном доминировании наиболее развитых держав на международной арене. По предположениям политологов, возможен возврат «к грубо реалистическим основам внешней политики империй середины XIX века»^[41]. Сохраняются, а возможно, даже усиливаются угрозы «электронного тоталитаризма» и «гражданского идиотизма» — полного безразличия человека массы к общественной жизни^[42].

Таким образом, в условиях современного этапа технологической революции наметились, по крайней мере, два разнонаправленных вектора социального развития, что не может не повлиять на развитие феномена журналистики и ее анализа.

Первый ориентирован на развертывание горизонтальной коммуникации, формирование сетевых структур, упрочение позиций электронного правительства, становление электронной демократии, что, в конечном счете, содействует продвижению в сторону гражданского общества. Видоизменяющаяся журналистика, использующая возможности новых интерактивных технологий, содействует раскрытию человеческого потенциала, в том числе и в области выстраивания общественных отношений, а также воспитанию социальной активности и гражданской ответственности личности за судьбы как своей страны, так и всего мира.

Второй вектор обозначает тенденции, связанные со свертыванием демократических начал и ограничением прав и свобод человека. Угроза экстремизма и терроризма, в том числе кибертерроризма, ведет к усилению контроля над СМИ. Виртуальные сетевые сообщества не всегда руководствуются гуманистическими соображениями, а невинные шутки флэшмоба порой начинают носить антиобщественный характер. Информационные войны с применением усовершенствованных манипулятивных технологий немало способствуют стиранию индивидуальных различий и созданию общества сродни тому, что описано в известных антиутопиях «Мы» Д. Замятина и «1984» Дж. Оруэлла. Как доказано историей, в подобных условиях преобладает модель вещания, отличающаяся однонаправленным и вертикальным характером информационно-коммуникационных потоков.

Естественно, между этими векторами находится пространство, где происходят более сложные процессы, отражающие многокрасочность и противоречивость современного мира, еще очень далекого от универсальности. В философском плане глобализацию иногда рассматривают как дисфункцию универсализма^[43]. Качеством всеобщности не обладает и современное информационное пространство: далеко не в любой точке земного шара сейчас можно получить исчерпывающие сведения о циркуляции знаний, товаров и услуг. Кажется обоснованным пессимизм Ф. Уэбстера относительно воплощения в жизнь идей «информационного общества» .

Известный московский ученый Л. Г. Свитич в своей книге «Социология журналистики» (рис. 1.13) также полагает, что информационное общество — пока еще только перспектива. Чем это объясняется? Во-первых, отсутствием равного доступа к информации, во-вторых, многозначностью самого понятия «информационное общество»^[44]. Пока еще сложно сказать, когда возникнет и каким будет общество, в котором информация вновь обретет суперзначимость, вернется к «исходным сущностным, ценностным смыслам», снова станет «креативной, созидающей, а не разрушающей силой»^[45]. Вслед за Свитич мы можем сослаться на слова М. Кастельса о беспрецедентном разрыве между нашей технологической переразвитостью и нашей социальной недоразвитостью^[46]. Техника была и остается лишь средством реализации возможностей людей, «живущих в среде себе подобных»^[47].

Размышляя о путях развития журналистики в XXI в., Л. Г. Свитич пишет: «Она [журналистика] становится все более универсальной и всепроникающей, полифункциональной, супероперативной, интерактивной, саморегулируемой, синтезной и дуальной, совмещающей разные тенденции (шаблонизацию и креатизм, массовизацию и демассовизацию, масс-бульваризацию и элитаризм и т. п.), ценностно разностильной — одним словом, синтезной. Особенно это относится к электронным средствам распространения информации, к глобальным сетям»^[48]. Эксперты высказывают предположение, что в роли альтернативы «традиционным» СМИ вполне способны выступить блоги, занимающие особое место в структуре телекоммуникационных сетей благодаря своей информационной насыщенности и интерактивности^[49]. Форумы, гостевые книги, конференции расширяют возможности общения и установления социальных контактов. Онлайновые и офлайновые медиа предоставляют потребителю возможность самому формировать информационную «повестку дня» .

