Универсальны ли метафоры?

Итак, метафоры играют большую, если не решающую роль в процессе того, как люди мысленно репрезентируют многие понятия, в особенности абстрактные. Однако возникает вопрос: почему именно данные метафоры, а не какие-то другие используются людьми, когда они говорят или думают о тех либо иных абстрактных понятиях?

Вот, например, одна из базовых метафор: гнев <= горячая жидкость (в контейнере). Языковые выражения этой метафоры: рус. кровь в нем вскипела; англ, it made ту blood boil. Как видим, русский и английский языки здесь единодушны. Метафора основана на опыте: с одной стороны, люди хорошо знакомы с поведением кипящих жидкостей, переливающихся через край котла, кастрюли; с другой — многие чувствуют, как в момент стресса повышается поверхностная температура тела (бросает в жар, краснеет лицо). К тому же в прошлом (а в некоторых направлениях восточной медицины и сейчас) бытовало представление о том, что тело человека наполнено различными жидкостями. Все эти представления соединяются в единый узел, метафору, которая и дает возможность понять выражение: он вскипел от гнева. Однако будет ли такое выражение понятно носителям других языков, неевропейских?

Действительно, верно ли, что одни и те же метафоры характерны для всех языков? Это, конечно, не так. Существуют специальные исследования, посвященные особенностям метафор тех или иных языков либо регионов. В недавно вышедшей книге «Метафоры под угрозой»^[1] описываются этноспецифичные, т. е. свойственные конкретному языку (и культуре) образные выражения, в том числе метафоры. Вот, например, сравнения в языке танана из Северной Америки: ‘работать как мышь' (т.е. очень много), ‘лгать как ворон', ‘ходить как дикобраз' (очень медленно). Носителю русского языка подобные сравнения покажутся неожиданными.

Однако нельзя утверждать, что в образных выражениях разных языков нет ничего универсального; напротив, в самом общем виде языки похожи, а различаются они более конкретным наполнением. Например, любой язык антропоцентричен, т. е. в нем имеются метафоры, представляющие различные объекты — живые и неживые — как людей. Дж. Лакофф и М. Джонсон указывают, что метафоры персонификация (или олицетворение) является важнейшим типом метафоры. Такие метафоры приписывают различным объектам человеческие мотивации, цели, действия и характеристики. Лакофф и Джонсон приводят следующие метафоры из английского языка: inflation has attacked the foundation of our economy ‘инфляция атаковала основы нашей экономики', his theory explained ‘его теория объясняет', this fact argue ‘этот факт приводит доводы в пользу' и пр.¹ Сразу заметно, что далеко не все английские метафоры естественно звучат по-русски.

Дж. Лакофф и М. Джонсон отмечают, что существует и другой тип метафоры олицетворения, которые они считают маргинальным для европейской культуры, а именно: приписывание объектам физических характеристик человека, как если бы они имели человеческое тело. Лакофф и Джонсон пишут, что существуют общеупотребительные выражения, такие как foot of the mountain ‘подножие горы' (букв. ‘нога горы'), a head of cabbage ‘кочан капусты' (букв. ‘голова капусты'), the leg of a table ‘ножка стола' (букв, нога стола'), и т. д. Эти выражения являются изолированными случаями метафорических представлений, где используется только какаято одна часть (или две-три). Выражение foot of the mountain использует лишь один аспект метафоры гора <= человек. Обычно мы не говорим head, shoulders, or trunk of a mountain (‘голова, плечи, тело горы'), хотя такие построения возможны^[2][3].

В русском языке нет выражения нога горы, но есть подножие горы; мы говорим не нога стола, а ножка стола; не существует головы капусты, хотя в прошлом бытовало выражение сахарная голова. Специальные исследования на эту тему не проводились, но, по-видимому, в русском языке подобных выражений еще меньше, чем в английском.

