Развитое государство. 
История Востока

Раннее государство в различных его модификациях обычно врастало в развитое. Процесс шел постепенно и мог выглядеть по-разному. Но результат — если оставить в стороне Европу, в эволюции которой решающую роль сыграли античные традиции и западное, т. е. подвергшееся интенсивному воздействию со стороны Рима, а не ориентализированной Византии, христианство, — был примерно одинаковым. Едва ли не наиболее заметным в этой связи было то, что в обществе, прежде всего на надобщинном его уровне, в результате постепенного его численного возрастания и довольно заметного развития, проявлявшегося, в частности, в процессе приватизации, возникало определенное количество излишков материального производства, которые пускались в частнособственнический товарный оборот. Иными словами, излишки, до того не бывшие товаром, теперь становились им. Возникали товарные рынки и, как прямое следствие этого, появлялись деньги, этот всеобщий эквивалент.

На товарном рынке с помощью денег начинали реализовываться самые разные вещи, предлагаться услуги. Рабочая сила тоже становилась товаром, вследствие чего появлялся институт частного рабства (до того рабы, будучи чаще всего военной добычей, считались коллективным достоянием и от имени коллектива использовались в храмовых и дворцовых хозяйствах, в услужении власть имущих). Главное же состояло в том, что в государстве понемногу возникал новый слой частных собственников, бравших на себя жизненно важные функции посредников в системе формировавшихся рыночных товарно-денежных отношений, которые очень заметно выпадали из привычной схемы централизованной редистрибуции. Все сказанное было уже не столько элементом раннего, сколько институтом развитого государства. Больше того, это не просто возникало на грани перехода раннего государства в развитое, но и являлось, по сути, едва ли не основным признаком такого перехода, своего рода критерием отсчета. Неудивительно поэтому и даже вполне понятно, что перед администрацией энергично трансформировавшегося государства вставал жизненно важный и требовавший решительной реакции вопрос о том, как вести себя в возникавшей ситуации.

Вообще говоря, процесс приватизации неизбежно должен был рано или поздно начаться. К этому следовало быть готовым. Но в отличие от более поздней античности, где была совсем другая структура со свойственным ей господством частнособственнических отношений, опиравшихся на частное право, гражданское общество, республиканско-демократические формы правления, индивидуальные свободы и т. д., всех этих столь необходимых условий для успеха процесса приватизации в неевропейской структуре на аналогичном этапе развития не возникло и возникнуть не могло. Почему же?

Казалось бы, во всяком случае на первый беглый взгляд неискушенного читателя, все здесь могло бы быть примерно так же. Ведь развивались товарно-денежные отношения. Под воздействием рыночных связей начинала интенсивно разлагаться земледельческая община, в которой все определеннее выделялись домохозяйства малых разделенных семей. Переделы земли в общине (там, где они были) становились все реже, пока не прекращались вовсе. В общинной деревне появлялись богатые и бедные, многои малоземельные семьи. Часть хозяйств нищала и разорялась, появлялись безземельные, вынужденные арендовать чужую землю либо идти в батраки. Другие предпочитали перебраться на новые земли, освоить их и закрепить за собой. Словом, шел процесс накопления в руках общинников материальных излишков и торговли ими, в результате чего возникали богатые торговцы и ростовщики, в кабалу к которым попадали неимущие. Казалось бы, еще немного, и набегающая на общество восточного типа частнособственническая стихия с присущим ей размахом сметет все. Ведь не только богатые купцы, ростовщики, земледельцы, но даже и сами правители в качестве частных лиц порой приобретали у общины право на владение земельными участками. Разве все это не сближало ситуацию на традиционном Востоке с античной? На самом деле все не так.

Зарождавшуюся и даже быстро развивавшуюся частную собственность и обслуживавший ее далеко еще не огражденный правовым барьером рынок на Востоке встречала давным-давно уже институционализировавшаяся и принципиально враждебная любым рыночно-частнособственническим отношениям иная структура, которую можно было бы назвать командноадминистративно-перераспределительной. Принципиальное отличие ее от той, которая была типичной для Европы с античности, отнюдь не сводится, как-то может показаться на первый взгляд, лишь к большей степени произвола или беззакония. Достаточно, к примеру, прочитать повествование Светония о римских цезарях, чтобы убедиться, что и произвола, и беззакония, и деспотической власти в античности было более чем достаточно. По жестокости и насилиям едва ли не любой из цезарей и особенно такой, как Нерон, вполне могут сравняться с восточными владыками, а то и оставить некоторых из них позади.