Как считает И. Д. Фомичева, «для понимания социальной роли СМИ необходимо обратить внимание на один из фундаментальных процессов в современном обществе — индивидуализацию. Это связано с возрастающей ролью личного выбора поведения, стиля жизни, идентичностей, солидарностей. СМИ по природе своей рассчитаны не только на индивидуальные выбор и потребление информации, но благодаря им и на индивидуальную вовлеченность в общественные взаимодействия»^[50]. Все это позволяет сделать вывод, что журналистика нашего времени получает уникальный шанс стать более человечески ориентированной, расширить границы самоактуализации личности.

Современные информационно-коммуникационные процессы постоянно заставляют прояснять и уточнять предметную область тех научных дисциплин, которые занимаются их изучением.

Рис. 1.13. " Социология журналистики" Л. Г. Свитич.

Зачастую эти дисциплины очень близки друг другу, и «развести» их бывает очень сложно. Приведем несколько примеров.

Л. Г. Свитич рассматривает социологию журналистики как отрасль социологии, которая «изучает закономерности и особенности функционирования СМИ в обществе во взаимоотношениях их с аудиторией, издающими, руководящими, финансирующими структурами, их строение, деятельность и условия деятельности — на основе методов, принятых в социологии»^[51]. И. Д. Фомичева говорит о многоуровневом характере социологии СМИ, которая не только представляет собой одну из областей социологии, но и «входит в состав дисциплин, отражающих специальные теоретические и прикладные знания в области журналистики»^[52].

Стремление к построению общей схемы, отражающей особенности протекания усложняющихся информационных и коммуникационных процессов, проявляется в социологии массовой коммуникации. По определению, приведенному в «Философской энциклопедии», социология массовой коммуникации — это отрасль социологии, которая изучает структуру, закономерности и эффективность деятельности систем массовой коммуникации (МК). В качестве ее предмета выступают функционирование систем МК, а также содержание, аудитории и каналы МК, которые используются для достижения социальных целей на основе применения различных видов воздействия^[53]. Выявляя место социологии массовой коммуникации в структуре социологического знания, Т. В. Науменко приходит к выводу, что в нашей стране данная научная дисциплина уже нашла свою исследовательскую нишу, но находится на одной из начальных стадий своей теоретической разработки^[54]. Проблему теоретического осмысления систем массовой коммуникации, по справедливому утверждению Т. В. Науменко, осложняет и тот факт, что трудно с полной уверенностью причислить Интернет к массовым коммуникациям, которые представляют собой социальную деятельность, а значит, имеют субъект и объект. Они связаны с ценностными ориентациями, целеполаганием и реализацией целей субъекта^[15]. Акцентируя внимание на функционировании средств массовой коммуникации как одного из важнейших компонентов массовой коммуникации, Л. Н. Федотова считает их плацдармом не только для журналистов и социологов, изучающих прессу, но и для специалистов в области связей с общественностью (Public Relations — PR) и создателей рекламы^[56]. В этот перечень можно было бы добавить тех, кто работает в сфере связей с государством (Government Relations — GR) и осуществляет связи со средствами массовой информации — медиарилейшнз (Media Relations), политтехнологов.

Не случайно мнение, что понятие социологии массовой коммуникации шире, чем понятие социологии журналистики. Вместе с тем исследователи, признают, что, в определенном смысле слова, предметная область социологии массовой коммуникации уже, чем у социологии журналистики. Социальное предназначение журналистики как особого вида духовно-практической деятельности искажается, если ее полностью приравнять к массовой коммуникации. Возникает двоякая опасность, заключающаяся, с одной стороны, в «выведении» активной, творческой личности за пределы концептуальных основ журналистики, с другой, — в возникновении ситуации, когда деперсонифицированная массовая коммуникация остается без масс^[57], которые превращаются в «безмолвствующее большинство» .

Несколько общих слов в заключение.

