Концептуализм. 
Искусство хх века

В 1960;е гг. начинают свою деятельность и будущие концептуалисты, такие как Илья Кабаков и Виктор Пивоваров (р. 1937 г.). Они входили первоначально в «Клуб сюрреалистов», членами которого были также Юрий Соболев (1928—2002 гг.) и Юло Соостер (1924—1970 гг.). Однако постепенно концептуалисты выработали свой собственный язык, унаследовав при этом поп-артистскую любовь к предмету и свойственный сюрреализму абсурдизм, ставший ответом на абсурдность позднесоветских жизненных реалий и вымученной идеологии. Кабаков, по образованию художник-иллюстратор, создавал альбомы и стенды, делал инсталляции. Сам он утверждал: «У меня все последнее время было безумное желание отразить всю жизнь нашего советского общества, не пропустить ни одной бумажки, потому, что была надежда, что нас возродят всех скопом»^[1]. Именно с поверхности советского быта мастер брал свои идеи. Заметим, что Кабаков, как и вообще почти все концептуалисты, вводит в свои работы текст. Это нсевдообъяснение изображаемого; посредством такого текста автор как бы ускользает от реальных объяснений, зато демонстрирует абсурдность, окружающую советского человека. «Нашим рекламам, призывам, объяснениям, указаниям, расписаниям — все это знают — никогда нигде и ничто не соответствует в реальности»^[2], — говорит Кабаков и создает свое абсурдное «Расписание выноса помойного ведра» (1976 г., собрание автора) (илл. 506).

Герои кабаковской альбомной серии «Десять персонажей» (1971 — 1976 гг., собрание автора) — Вшкафусидящий Примаков или Полетевший Комаров (илл. 507) — маленькие человечки, персонажи всеохватного абсурдного спектакля советской жизни, чье сознание деформировано этой самой окружающей жизнью. Серия состоит из десяти альбомов. «В каждом альбоме содержится история-притча одного персонажа, персонифицирующего некое навязчивое состояние, например стремление к освобождению через полет или стремление в буквальном смысле „спрятаться“ от проблем в шкафу, или стремление все обратить в глупую шутку и т. п. Альбомы демонстрируют умение автора доступно и увлекательно (языком детской иллюстрации) говорить о самых деликатных и трудных проблемах человеческого бытия, которые неумолимо возникают перед каждым отдельным сознанием»^[3]. Этим «проблемам человеческого бытия» не находилось места в советском идеологизированном мире. Бодрые и здоровые советские комсомольцы и рабочие не должны были прятаться по шкафам. Вместо этого прятались — очень глубоко в подсознание — все экзистенциальные проблемы. Кабаков извлекает их на Свет божий, как извлекал из картонных папок — только перед узким кругом друзей — свои листы с рисунками.

Когда-то бельгийским сюрреалистом Р. Магриттом была создана картина «Се n’estpas те pipe» — «Это не трубка». Такая надпись сопровождала изображение курительной трубки. Автор задавался вопросом о существе действительного и иллюзорного. Если это не трубка, то что же? Это изображение трубки — ее иллюзия. Трубка — предмет в обиходе привычный, ничего удивительного в ней нет. Но Магритт сам говорил, что названия его картин выбраны так, что не позволяют поместить их в область привычного. Художник заставляет зрителя задумываться об онтологическом статусе изображенного предмета и самой надписи.

Кабаков в этом смысле следует за Магриттом, однако с поправкой на окружающий его социокультурный климат. Вот на бескрайнем синем фоне ровно посередине парит крошечная черная мушка с прозрачными крылышками. В маленьких зеленых прямоугольниках наверху появляются выведенные каллиграфическим почерком надписи: «Апиа Евгеньевна Королева: Чья это муха? Сергей Михайлович Хмельницкий: Это муха Николая». Было создано несколько вариантов этой работы, имена персонажей могли варьироваться, но суть диалога оставалась неизменной (илл. 508). В похожих работах Кабакова вместо мухи могла появляться терка или эмалированная кружка. Как и Магритт, Кабаков заставляет задуматься над статусом изображаемого, бытийственным и общественным.

Что же это за таинственные и столь важные предметы, оказавшиеся в центре композиции и внимания невидимых персонажей? Герои, вступающие в диалог, — суть обитатели коммуналок. «У них есть собственные комнаты, своя частная жизнь — и все-таки они находятся под постоянным наблюдением друг друга, под угрозой вторжения в ванную или уборную, они должны делить тесное пространство кухни и газовой плиты, над всей квартирой повисает воздух „коллективного бессознательного“, запертого в четыре степы»^[4]. Характерно, что самих персонажей мы не видим, их уже давно нет, а их диалог доходит до нас словно бы чудом, будто бы он был по случайности записан на какой-то носитель и вдруг воскрес. Это также удивительно, как отпечаток в окаменевшей породе древесного листа, который рос миллионы лет назад. Итак, мы слышим «как бы ангельские голоса, исходящие от существ, которые не поддаются изображению»^[5], что создает мистический эффект. Однако заняты эти голоса обсуждением видимых и крайне непрезентабельных объектов — мухи, жестяной чашки и т. п. Что угодно годится, чтобы стать предметом коммунальных разборок. Получается, что «стенд Кабакова — нечто вроде мистической пародии»^[5]. Подобно археологам, зрители, затаив дыхание, ждут соприкосновения с чем-то сокровенным. Но обнаруживают лишь кучку бытового мусора. Кстати, Кабаков создал первый музей мусора, считая, что «мусор неутилитарен, и этим он напоминает искусство»^[7]. В 1980;е гг. Кабаков представляет свои знаменитые инсталляции, среди них «Человек, который улетел в космос из своей квартиры» (1986 г., Центр Помпиду) (илл. 509). Улетел, освободившись раз и навсегда, оставив в комнате, похожей на мусорный ящик, продавленную раскладушку и стоптанные кеды.