Дело совсем в ином, прежде всего в том, что мощная централизованная структура складывалась в неевропейском мире на протяжении тысячелетий не на основе рыночночастнособственнических отношений. Привычная там редистрибуция подавляла и нарождавшуюся на Востоке частную собственность, и робкий еще обслуживающий ее рынок, незнакомый с правами и свободами, не знающий ни гарантий, ни привилегий. Власть здесь всегда была первоначалом, первоосновой. Она абсолютно довлела надо всем, тогда как отношения собственности, необходимые для регулирования хозяйства, были чем-то случайным, производным, вторичным по отношению к власти. Кроме того, в античном мире даже в те времена, когда в политике там царил произвол, внешне сближавшийся с деспотизмом по-восточному, существовали опиравшиеся на развитую частную собственность и мощный свободный рынок отношения нового типа, рыночночастнособственнические. Были хорошо известны и ограждающие эти отношения от произвола нормы права (позже кодифицированные Юстинианом в статьи и принципы знаменитого римского права). Да и традиции свободы, как экономической, так и правовой, политической, не были здесь пустым звуком, что и определяло во многом конечный итог противостояния свободы и произвола, коль скоро это противостояние возникало.

Таким образом, разница между античной рыночночастнособственнической и восточной административноперераспределительной структурами сводится не к возможному объему произвола отдельно взятого деспота, а к принципиальной разнице самих структур как таковых:

• • в хозяйстве, основанном на рыночно-частнособственнических отношениях, тон задает рынок, там властвует частная собственность, а все правовые нормы направлены на обеспечение наибольшего благоприятствования именно этому;
• • при господстве редистрибутивных отношений задают тон администрация и команда сверху; режим наибольшего благоприятствования создается для правящих верхов, а рынок и собственники находятся в подчиненном, подконтрольном состоянии. Можно сказать и более определенно: ни рынок, ни частная собственность в восточной структуре не являются свободными и потому не имеют права быть уподобленными рынку и частной собственности в рыночно-частнособственнической европейской структуре. На Востоке вместо этого сформировалось то, что можно было бы назвать квазирынком и квазисобственностью, причем именно вследствие сущностной их неполноценности они и оказались лишены внутренних потенций для развития и тем более для трансформации в нечто более усовершенствованное, т. е. для появления там своей буржуазии.

На Востоке рынок и собственник находятся в зависимости от государства и представляющего его аппарата администрации. Государство здесь твердо стоит над обществом и живет за счет общества. И, что особенно важно подчеркнуть, эти функции правящие верхи традиционно выполняют не потому, что они узурпировали власть и навязали свою волю искусственно ослабленным собственникам, но именно потому, что они управляют принципиально иным обществом, чем европейское. Объективно может сложиться впечатление, что поскольку правящие верхи заботятся об организации общества, включая и его экономику, то закономерной платой за их труд является упоминавшаяся уже рента-налог, выплачиваемая как натурой, так и отработками. А раз так, то перед нами естественная форма законного и даже необходимого для благосостояния и вообще для существования структуры в целом обмена деятельностью. Но так ли все просто?

Напомню, что разница между верхами и низами сводится не только к различиям в функциях (по-своему работают и те и другие), но и к имманентному праву одних командовать и обязанности других повиноваться. Если с точки зрения этих генеральных основ вновь обратиться к Востоку, то окажется, что в основании общества восточного типа лежит власть администратора, вызванная к жизни отсутствием настоящей, антично-буржуазной частной собственности. Ее замещает совсем иная, та самая квазисобственность, сознательно оскопленная властью. А ведь главное, что отличает здесь верхи от низов, — все тот же момент власти. Абсолютная власть, породившая абсолютную, высшую (но не частную!) собственность, — вот тот феномен, о котором идет речь. Возник он не случайно. Скорее, напротив, явился закономерным итогом многотысячелетней постепенной эволюции, законным плодом истории. Ведь особенностью всей системы отношений, связанных с описываемой восточной структурой и обусловленных ею, являются ее исключительная устойчивость, стабильность и способность к реверсии, автоматической регенерации, опирающаяся на веками отработанный комплекс защитных средств и институтов.