Нет точного ответа на вопрос, является ли завершение тысячелетия переломным моментом в истории человечества. Сегодня, когда первое десятилетие XXI в. уже стало историей, можно обозначить ее отдельные вехи, которые не только определили направленность многих процессов мирового развития, по и продемонстрировали их неразрывную связь с информацией и коммуникацией, а подчас и зависимость от них.

Исследователи международных отношений небезосновательно утверждают, что 11 сентября 2001 г. (рис. 1.14) явилось датой, положившей начало новому отсчету времени в мировой политике^[58]. В ходе военной операции союзников в Афганистане, последовавшей за трагическими событиями в США, отчетливо проявилась информационная составляющая конфликта. Достаточно вспомнить, с какой оперативностью вышло в эфир резко антиамериканское по своей направленности интервью О. Бен Ладена каналу «Аль Джазира» .

Рис. 1.14. Террористический акт 11 сентября 2001 г. в США.

Массированное информационное сопровождение было характерно для войн в Ираке — тех, которые велись и в XX в., и в начале XXI в. Они наглядно продемонстрировали две тенденции. Одна связана с эффектом максимального (но очень избирательного) приближения телезрителя к театру военных действий. Война в ее медийной репрезентации словно утрачивала свой антигуманный смысл. Америка вела активную пропаганду военных операций, делая упор на идее точности ударов, носящих «абстрактный» характер, демонстрируя «красоту» войны, а не ее губительные последствия. Как пишут исследователи, «„говорящая голова“ на экране оказывалась тех же размеров, что и изображение объекта на карте Ближнего Востока»^[59].

Другая тенденция стала блестящим примером дисфункционального эффекта: в 2003 г. очень быстро наступило разочарование и в односторонности сообщений масседиа о военных действиях США в Ираке, и в характере самой операции. Увеличение количества источников информации и повышение их разнообразия предоставили возможность читателю, слушателю, зрителю познакомиться с иными точками зрения, отличными от официальных. Например, приобрел широкую известность блог американского пехотинца Колби Баззела, рассказавшего о своих военных буднях.

Социальные медиа настоятельно заявили о себе и в процессе начавшейся в декабре 2010 г. Арабской весны. Цветную революцию в Египте назовут не только дынной, горчичной, финиковой, но и твиттерной, потому что ее отличали небывалая для региона онлайн активность, а также интенсивное использование интернетресурсов. Арабская весна выявила и попытки интернет-цензуры, направленной против сторонников перемен. Во время грузиноюгоосетинского конфликта (2008) обнаружился ряд характерных особенностей ведения информационных войн. Тогда инициировались онлайновые стычки, что было расценено как сконструированный, спровоцированный интернет-пользователями (usergenerated) конфликт: «Если на арене транснациональных СМИ глобальная медиа-война велась с существенным перевесом прогрузинской точки зрения, то на „неформальных“ площадках, где „боевые действия“ велись с участием „добровольцев“ и набор методов ведения информационной войны значительно шире, о доминировании мнения одной стороны говорить сложнее»^[60]. Таким образом, сегодня сети играют большую роль в управлении событиями не только в виртуальном, но и реальном мире.

Первое десятилетие XXI в. продемонстрировало, что последствия экономического кризиса заставили усомниться в состоятельности моделей государства всеобщего благосостояния. Социальные отзвуки кризиса — безработица, рост цен, неуверенность в завтрашнем дне — не могли не затронуть жизненный мир человека в разных странах и регионах мира и не повлиять на конфигурацию социально-политического пространства, сделав его более неустойчивым и потенциально конфликтогенным. По мнению экспертов, мировой экономический кризис должен был приблизить «цифровое будущее» печатных СМИ, вызвать рост рекламных бюджетов в Интернете, а значит, и перераспределение сил на медиарынке, в том числе российском. Выход из кризиса действительно оказался сопряженным с цифровизацией всех видов СМИ и конвергенцией как в области медиатехнологий, так и в области медиарынков. То есть тенденции, связанные с материально-техническим переоснащением массмедиа, продолжают набирать силу. Важной особенностью современного мира является и то, что эрозия Вестфальской системы оказалась не столь стремительной, как ожидалось ранее, и национальное государство, которое постоянно подвергалось критике со стороны представителей постмодернизма и многих других научных течений, не ушло с политической сцены. Антитезой неудавшейся политики мультикультурализма стал подъем националистических настроений в их экстремальной форме.