Еще одним концептуалистом, сыгравшим важную роль в сложении этого направления, является Виктор Пивоваров. По образованию он, как и Кабаков, — художиик-иллюстратор. Его творчество не имеет столь явного социального пафоса, как у Кабакова. Пивоваров действует иным способом: он дружески обращается к частному человеку, полагая, и вполне справедливо, что найти контакт с отдельным человеком легче, чем исправить социум. Искусствовед Ирина Кулик писала о нем: «Если большинство модернистов и авангардистов стремятся всеми силами вытащить зрителя из теплой норки привычных представлений и заставить его заново и один на один выстраивать свои отношения с реальностью и самим собой, то Виктор Пивоваров, напротив, предоставляет своим героям и зрителям некие образы идеально обжитого мира и обитаемой культуры […]. Пивоваров конструирует композицию своих картин как план побега за пределы полотна и за пределы действительности. Но если у Булатова (см. ниже. — Е. А.) это побег вовне, в явно потустороннее пространство, то у Пивоварова — побег внутрь, в приватный внутренний мир. Впрочем, мир этот отнюдь не замкнут для других, но, напротив, вполне гостеприимен»^[8].

Пивоваров зачастую пользуется языком сюрреализма. К 1973 г. относится картина «Полетели, полетели…» (собрание И. Цуканова) (илл. 510). На голубом фоне возникает силуэт человеческой полуфигуры: голова и плечи. Этот силуэт пуст, сквозь него виден внешний мир — дома, дорожка, человек, выгуливающий собаку. Внешнее и внутреннее здесь поменялись местами. Густой голубой фон, в котором наверху открывается проход в маленькую комнатку, — это частное, внутреннее, приватное. То, чем наполнен человеческий силуэт, — внешнее. И от этого полого лица «отлетают» глаза и губы, направляясь в бескрайнее прохладное пространство приватного и внутреннего. Таким образом, человек, до краев наполненный внешним, все же обращается внутрь себя. Как и Кабаков, Пивоваров создавал циклы работ, графические альбомы, затем «сутры» — длинные свитки, покрытые надписями и изображениями. Бывали у него и произведения, напоминающие плакаты и графики, как листы из цикла под названием «Проекты для одинокого человека» (1975 г., XL Галерея, Москва) (илл. 511). Тонко прорисованный циферблат часов разбит на отрезки, рядом подписано, какие часы для чего отводятся, будь то «утренний туалет», «обед», «одинокая прогулка с размышлениями на свободные темы», «закупка продуктов питания» или «встречи и беседы с другими одинокими людьми». То, что все это расположено вокруг циферблата, создает явственное ощущение цикличности, бесконечной повторяемости и, следовательно, скуки. Вроде бы мастер здесь именно сталкивает человека с бессмысленностью его существования, но ведь есть в этом перечислении обычных дневных забот и занятий нечто успокаивающее, будто мерное и безмятежное тиканье домашних часов. Есть и какая-то даже почти романтическая безысходность, ведь одиночество — важнейшая романтическая категория. Недаром Пивоваров считался основоположником московского романтического концептуализма.

Оригинальным вариантом направленного внутрь себя концептуализма было творчество поэта и художника Дмитрия Пригова (1940—2007 гг.), создавшего такое произведение, как «Гробики отринутых стихов» (1985 г., частное собрание) в виде книг со склеенными страницами.

• [1] Кабаков И., Гройс Б. Диалоги. Вологда, 2010. С. 20.
• [2] URL: http://www.conceptualism-moscow.org/files/IK-teksti-in%20pictures.pdf (датаобращения: 22.06.2017).
• [3] Пресс-релиз к выставке «Десять персонажей» Ильи Кабакова. URL: http://www.gif.ru/afisha/ten-characters (дата обращения: 22.07.2017).
• [4] Эпштейн М. Н. Пустота как прием: слово и изображение у Ильи Кабакова // Постмодерн в русской литературе. М., 2005. С. 233—269. URL: http://www.emory.edu/INTELNET/pm_kabakov.html (дата обращения: 22.06.2017).
• [5] См.: Там же.
• [6] См.: Там же.
• [7] Кабаков И., Гройс Б. Диалоги. С. 73.
• [8] URL: bttp://www.tsukanov-art-collcction.ru/artist.html?id=186 (дата обращения:22.06.2017).