Строго говоря, и генеральный принцип обязательного реципрокного обмена, и практика централизованной редистрибуции избыточного продукта и труда коллектива, и сакрализация возвысившегося над обществом вождя, правителя, и появление престижного потребления правящих верхов, и вся система пышного идеологического обоснования статус-кво, опирающаяся на привычные нормы морали и религиозные установления, — все это как раз и являло собой мощную оборонительную систему, призванную решительно противостоять всему тому новому, что могло бы случайно разрушить веками создававшийся и заботливо сохранявшийся стандарт. Появление же рыночных связей, товарно-денежных отношений, накопление богатства в частных руках и иные связанные со всем этим результаты процесса приватизации колебали такой стандарт, нанося ему чувствительные удары.

Разумеется, появление всего этого нового не было случайностью, а напротив, вызывалось жизненными потребностями развивавшегося, укрупнявшегося и усложнявшегося социального организма. Для нормального жизнеобеспечения такого организма необходима была стабильная и разветвленная кровеносная система. Собственно, ее роль и начинали играть частная собственность и рынок в их урезанной, ублюдочной форме. В этом смысле, однако, можно сказать, что и подконтрольная власти частная собственность, и оскопленный ею же рынок были просто необходимы, отчего они и появились на свет.

Но и собственность, и рынок в рамках классических восточных структур были оскоплены сразу же после своего появления на свет, потому что этого требовали интересы высшей власти. Ведь количественно возраставший совокупный продукт начинал в ощутимых и постепенно увеличивавшихся размерах миновать казну, т. е. сферу централизованной редистрибуции, и попадать в руки стоявших между производителями и казной частных собственников, что ослабляло структуру в целом, способствуя ее дезинтеграции. Конечно, одновременно с этим само по себе появление сферы частнособственнического хозяйства способствовало развитию, даже расцвету экономики и обогащению государства. Поэтому правящие верхи не могли не осознавать необходимости и даже желательности существования частных собственников и рынка. Однако они вместе с тем не могли и не желали мириться с тем, чтобы такого рода развитие шло по нарастающей, ибо это подрывало основы давно сложившейся властной структуры.

Идеальным для правящих верхов в сложившихся обстоятельствах было сочетание государственной и частнособственнической форм хозяйства, при котором приоритет первой был бы вне сомнений. Вот почему вне зависимости от того, в какой степени каждый из представителей правящих кругов лично был втянут в сферу рыночно-частнособственнических отношений (покупая земли у общин, вкладывая деньги в торговлю и т. п.), все они в целом вынуждены были действовать единодушно и достаточно жестко по отношению к собственнику. Отвечая за нормальное функционирование системы, в рамках которой и благодаря которой они господствовали, правящие верхи вынуждены были выступать за нейтрализацию дезинтегрирующей тенденции, т. е. за строгий контроль и суровые ограничения частнособственнической стихии, без чего нельзя было и думать о достижении оптимального сосуществования с ней. В разных государствах это противостояние принимало различные формы, как-то будет видно из дальнейшего изложения.

Противостояние, о котором идет речь, сводилось в основном к выработке строго фиксированной нормы, призванной жестко регламентировать частнособственнический сектор, обеспечить верховный контроль государства и безусловный примат административной власти над любыми отношениями собственности. Практически это означало, что в обществе не существовало и не могло существовать системы строгих индивидуальных прав и тем более гарантий интересов собственника, как-то имело место в античной Европе. Как раз напротив, собственники были подавлены и поставлены в зависимость от носителя власти, произвола администрации, причем наиболее преуспевшие из них нередко расплачивались за это конфискацией имущества, а то и жизнью, благо формальный предлог для этого найти всегда несложно. Первая заповедь частного предпринимателя в неевропейских структурах — вовремя дать взятку кому следует и «не высовываться». Это, естественно, не могло не тормозить свободного развития частной экономики и препятствовало разгулу частнособственнической стихии.