В этих условиях произошел надлом постмодерна, который превращается либо в после-постмодернизм — after-postmodernism, ставящий во главу угла социально-коммуникационные аспекты обществоведения и аксиологические аспекты коммуникативной практики, либо в постпостмодернизм (фактически, это слово синонимично после-постмодернизму), одним из главных постулатов которого является признание виртуальной реальности в качестве действительной реальности. Футурологи говорят о виртуальном мессии и выдвигают тезис о том, что траекторию будущего ныне определяют те люди, которые составляют аудиторию Интернета^[61]. Также, по их прогнозам, виду Homo sapiens предстоят суровые испытания в силу истощения генофонда и конкуренции со стороны андроидов и киборгов. То есть нам предрекают сущностные изменения не только социальных, но и биологических основ земной цивилизации, а также разделение на генетически богатых и генетически бедных^[62]. Остается надеяться, что в информационных процессах взаимодействие «машина — машина» не заменит общение человека с человеком.

Совершенно очевидно, что журналистика менялась и меняется. Не исключено, что она в «снятом виде» войдет в какой-то новый, еще неизвестный вид духовно-практической деятельности, который получит другое название. Но пока человеческое общение, строящееся на основе обмена информацией, будет главным, смыслообразующим, компонентом этой деятельности, сохранятся и области социального знания, для которых она останется предметом внимания, интереса и изучения. В нашем случае имеется в виду социология журналистики, имеющая не только насыщенную историю, но и благоприятные перспективы развития.

