Денис иванович фонвизин (1745-1792)

Денис Иванович Фонвизин — дворянский сын, который окончил философский факультет Московского университета, с 1762 г. служил переводчиком в Коллегии иностранных дел, затем состоял при кабинет-министре И. П. Елагине; в 1777 г. посетил Францию с поручением к русскому послу; в 1782 г. вышел в отставку, в 1784- 1785 гг. совершил путешествие в Италию; умер, парализованный, после нескольких апоплексических ударов.

В молодости Фонвизин проявил себя как поэт-иронист. «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке» было одновременно и внешне шутливым, и по сути глубоко серьезным опытом вовлечения в сложный философско-поэтический разговор людей из простого народа — собственных крепостных. Жанр послания предполагал более «высоких» собеседников-адресатов. Однако слуги.

(к которым герой стихотворения обращается по-дворянски фамильярно, хотя и добродушно) на его вопрос «На что сей создан свет?» дали в общем весьма неординарные ответы. Разумеется, перед нами художественное произведение, а потому трудно судить, какого рода беседы имели место на самом деле (и имели ли они место вообще). Ответы слуг, несомненно, отражают умонастроение, владевшее во времена создания произведения самим Фонвизиным. Много позже он вспоминал в своей автобиографической книге «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях»:

«В то же самое время вступил я в тесную дружбу с одним князем, молодым писателем, и вошел в общество, о коем я доныне без ужаса вспомнить не могу. Ибо лучшее препровождение времени состояло в богохулии и кощунстве¹. В первом не принимал я никакого участия и содрогался, слыша ругательство безбожников; а в кощунстве играл я и сам не последнюю роль, ибо всего легче шутить над святыней и обращать в смех то, что должно быть почтенно. В сие время сочинил я послание к Шумилову, в коем некоторые стихи являют тогдашнее мое заблуждение, так что от сего сочинения у многих прослыл я безбожником. Но, Господи! тебе известно сердце мое; ты знаешь, что оно всегда благоговейно тебя почитало и что сие сочинение было действие не безверия, но безрассудной остроты моей»^[1][2].

Столь острая самокритика связана с некоторыми нюансами суждений собеседников героя «послания» (например, циничный лакей Петрушка по воле автора высказывает откровенно еретические мысли, а конюх Ванька грубо нападает на священнослужителей, обвиняя их в корыстолюбии). Автор не скрывает, что оба они неумны, но показывает, что тот и другой не лишены наблюдательности и самостоятельности жизненных воззрений. С другой стороны, пожилой грамотный дядька Шумилов выступает в противовес им олицетворением здравого народного смысла и православно-христианского миропонимания.

Басня «Лисица-казнодей» написана либо в тот же период, либо в 80-е гг., и содержит злую сатиру на тираническое правление. Лисица славословит умершего Льва, подданные которого Крот и Собака под эту проповедь переговариваются о том, что он был на самом деле «пресуший скот»:

Трон кроткого царя, достойна алтарей, Был сплочен из костей растерзанных зверей!

Ранний, так называемый «елагинский», период драматургического творчества Фонвизина принес комедию «Корион» — переработку пьесы француза Грессе «Сидней», выполненную в духе упоминавшейся выше теории «склонения на русские нравы». Впоследствии Фонвизин обратился к собственным, оригинальным сюжетам. Комедии «Бригадир» (1769) и «Недоросль» (1782) — по сей день классика данного жанра. На протяжении всего XX в. они сохранялись в театральном репертуаре, а «Недоросль» многие десятилетия входил в обязательную программу советской средней школы. Фонвизин вообще заслуженно считается едва ли не сильнейшим комедиографом «догоголевского» театра.

Комический эффект в пьесах Фонвизина достигается не только благодаря обилию смешных сюжетных ситуаций, но прежде всего благодаря его мастерской работе со словом. Так, в «Бригадире», представляющем собой сатиру на семейную нравственность дворян, образы Ивана и Советницы содержат пародию на речь галломановпетиметров (щеголей) и щеголих:

«Сын. Ваш резонеман справедлив. Скажите ж, сударыня, что вы думаете о моей матери.

