Явные и латентные функции потребительского общества

Как было отмечено выше, Ж. Бодрийяр в течение определенного периода своего творчества увлекался работами К. Маркса. Однако в отличие от многих марксистов, он сделал акцент на исследовании не производства, а потребления, особенностей его латентных проявлений.

В концентрированной форме эти проблемы рассматриваются в работе «Америка». Американское общество, считает Ж. Бодрийяр, является моделью потребительского общества, на которую будут ориентироваться европейские страны. Однако ненамеренными последствиями развития потребительства, как считает Ж. Бодрийяр, является то, что Америка превращается в социальную пустыню, в мир китча, в котором исчезают эстетические и высокие ценности.

Потребительское общество элиминирует «потребности» в традиционном смысле этого понятия. До сих пор потребности были связаны с индивидами определенными отношениями через предметы потребления.

Ж. Бодрийяр осуществляет деконструкцию этих отношений в фукоистском духе, раскрывает их латентность и приходит к интересным суждениям. В обществе постмодерна люди не покупают то, в чем они нуждаются. Скорее код контролирует и принуждает их делать те или иные покупки. Предметы утрачивают функцию полезности, которая, по существу, заменяется функцией соблазна, под которым в самом общем смысле понимается «страсть иллюзии»: современные массмедийные эротические системы «разыгрывают „фетишистское“ фиксированное извращение», детерминированное кодами сигнификации.

Социолог считает, что ныне мир регулируется соблазном с помощью символического обмена, что предполагает отказ от желания — фактора линейной организации социокультурного пространства, в котором доминировала оппозиция мужского и женского начал, а экономика была ориентирована на производство. Отныне данная оппозиция преодолевается, включая отказ от силового мужского властвования и экономики, нацеленной на производство, что было характерно для промышленной эпохи.

Социолог отмечает принципиально не силовой характер соблазна: женское начало соблазняет мужское, но не противопоставляется ему — на этом основании им осуществляется критика феминизма, который, по сто мнению, не способен снять указанную оппозицию^[1].

Ж. Бодрийяр отмечает, что соблазн предлагает «игру и власть иллюзии»^[2], что является неотъемлемым компонентом постмодерна. В итоге потребительская стоимость заменяется символической стоимостью: индивиды начинают приобретать товары, потому что они являются символами престижа, власти, благополучия.

Знаковые коды не столько удовлетворяют конкретные потребности, сколько в латентной форме служат дифференционными знаками, свидетельствующими о принадлежности к конкретной группе ровней. Так, постепенно из потребляемых знаков складывается «язык», позволяющий значимо общаться с окружающими: потребляемые товары могут красноречиво «рассказать» практически все об их владельцах, принадлежащих к определенной " потребительской массе" , формированию которой в значительной степени способствует реклама.

Ж. Бодрийяр отмечает: «Телереклама, прерывающая фильмы, которые идут по телевидению, конечно, бесцеремонна, но она всего лишь трезво подчеркивает, что большая часть телевизионной продукции никогда не достигает „эстетического уровня“, и что эти фильмы, в сущности, явления того же порядка, что и сама реклама. Большинство фильмов, и притом не самых худших, созданы все из того же романса повседневности: машины, телефон, психология, макияж — все это просто-напросто иллюстрирует образ жизни. Также реклама: она канонизирует образ жизни посредством изображения, превращая его в настоящую интегральную микросхему»^[3]. При этом в обществе постмодерна пет метакода, с помощью которого можно было бы соединить разрозненные знаки в рациональную целостность.

Подчеркнем, символы не столько удовлетворяют конкретные потребности, сколько служат дифференционными знаками, свидетельствующими о принадлежности к конкретной группе ровней. Труд и занятость также утрачивают свой первоначальный функциональный смысл и состоят в симуляции труда, т. е. в том, чтобы каждый член общества был «помечен» кодом принадлежности к системе^[4]. «Ныне труд, — пишет он, — перестает быть производительной силой, превращаясь в „один знак среди многих“» .

В потребительском обществе нет таких символов, которые бы не были товаром. Все символы — пиво и сигареты, высокое искусство и сексуальные акты, абстрактные теории и автомобили — производятся, обмениваются и продаются. Так, возникает и утверждается символический обмен.

