Воля массы. 
Психология

Паника, вызванная радиопостановкой «Вторжение с Марса», — едва ли не первый пример коллективного психоза под влиянием политической пропаганды. Он наглядно показал то, что в менее отчетливой форме давно было зафиксировано политическими философами. Многие из них пришли к выводу, что индивидуальное восприятие сообщения, уникальность стереотипа вовсе не говорят о том, будто исключены массовые, стихийные реакции, вызванные пропагандистским мифом.

Причину такого воздействия на людей следует искать, как полагали многие социологи и психологи, не в тайнах индивидуального сознания, а в особенностях общества, которое было определено ими как массовое. Об этом писали перед Второй мировой войной испанский философ X. Ортегаи-Гассет, французские философы Г. Марсель и Ж. Маритен, немецкие философы М. Шелер, М. Хайдеггер, К. Ясперс.

Массы не проявились внезапно, отмечает Ортега-и-Гассет. Они существовали и раньше, но оставались незаметными, занимая дальний план социальной сцены. Теперь, по его мнению, они вышли на авансцену, на места главных действующих лиц. Герои исчезли, остался хор. Толпа, как разъясняет Ортега, — понятие количественное и видимое. Выражая ее в терминах политической философии, мы приходим к понятию социальной массы. Масса — это множество людей, без особых достоинств, — это средний, заурядный человек. Таким образом, то, что раньше воспринималось как количество, теперь предстает перед нами как качество, которое становится общим, типичным социальным признаком человека без индивидуальности, ничем не отличающегося от других.

По мнению Ортеги, старой демократии были присущи либерализм и преклонение перед законом. Демократия была закалена значительной дозой либерализма и преклонения перед законом. Служение этим принципам обязывает человека к строгой самодисциплине. Под защитой либеральных принципов и правовых норм меньшинства могут жить и действовать. Демократия и закон были нераздельны. Сегодня же мы присутствуем при триумфе гипердемократии, когда массы действуют непосредственно, помимо закона, навязывая всему обществу свою волю и свои вкусы.

Не следует объяснять новое поведение масс тем, что им надоела политика и что они готовы предоставить ее специальным лицам. Именно так было раньше, при либеральной демократии. Тогда массы полагали, что, в конце концов, профессиональные политики при всех их недостатках и ошибках все же лучше разбираются в общественных проблемах, чем они, массы. Теперь же, подчеркивает Ортега, массы считают, что они вправе отстаивать и сделать государственным законом идеи своих бесед в кафе. Вряд ли когда-нибудь в истории массы господствовали так явно и непосредственно, как ныне. Поэтому Ортега и говорил о «гипердемократии». Он подчеркивал, что XIX в. принадлежит и слава, и ответственность за то, что он выпустил массы на арену истории. Это, по его мнению, отправной пункт для справедливого суждения о веке. Вся история представлялась философу гигантской лабораторией.

Ортега отмечает две основные черты в психологической программе человека массы: безудержный рост жизненных вожделений и принципиальную неблагодарность ко всему, что позволяет хорошо жить. Господствующее положение, которое духовный плебс занял сейчас в общественной жизни, — совершенно новый фактор, не имеющий подобия в прошлом. По крайней мере в европейской истории плебс никогда не воображал себя носителем какой-нибудь «идеи». У него были свои готовые верования, традиции, жизненный опыт, поговорки, расхожие мнения, но он не пускался в теоретические исследования и обобщения, каких требуют, например, политика и литература.

Масса является носителем насилия. Масса питает смертельную ненависть ко всему иному. Человек во все времена прибегал к насилию; часто это бывало преступлением. Но иногда насилие служило защите правды и справедливости, и прибегали к нему тогда, когда все остальные средства были исчерпаны. Теперь же, заключает Ортега, массы провозглашают силу первым доводом, т. е. доводом единственным.