Советница. Как, радость! В глаза мне это тебе сказать совестно.

Сын. Пожалуй, говори, что изволишь. Я индиферан во всем том, что надлежит до моего отца и матери.

Советница. Переменим речь, je vous en prie…".

По сюжету семьи Бригадира и Советника собрались, чтобы обручить бригадирова сына Ивана, только что побывавшего в Париже, с дочерью Советника Софьей. Но Иван тут же становится тайным любовником Советницы (к которой пытается подъезжать по тому же поводу его собственный отец), а Советник делает аналогичные попытки в отношении Бригадирши (она единственная, ничего не понимая, никак в этих охвативших всю компанию «амурах» не участвует). В конце концов все выясняется самым скандальным образом, и Софья достанется теперь благородному Добролюбову, которого давно любит: поскольку тот неожиданно разбогател, опозоренный Советник отныне заведомо согласен на их союз.

Сюжеты, внешне похожие на этот, — не редкость в европейской драматургии, но пьеса Фонвизина заострена в социальном плане: представители высшего сословия общества, попирающие нормы христианской морали, тем самым позорят само звание дворянина.

Помимо того, что перед нами несколько прелюбодеев-неудачников, через пьесу проходит еще и тема глупости Иванушки, обезьянничающего все французское, тема жестокости тупого служаки Бригадира и лихоимства Советника, убежденного взяточника, даже теоретизирующего на сей предмет.

Предельной остроты обличение «дворян злонравных», недостойных своего высокого сословного положения, достигает в «Недоросле».

На сцене в «Недоросле» опять идеальная девушка по имени Софья, которую и тут пытаются против воли выдать замуж (дальняя родственница госпожа Простакова прочит ее сперва за своего братца Скотинина, а потом, когда выясняется, что она оказалась богатой невестой, наследницей своего дяди Стародума, — за собственного сынка, недоросля Митрофана). Между тем у Софьи и в этой комедии есть благородный возлюбленный — офицер Милон.

Сам Митрофан Простаков явно генетически связан с Иванушкой из «Бригадира», но все же тот с его «парижскими» запросами в сравнении с ним светоч ума и образованности. Фигура дегенерата Митрофана на века стала в России олицетворением лени, безграмотности и тупости. Под стать ему его мать госпожа Простакова и его родной дядя Тарас Скотинин, которые вдобавок отличаются жестокостью в обращении с крепостными.

Скотинин то и дело толкует о своих свиньях, и Фонвизин неожиданно выстраивает на основе несуразных разглагольствований невежественного человека подлинные шедевры речевого комизма:

«Скотинин. Суженого на коне не объедешь, душенька! Тебе на свое счастье грех пенять. Ты будешь жить со мною припеваючи. Десять тысяч твоего доходу! Эко счастье привалило; да я столько родясь и не видывал; да я на них всех свиней со бела света выкуплю; да я, слышь ты, то сделаю, что все затрубят: в здешнем-де околотке и житье одним свиньям.

Правдин. Когда же у вас могут быть счастливы одни только скоты, то жене вашей от них и от вас будет худой покой.

Скотинин. Худой покой! ба! 6а! ба! да разве светлиц у меня мало? Для нее одной отдам угольную с лежанкой. Друг ты мой сердешный! коли у меня теперь, ничего не видя, для каждой свинки клевок особливый, то и жене найду светелку.

Милон. Какое скотское сравнение!".

В XX в. сюжет этой пьесы Фонвизина нередко истолковывался как «антикрепостнический», что не совсем точно: он непосредственно направлен лишь против злобных и невежественных дворян, пребывающих в скотском состоянии и недостойных владеть крепостными крестьянами. Главных героев, Простаковых, в конце комедии берут под опеку, чем интересующая автора проблема благополучно разрешается (припугнутый благородным Правдиным Скотинин удаляется «подобру-поздорову»). Приписывать Фонвизину времен «Недоросля» нечто большее в плане социально-политическом (например, что-то наподобие воззрений Радищева) — значит все-таки прибегать к натяжкам. Вот характерный диалог двух героев пьесы:

«Правдин. Это был тот пакет, о котором при вас сама здешняя хозяйка вчера меня уведомила.