• [1] Фуко М. П. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 404, 368.
• [2] Булавка Л. А. Российский постмодернизм как культурная проекция глобализации: проблема субъекта (философский аспект). URL: altemativy. ru/ru/node/493.
• [3] См.: Смирнова М. Г. Указ. соч.
• [4] Там же. С. 18−19.
• [5] Schramm W. Mass Media and National Development. Paris, 1964. P. 48−54, 86−89; Parsons T. The Social System. Glencoe (USA), 1952.
• [6] Merrill J. The Imperative of Freedom. New York, 1974. P. 45−62.
• [7] Громов И., Мацкевич А., Семенов В. Указ. соч. С. 311.
• [8] Ритцер Д. Современные социологические теории. 5-е изд. СПб., 2002.
• [9] См.: Буржуазные теории журналистики. С. 170−173.
• [10] A Different Road Taken. Profiles in Critical Communication / ed. by J. A. Lent. Boulder (USA), 1995. P. 201.
• [11] Орехова С. Г. Критический обзор теоретических исследований английской буржуазной пропаганды и журналистики: социологическое и социально-психологическое направления // Вести. Моск. ун-та. Сер. 10. Журналистика. 1978. № 4. С. 90−91.
• [12] Маклюэн М. Средство есть само содсржание-URL.: countries.ru/ library/era/ses.htm.
• [13] McQuail D. Communication. London, 1975. P. 193−194.
• [14] Социология журналистики. С. 55.
• [15] Там же.
• [16] Социологическое обеспечение деятельности СМИ / отв. ред. С. Г. Корконосенко. СПб., 1995; Журналистика и социология'95 / ред.-сост. С. Г. Корконосенко. СПб.; Новгород, 1996; Журналистика и социология'96. О чем молчит аудитория? / ред.-сост. С. Г. Корконосенко. СПб., 1997; Журналистика и социология'97. Журналист: личность, должность, долг / ред.-сост. С. Г. Корконосенко. СПб., 1998; Журналистика и социология'98. Журналистика в условиях общественного кризиса / ред.-сост. С. Г. Корконосенко. СПб., 1999; Журналистика и социология'99. Журналистика и социальный контроль / ред.-сост. С. Г. Корконосенко. СПб., 2000 и др.
• [17] Корконосенко С. Г. Социализация журналиста и социальность журналистики // Журналистика и социология'97. С. 11.
• [18] Фурсов Л. И. Длинные волны, гегемония и будущее капиталистической мир-экономики // Общественные науки за рубежом. Рефер. журнал. Сер. Востоковедение и африканистика. 1992. № 1. С. 3−21.
• [19] Капитализм и социализм в развивающемся мире. М., 1989. С. 21−22.
• [20] Ruschin D. and Korkonosenko S. Russia // Media and Democracy. The KAF Democracy Report 2005. Bonn (Germany), 2005. C. 246.
• [21] Корконосенко С. Г. Российская журналистика: от кризиса к отмиранию // Журналистика и социология'98. С. 12.
• [22] Журналистика и социология. Россия, 90-е годы / ред.-сост. С. Г. Корконосенко. СПб., 2001.
• [23] Горохов В. М. Интегративная модель массовых коммуникаций: к проблеме взаимодействия СМИ, рекламы и PR. Интегрированные маркетинговые коммуникации: методология анализа // Весгн. Моск, ун-та. Серия 10. Журналистика. 2003. № 4. С. 10.
• [24] Сидоров В. А. Социология журналистики. Программа курса и методические указания. СПб., 1999. С. 10.
• [25] Сидоров В. А. Социология журналистики. Программа курса и методические указания. СПб., 1999. С. 3.
• [26] Женщина в жизни общества: мат-лы междунар. конф. «Женская журналистика и женщины в журналистике» / ред.-сост. С. М. Виноградова. СПб., 2001; Женщина в массовой коммуникации: штрихи к социокультурному портрету. Вып. 3 / под ред. С. М. Виноградовой, Б. Я. Мисонжникова. СПб., 2002; Мужчина и женщина: параллельные миры? Философия. Исследования международных отношений и журналистики / иод ред. С. М. Виноградовой. СПб., 2007; Мужчина и женщина: параллельные миры? Ч. 1. СПб., 2010; Мужчина и женщина: параллельные миры? Ч. 2. СПб., 2011: Толерантность. Журналистика, политика, культура: мат-лы межфакульт. теоретич. семинара / ред.-сост. С. М. Виноградова, С. Г. Корконосенко. СПб., 2003; Ценностное содержание журналистики: культура социальных отношений и межкультурное взаимодействие в обществе: мат-лы научно-практич. конф. СПб., 2008.
• [27] Журналистика и социология'2002. Журналистика как средство общественного познания / ред.-сост. С. Г. Корконосенко. СПб., 2003; Сидоров В. А., Ильченко С. С., Нигматуллина К. Р. Аксиология журналистики: опыт становления научной дисциплины. СПб., 2009.