По Ж. Бодрийяру, это — основополагающая универсалия постмодернистского общества, которая выражается в том, что знаки, опосредованные символами, превращаются в товары и значимые ценности. Работа, как значимая ценность для экономического обмена, исследованного К. Марксом, ныне утрачивает свои символические качества.

В отличие от экономического обмена, символический обмен основывается на следующих принципах:

— носит непроизводственный характер;

нацелен на собственное разрушение, а не на создание обменного цикла;

— взаимообмен постоянен и неограничен в сравнении с ограничениями товарного обмена^[5].

Символический обмен подрывает основу рационализации капиталистического общества (М. Вебер), ибо сами символы утрачивают конкретных референтов в реальной жизнедеятельности. Вместе с тем современный символический обмен в принципе отличен от символического обмена, характерного для примитивных, традиционных обществ (пример тому — круг кула — цикл символического обмена дарами, основанный на кругообороте, обращающемся даре украшений, характерный для племен Меланезийских островов, который был описан антропологом-социологом Б. Малиновским), тем, что он способствует концу социального в традиционном смысле.

С обоснованием концепции символического обмена Бодрийяр полностью отходит от К. Маркса, который, как известно, делал акцент на экономический обмен. Она же позволяет ее автору обосновать новое, трехстадийное видение истории человеческой цивилизации.

Па первой стадии, включающей архаическое и феодальное общества, обменивался только прибавочный материальный продукт. На второй — капиталистической — обменивались все товары промышленного производства. На третьей, нынешней, утверждается и господствует символический обмен. Данная стадия кладет конец прежним отношениям между капиталистами и рабочими.

Этим отношениям на смену приходят отношения между террористом и заложником, имея в виду, что все мы в цикле символического обмена (взятия и возврата) можем потенциально выступать и террористами, и заложниками. С помощью этой метафоры Ж. Бодрийяр подчеркивает отмирание социальных правил, регулировавших человеческие отношения, наступления антирационалистской патологии.

Более того, эти новые отношения свидетельствуют не только об отмирании отчуждения в марксовом понимании, но и об отмирании аномии в дюркгеймовском видении. По Ж. Бодрийяру, новые отношения «хуже» отчуждения и аномии, они находятся «за их пределами». Но, уж таковы они есть.

Однако символический обмен не распространяется на взаимодействие с прошлыми поколениями, что было характерно для предыдущих обществ. В традиционных обществах существовали многочисленные ритуалы, символизирующие неразрывную связь ныне живущих с предшествующими поколениями. Потребительское общество, по существу, разрывает эту связь, радикально обособляя жизнь от смерти. Пожилых людей направляют, хотя и в комфортабельные, но сегрегированные дома престарелых.

Ж. Бодрийяр, как видно, пытается подвести читателей к выводу, что символический обмен разрушает прежнее функционирование социальных отношений. И главным разрушителем выступает не революция, не какая-то социальная сила, а контроль со стороны кода сигнификации. Сила его эффективности оказалась куда большей, чем сила ранее известных социальных движений. По сам код также контролируется и, прежде всего, средствами массовой информации.

Причем современные СМИ практически тотально манипулируют кодом. Это проявляется в том, что символы, имеющие концентрированное выражение в коде, становятся абсолютно индетерминированы, ибо они отстраняются от реалий окружающего мира. В итоге разрушается и отмирает связь между символами и реальностью. Обмен между символами происходит относительно друг друга, но не между символами и реальностью. За символами не стоит ничего конкретного. Так стирается грань между реальностью и вымыслом, между истиной и заблуждением. Реальность и истина, как считает Ж. Бодрияр, просто перестают существовать.

• [1] BaudrillardJ. Seduction. N. Y.: St. Martin’s Press, 1990; Соблазн. Постмодернизм. Энциклопедия. Ми.: Интерпрессервис; Книжный Дом, 2001. С. 778.
• [2] BaudrillardJ. Fatal Strategies. N. Y.: Semiotext (e), 1990. P. 51.
• [3] Бодрийяр Ж. Америка. СПб.: Владимир Даль, 2000. С. 179- 180.
• [4] Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет. 2000. С. 51−69; 126−132.
• [5] Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. М.: Библион — Русская книга, 2003.