Казалось бы, все сказанное может означать, что вместе с ослаблением централизованного контроля в моменты кризиса ситуация должна была радикально меняться в пользу собственника. Однако это не так. Динамика функционирования централизованного государства в неевропейском мире убедительно опровергает подобного рода посылку. Ведь ослабление власти центра никак не означало создания благоприятных условий для частного сектора. Когда власть слабела, а общество оказывалось в состоянии дезинтеграции, следствием этого были упадок и натурализация хозяйства, а то и восстания обнищавшего люда, завоевания воинственных соседей. Все это никак не способствовало расцвету частной экономики, скорее напротив, богатые собственники подвергались экспроприации в первую очередь. Словом, история Востока свидетельствует о том, что расцветала частнособственническая экономика только в условиях стабильности и сильной власти центра со всеми ее контролирующими функциями, включая жесткий административный контроль над экономикой всей страны.

Пример

Важно оговориться, что взаимоотношения государственной власти с частными собственниками бывали порой достаточно сложны, особенно если учесть, что в ряде конкретных модификаций структуры, например в общинно-кастовой Индии, богатые собственники земли в общинах порой оказывались в положении посредников между правящими верхами и производящими низами, становясь тем самым экономическим фундаментом государства. Но эта особенность взаимоотношений вполне вписывается в рассмотренную выше систему взаимосвязей между властью и собственностью. Власть доминирует, она превыше всего. Собственники содержат власть, а она контролирует и ограничивает их собственность. Мало того, складывается ситуация, при которой собственность в рамках такого рода структуры не в состоянии уцелеть без патернализма со стороны жестко контролирующей ее власти.

Таким образом, сущность неевропейской модели состоит в том, что частная собственность здесь, даже появившись и укрепившись, всегда была второстепенной и никогда не могла быть защищена от произвола власти какими-нибудь привилегиями, гарантиями, свободами или правами. Но едва ли правители и администрация централизованных государств сами вполне отчетливо сознавали, что происходит, чем это им грозит и как следует в сложившейся обстановке поступать. Вполне возможно, что в разных странах тактика была не вполне одинаковой; что на передний план выходил испытанный метод проб и ошибок; что на первых порах бывало по-разному. Однако в общем и целом, где интуитивно, а где вполне осознанно, но всюду было найдено единственно верное и строго соблюдавшееся на всем традиционном Востоке на протяжении тысячелетий вполне однозначное и хорошо обоснованное решение этой проблемы. Смысл его заключался в том, что отдать в руки невесть откуда взявшихся частных собственников свободу действий на рынке означало крушение основ исторически сложившейся структуры властисобственности. Ведь именно благодаря этой структуре, своими корнями уходившей в многотысячелетнюю незапамятную первобытную древность, власть управителей сохранялась и имела неколебимую устойчивость. Такая консервативная стабильность была наивысшей ценностью этой власти, ее надежной гарантией, и если не принять надлежащих и решительных мер по отношению к частным собственникам, которые на глазах богатеют и процветают, ситуация может быстро, радикально и непоправимо измениться.

И меры принимались. Мало того, достаточно быстро вырабатывался цельный и вполне эффективный механизм не только повседневного контроля и необходимых репрессий по отношению к тем, кто стремился освободиться от него, но и многие предупредительные ограничения. Частные собственники, не имевшие отношения к власти, — а они были именно в этой социальной позиции — считались рядовыми подданными, лишенными прав, привилегий и гарантий, обязанными подчиняться любому распоряжению администрации и к тому же подлежавшими наказанию за малейшую провинность. Но и это не все. Чиновники, всегда очень хорошо знавшие, что главное в системе надлежащей администрации — редистрибуция, и понимавшие, что они сами существуют за ее счет, не могли равнодушно смотреть на то, как весьма значительная часть совокупного продукта населения и денег уходит мимо казенных амбаров и складов, да и самой казны. Ведь это были те самые товары и деньги, которые подлежали ведению администрации, а теперь они оказывались в карманах богатевших собственников.