Обратим внимание, что речь идет не об олицетворении, а об антропоморфизме, т. е. не о приписывании объектам намерений и целей человека, а о взгляде на предметы так, как если бы они имели человеческое тело. Подобного рода метафоры не очень характерны для европейских языков и, напротив, совершенно обычны для Западной Африки. Здесь в языках многих народов физическое строение животных, растений и неживых предметов уподобляется человеческому телу. Однако такие объекты не персонифицируются, как в европейских языках, и им не приписываются мысли, действия и чувства людей. В этом смысле следует различать метафоры олицетворения и антропоморфные метафоры.

В большинстве языков Западной Африки нет специализированных названий для частей тела животного: здесь животные имеют те же части тела, что и человек. Например, любое живое существо, в том числе насекомые, крабы и даже многоножки, имеют ‘руки' и ‘ноги'. В частности, в языке данбло слово fo" ‘pyKa (кисть + рука до локтя)' означает также ‘передняя нога, лапа животного', ‘передние лапки насекомого', ‘клешни краба, скорпиона', ‘первая пара ног многоножки', ‘ветка дерева', ‘боковая часть дома', ‘способ, манера (делать что-то)'. Задние ноги или лапы, не первые пары ножек насекомых, пауков и многоножек, ноги птицы, не первые пары щупалец моллюсков, а также ножки мебели, колеса автомобиля и т. п. обозначаются словом ge ‘нога'. Тем же термином обозначаются и не первые плавники рыбы, ‘основа (фундамент или сваи) дома', ‘причина' и ‘смысл'. Любое нелетающее животное имеет ‘руки' и ‘ноги': слон, заяц, краб, сороконожка. Крылья летающих существ обозначаются словом, которое в применении к человеку значит ‘плечо'.

Как человек, другие объекты действительности имеют ‘голову', а также ‘волосы'. При этом различаются ‘волосы на голове' и ‘волосы на теле'. Такое разделение, кстати, есть и во французском языке, где различаются cheveux и poil (последнее ‘волосы на теле' — это слово относится и к животным). Однако в Западной Африке ‘волосы на голове' часто означают также ‘соломенная крыша дома', ‘крона дерева', а термин со значением ‘волосы на теле' употребляется для обозначения шерсти, меха, щетины, пуха, перьев (птицы), усиков (насекомых).

В языках Западной Африки не только млекопитающие, но и все другие живые существа, а также деревья и многие неживые объекты устроены «как человек». Например, дерево имеет ‘волосы' (крона), ‘руки' (ветви), ‘ноги' (основание); у осла помимо головы и глаз есть ‘руки' (передняя пара ног) и ‘ноги' (задняя пара), а также ‘волосы на теле' (шерсть, мех, щетина?). Птица обладает ‘плечами' (крылья), ‘ногами', ‘волосами на теле' (в данном случае это пух и перья).

Конечно, в европейских языках существуют похожие выражения: рус. нос корабля, англ, back of the house ‘задняя часть дома'. Однако, как указывают Лакофф и Джонсон, здесь используются лишь отдельные части метафоры: у корабля есть только нос, но не ‘глаза' и не ‘уши'. Напротив, во многих языках Западной Африки эти метафорические выражения системны. Так, метафора дом <= человеческое тело использует следующие части: ‘волосы' (крыша), ‘руки' (боковые стороны), ‘губы' (пространство перед домом), ‘спина' (задняя часть), ‘рот' (дверь), ‘живот' (внутреннее помещение, комната), ‘ноги' (основание дома, опоры, сваи).

Пример из практики С такими же антропоморфными метафорами согласуется обозначение объектов уменьшенного по сравнению с нормой размера через слово ребенок. Так, в языке муан можно сказать не только Ые пг ‘слоненок ' (ребенок слона), но и fi пе ‘домик' (ребенок дома). Фактически слово ребенок превратилось в показатель диминутива (уменьшительности).