• [28] Колесник С. Г., Свитич Л. Г., Ширяева А. А. Российский и американский журналист (опыт совместного исследования) // Вести. Моск, ун-та. Серия 10. Журналистика. 1995. № 1. С. 20−27; № 2. С. 30−42; Засурский Я. Н., Колесник С. Г., Свитич Л. Г., Ширяева А. А. Журналисты о правах и свободах личности и средств массовой информации (российско-американское исследование) // Вести. Моск, ун-та. Серия 10. Журналистика. 1997. № 3. С. 20−36.
• [29] См.: Корконосенко С. Г. Журналистский дискурс в пространственно-временной динамике // Российская журналистика: от «Колокола» до «СПИД-Инфо». Екатеринбург, 1996; Виноградова С. М., Корконосенко С. Г. Массмедиа в социально-политическом пространстве (Россия и скандинавские страны) // Компаративистика: Альманах сравнительных социогуманитарных исследований / под ред. Л. А. Вербицкой [и др.]. СПб., 2001; Use and Views of Media in Sweden & Russia. A Comparative Study in St. Petersburg & Stockholm / ed. by Cecilia von Feilitzen, Peter Petrov. Stockholm, 2011.
• [30] Уэбстер Ф. Теории информационного общества. М., 2004. С. 372−373.
• [31] Липец Ю. Г., Пуляркин В. А., Шлихтер С. В. География мирового хозяйства: учеб. пособие. М., 1999. С. 9−10.
• [32] Алексеев А. В., Кузнецова Н. Н. Информационные технологии и формирование «новой экономики». URL: worldneweconomy.ru/ru/docs/alekseev_inf.pdf.
• [33] Иванов Д. В. Эволюция концепции глобализации. URL: http.://club. fom.ru /books/doc1305071921.doc.
• [34] Терборн Г. Начало второго века социологии: времена рефлексивности, пространств идентичности и узлы знания // Социологическое обозрение. 2001. Т. 1. № 1. С. 49.
• [35] Цыганков А. П., Цыганков П. А. Социология международных отношений: анализ российских и западных теорий: учеб. пособие. М., 2006. С. 6−7.
• [36] Сох R. W. Civil Society at the Turn of Millenium // Theory of International Relations. Vol. III. Approaches to International Relations: Constructivism / ed. by S. Chan and C. Moore. London: Thousand Oaks; New Delhi. 2006. P. 354.
• [37] Ibid. Р. 352, 354−355.
• [38] Кастельс М. Материалы для исследовательской теории сетевого общества (реферат: Ю. A Кимелев, Н. Л Полякова). URL: http.://christsocio.info/content/view/142/72/.
• [39] Кастельс М. Сетевое общество. URL: activelife.com.ua/tiens/tiens_menu.php.
• [40] Фомичева И. Д. Социология СМИ: учеб. пособие для студентов вузов. М., 2007. С. 82.
• [41] Темников Д. Проблемы мирового регулирования в современной зарубежной политологии // Международные процессы. Т. 9. № 2 (26). Май-август 2011. URL.: intertrends.ru.
• [42] Васильева Н. А. Философские аспекты мировой политики. Ч. I. Политикофилософский анализ информационных новаций современного цивилизационного развития. СПб., 2003. С. 95.
• [43] Васильева Н. А., Виноградова С. М. Глобализация как дисфункция универсальности // Научные труды Северо-Западной академии государственной службы. 2011. Т. 2. № 2. С. 33−41.
• [44] Свитич Л. Г. Социология журналистики: учеб. пособие. М., 2005. С. 14.
• [45] Там же. С. 14−15.
• [46] Там же. С. 15.
• [47] Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 534.
• [48] Свитич Л. Г. Социология журналистики. С. 15.
• [49] Литвинов Д" Крикунов Л. Социальные сети как поле арены информационного противоборства. 19.11.2011. URL: catu. su/index.php?option=com_content&view.
• [50] Фомичева И.Д. Указ. соч. С. 83.
• [51] Свитич Л. Г. Социология журналистики. С. 10.
• [52] Фомичева И.Д. Указ. соч. С. 29.
• [53] URL: dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy/7360/%D0%A1%D0%9E%D0%A6%D0%98%D0%9E%D0%9B%D0%9E%D0%93%D0%98%D0%AF.
• [54] Науменко Т. В. Социология массовых коммуникаций в структуре социологического знания. URL: http.://ecsocman.hse.ru/data/675/831/1219/4.
• [55] Там же.
• [56] Федотова Л. Н. Социология массовой коммуникации. М., 2002. С. 3.
• [57] Багдикян Б. Монополия средств информации. М., 1987. С. 43−44.
• [58] Барышников Д. Н. Конфликты и мировая политика. М., 2008. С. 340.
• [59] Катлер Дж. Случайно сложившиеся основания: феминизм и вопрос о «постмодернизме» // Гендерные исследования. № 3 (2/1999). Харьковский центр гендерных исследований, 1999. С. 95.
• [60] Литвинов Д., Крикунов А. Указ. соч.
• [61] См.: Виноградова С. М. К проблеме информационной безопасности // Современные проблемы международной и национальной безопасности: теория и практика. СПб., 2010. С. 25.
• [62] Мокичев Д. В ожидании виртуального мессии // Чеснокова Т. Ю. Постчеловек. От неандертальца к киборгу. М., 2008. С. 82.