Из этой социопсихологической ситуации вытекали вполне определенные следствия, касавшиеся и чиновников, и частных собственников. Первое из них — естественное стремление администраторов дать зарвавшимся субъектам по рукам. Практически это значило, что тщательно разрабатывалась и осуществлялась сложная и, видимо, не всегда законодательно фиксированная система жестких придирок, произвольных проверок, разного рода ограничений и запретов, на что чиновники всегда и везде были великие мастера. Второе, что могло быть даже весомей первого, коррупция, проявлявшаяся как в виде прозрачных намеков на то, что необходимо дать за то или за это, так и в форме вполне откровенного вымогательства, к тому же нередко сопровождаемого предупреждениями и угрозами.

Система работала в разных странах по-разному. Иногда она достигала впечатляющих высот и касалась высокопоставленных разбогатевших лиц, причастных к власти и получавших свою долю от дохода низших служащих, опекавших собственников и выдумывавших все новые пути и способы поживиться за их счет. Но в нашу задачу не входит вдаваться в детали и оперировать любопытными подробностями. Для анализа ситуации много важнее другое. Известно, в частности, что восточная структура власти-собственности и общество восточного типа не были в состоянии породить буржуазию как влиятельный и тем более ведущий слой общества, способный в конечном счете преобразовать эту структуру и это общество, как-то случилось на европейском позднесредневековом Западе. Но почему? Многие хотели бы ответить на такой вопрос, но мало кому это удавалось. Между тем ответ не слишком сложен. Важно лишь правильно понимать, что к чему. Ведь если в государстве все действует таким образом, что богатый частный собственник оказывается оскопленным; что он не имеет ни прав, ни гарантий, ни уверенности в том, что вправе всегда и свободно распоряжаться своим достоянием, то наивно говорить о нем как о кандидате в буржуа. Если богатый собственник не имеет возможности преобразовать свой доход в гарантированный от экспроприации капитал, который мог бы приносить проценты, беспрепятственно вкладываемые в дело, то не о чем и говорить. Ни в одной из стран, о которых идет речь, такого не бывало и просто не могло быть, что называется, по определению. И в тех весьма немногих случаях, когда та или иная сравнительно небольшая страна жила в основном за счет торговли, торговцы могли существовать и активно действовать на рынке и даже становиться богатыми, но на легализованный статус, необходимый для того, чтобы не оказываться тем или иным способом попросту обобранными, оскопленными, они рассчитывать все равно не могли. Для этого нужна была не восточная практика, сводившаяся к милостивому распоряжению начальства в стиле законов Хаммурапи (это еще не худший вариант), а система римского частного права, которая легла в фундамент европейского капитализма.

Завершая тему о развитом государстве на традиционном Востоке, необходимо заметить, что еще одной существенной новацией, отличавшей его от раннего государства, было вынужденное обстоятельствами, о которых только что шла речь, создание системы принуждения. Функция медиации была в свое время хорошо знакома и лидеру локальной группы, и отцу-патриарху в семейно-клановом коллективе, и старейшине общины, и вождю племени. Но тогда эта функция, как и сама власть соответствующих руководителей, опиралась преимущественно или, что даже чаще, исключительно на их престиж и авторитет. Элементов принуждения и тем более насилия не было, хотя постепенно все это вызревало. В ходе процесса сакрализации правителя усиливался его авторитет, а сакрально санкционированная высшая его воля приобретала силу закона, который на первых порах опирался на религиозно-моральную норму и не имел характера безличностного принуждения. Вообще ритуальная форма закона становилась своего рода «ненасильственной формой насилия». Но параллельно с ней в обществе, уже хорошо знакомом с войнами и в немалой степени живущем за счет доходов от покоренных и зависимых народов, вызревали также и принуждение, даже насилие в своем неприкрытом виде, правда, пока еще в основном только по отношению к чужим.

Появление внутри страны захваченных в результате войн иноплеменников, приобретавших статус рабов, вначале коллективных, позже также и частных, означало перенесение принуждения и насилия внутрь. Отсюда был теперь только шаг до использования уже сформировавшегося института принуждения по отношению не только к чужим, но и к взбунтовавшимся или проштрафившимся своим, от мятежного регионального администратора до недовольных их положением общинников либо горожан. Практика авторизованного насилия породила специально формулировавшуюся для удобства администрации систему регламентов наподобие тех же законов Хаммурапи или построений древнекитайских легистов. Именно таким образом, хотя и со многими вариантами, шел процесс вызревания институтов развитого государства.