«Телесные» метафоры используются для обозначения ментальной деятельности, чувств и эмоций человека. Так, в языке муан нет специализированных глаголов со значением ‘думать', ‘запомнить', ‘забыть'. Поскольку крёё ‘живот' (а вовсе не голова) рассматривается как место, где происходит всякая умственная деятельность, соответствующие значения передаются сочетаниями ‘иметь в своем животе' (т.е. думать), ‘положить в свой живот' (запомнить), а если кто-то что-то забыл, он может сказать, например, jae та 1) крёё ‘сказка покинула мой живот'. Точно так же нет специализированного глагола ‘любить'. Чувства и эмоции расположены в zru ‘печень', и о любимой женщине говорят:

zrd та 1ё букв, ‘печень-на-женщина'. Если бы фильм «Пираты Карибского моря» снимался в Западной Африке, то Дэви Джонс спрятал бы в сундуке не сердце, а печень.

Приведенные примеры показывают, что в языках Западной Африки, в отличие от европейских языков, среди концептуальных метафор значительное место занимают телесные антропоморфные метафоры. В то же время характерные для европейских языков метафоры олицетворения практически отсутствуют у народов Западной Африки.

Еще пример. Специфичным контейнером для чувств и эмоций, как мы знаем, у нас считается сердце, оно же выступает (в данном случае метонимически) носителем и источником связанных с ним эмоций и чувств. Само по себе указание на часть тела для обозначения связанных с ней чувств, является, по-видимому, универсалией. Так, в атапаскском языке бивер указание на отсутствие определенной части тела означает неспособность к выражению какой-то эмоции, чувства или неспособность к одному из типов перцепции, которые считаются функцией той или иной части тела: ‘у него нет глаз => он слепой', ‘нет головы => глупый'. Напротив, указание на то, что часть тела обладает качеством ‘сильный', ‘крепкий', передает значение интенсивности эмоции или яркой выраженности качества: сильная голова => УПРЯМЫЙ; КРЕПКОЕ СЕРДЦЕ => УМЕЮЩИЙ СКРЫВАТЬ ЧУВСТВА И Т.П.¹

То же касается остальных базовых метафор. Значение ‘важный' в большинстве европейских языков передается через пространственную метафору высокий => важный, отсюда: высокий гость, повысить авторитет и т.н. Однако, но свидетельству И. Ибаррече-Антуньяно, в баскском языке значение ‘важный' связывается с ‘центральным положением', а не с ‘положением сверху'^[4][5].

Наличие тех или иных метафор в языке связано с физическим или социальным опытом конкретных людей. Например, метафора мир <= театр могла появиться только в обществе, где существует такое явление, как театр; ср. играть роль, закулисные действия, он марионетка в руках опытного кукловода.

В русском языке есть много образных выражений, связанных с карточной игрой, хотя традиция играть в карты сейчас почти забыта. В XIX в. в карты играли повсеместно, и мы до сих пор говорим: пойти ва-банк, туз в рукаве, козырная карта (козырь). В английском языке много выражений связано с бегами (скачками): congressional race ‘борьба за место в конгрессе'; governor’s race ‘борьба за должность губернатора'; race for power ‘борьба за власть'; the race to conquer space ‘борьба за освоение космоса'; The race for the presidency was run between well qualified candidates ‘За президентскую власть боролись «хорошо подкованные» кандидаты'. Русскому языку эти метафоры чужды; race ‘скачки' в образных выражениях при переводе чаще всего передается словами борьба или гонка: aimaments race ‘гонка вооружений*. Для англичан скачки — важный факт культуры, тогда как в России они значительно менее распространены, что находит свое отражение в языке.

• [1] Endangered Metaphors / eds. A. Idstrom and E. Piirainen (in cooperation with TiberF. M. Falzett). Amsterdam, 2012.
• [2] См.: Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М., 2004. С. 34.
• [3] Там же. С. 54—55.
• [4] См.: Pasamonik С. «Му heart falls out»: Conceptualizations of body parts and emotionexpressions in Beaver Athabascan // Endangered Metaphors. Amsterdam, 2012. P. 78—79.
• [5] Cm.: Ibarretxe-Antunano /. The importance of unveiling conceptual metaphors in a minoritylanguage: The case of Basque // Endangered Metaphors. P. 260.