Стародум. Итак, ты имеешь теперь способ прекратить бесчеловечие злой помещицы?

Правдин. Мне поручено взять под опеку дом и деревни при первом бешенстве, от которого могли бы пострадать подвластные ей люди.

Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где знает он, в чем его истинная слава, там человечеству не могут не возвращаться его права. Там все скоро ощутят, что каждый должен искать своего счастья и выгод в том одном, что законно… и что угнетать рабством себе подобных беззаконно.

Правдин. Я в этом согласен с вами; да как мудрено истреблять закоренелые предрассудки, в которых низкие люди находят свои выгоды!

Стародум. Слушай, друг мой! Великий государь есть государь премудрый. Его дело показать людям прямое их благо. Слава премудрости его та, чтоб править людьми, потому что управляться с истуканами нет премудрости. Крестьянин, который плоше всех в деревне, выбирается обыкновенно пасти стадо, потому что немного надобно ума пасти скотину. Достойный престола государь стремится возвысить души своих подданных. Мы это видим своими глазами".

Пьеса закончена в том же году, в котором написана «Фелица» Державина, и тонкие похвалы «достойному государю», которого русские «видятсвоими глазами», в ней, вероятно, не менее искренни, чем преклонение державинского мурзы перед его Фелицей. Тема «беззаконности рабства» подается как бы в сослагательном наклонении и отнюдь не педалируется автором.

«Бригадир» написан в период, когда деятельность отца русского классицизма Сумарокова была в самом разгаре, а «Недоросль» закончен всего через несколько лет после его смерти.

Фонвизин никогда организационно не примыкал к кружку Сумарокова. Можно сказать, что после горького опыта общения в молодости с вольнодумно-безответственными приятелями князя Козловского он вообще держался в литературе особняком (сумароковский кружок должен был настораживать повзрослевшего Фонвизина, многое понявшего, и своими масонскими увлечениями — писатель в молодости прошел через искушение масонством, когда служил у Елагина).

Фонвизин не был классицистом как таковым, и его приходится числить просто одним из крупнейших писателей-просветителей XVIII в. В то же время образы наподобие Добролюбова, Правдина, Стародума, Милона, Софьи (перекочевавшей из комедии в комедию, «сменив биографию», но мало в чем изменившейся внутренне) своей «масочностью», своим рационалистическим схематизмом довольно близки к сумароковским драматургическим принципам.

С другой стороны, образ Иванушки из «Бригадира» энергично «выпирает» за рамки классицистской ролевой маски щеголя-петиметра и обнаруживает черты того, что применительно к реалистическому творчеству назовут впоследствии психологизмом. То же наблюдение следует адресовать образу госпожи Простаковой. Он неоднозначен и многопланов.

Классицисты сумароковской школы к психологизму, к характерности не стремились (шутливо можно сказать, что если бы кто-то растолковал Сумарокову, что под этим подразумевается, тот бы понял, но принципиально заявил бы, что в литературе этого и не нужно, ибо литература имеет свои законы и как раз должна отличаться от жизни…). Черты характерности в пьесах Фонвизина напоминают, что этот великий драматург во второй половине XVIII в. уже сделал шаг в сторону стилевых приемов драматургов будущих времен.

Проза Фонвизина — самостоятельное замечательное явление нашей литературы. Она весьма многообразна в жанровом плане. Здесь «греческая повесть» «Каллисфен», ряд произведений, предназначавшихся для задуманного Фонвизиным журнала «Друг честных людей, или Стародум» (здесь письма Стародума, Софьи, Скотинина и других героев «Недоросля», а также многое другое, в том числе блестящая сатира «Всеобщая придворная грамматика», пародирующая терминологию, еще недавно введенную в широкий обиход «Грамматикой» Ломоносова (а затем канонизованную постломоносовскими грамматиками А. Барсова, А. Соколова, Е. Сырейщикова и др.), и развивающая принципы иронии известного фрагмента из «Недоросля» — о том, существительное слово «дверь» или прилагательное:

«Вопрос: Что есть Придворная Грамматика?

Ответ: Придворная Грамматика есть наука хитро льстить языком и пером.

Вопрос: Что значит хитро льстить?

Ответ: Значит говорить и писать такую ложь, которая была бы знатным приятна, а льстецу полезна.

Вопрос: Что есть придворная ложь?

Ответ: Есть выражение души под лой пред душою надменною. Она состоит из бесстыдных похвал большому барину за те заслуги, которых он не делал, и за те достоинства, которых не имеет".

Переходя к составляющим «придворную грамматику» частям, Фонвизин вводит категорию «рода»:

«Вопрос: На сколько родов разделяются подлые души?

Ответ: На шесть.

Вопрос: Какие подлые души первого рода?

Ответ: Те, кои сделали несчастную привычку без малейшей нужды в передних знатных господ шататься вседневно.

Вопрос: Какие подлые души второго рода?

Ответ: Те, кои, с благоговением предстоя большому барину, смотрят ему в очи раболепно и алчут предузнать мысли его, чтобы заранее угодить ему подлым таканьем.

Вопрос: Какие суть подлые души третьего рода?

Ответ: Те, которые пред лицом большого барина, из одной трусости, рады все всклепать на себя небывальщины и от всего отпереться.

Вопрос: А какие подлые души рода четвертого?

Ответ: Те, кои в больших господах превозносят и то похвалами, чем гнушаться должны честные люди.

Вопрос: Какие суть подлые души пятого рода?

Ответ: Те, кои имеют бесстыдство за свои прислуги принимать воздаяния, принадлежащие одним заслугам.

Вопрос: Какие же суть подлые души рода шестого?

Ответ: Те, которые презрительнейшим притворством обманывают публику: вне дворца кажутся Катонами; вопиют против льстецов; ругают язвительно и беспощадно всех тех, которых трепещут единого взора; проповедуют неустрашимость, и по их отзывам кажется, что они одни своею твердостию стерегут целость отечества и несчастных избавляют от погибели; но, переступая чрез порог в чертоги государя, делается с ним и совершенное превращение: язык, ругавший льстецов, сам подлаживает им подлейшею лестию; кого ругал за полчаса, пред тем безгласный раб; проповедник неустрашимости боится некстати взглянуть, некстати подойти; страж целости отечества, если находит случай, первый протягивает руку ограбить отечество; заступник несчастных для малейшей своей выгоды рад погубить невинного".

Выразив таким образом под предлогом «грамматического анализа по родам» свое презрительно-отрицательное отношение к лести, лжи и подлости, широко распространенным в придворных кругах, Фонвизин переходит к «грамматическим» темам «слов» и «звуков» при дворе:

«Вопрос: Какое разделение слов у двора примечается?

Ответ: Обыкновенные слова бывают: односложные, двусложные, троесложные и многосложные. Односложные: так, князь, раб; двусложные: силен, случай, упал;троесложные:милостив, жаловать, угождать, и, наконец, многосложные: высокопревосходительство.

Вопрос: Какие люди обыкновенно составлют двор?

Ответ: Гласные и безгласные".

К явлениям художественной прозы относятся также записки Фонвизина о двух его заграничных путешествиях. «Письма из Италии» адресованы сестре. Они в целом довольно личны и «камерны». Особый интерес представляют «Записки первого путешествия» («Письма из Франции»). Они писались в расчете на публикацию (Фонвизин делал попытку напечатать их в пятитомном собрании своих сочинений, которое не допустила к печати цензура).

Д. Фонвизин ездил во Францию в 1777—1778 гг. В письмах, адресованных своему другу генералу П. И. Панину (некоторые из них обнаружены не так уж давно, и, возможно, это не последние находки), он, как всегда, наблюдателен и стилистически ярок как писатель. Повествовательная проза оказалась его стихией не в меньшей степени, чем драматургия. Слог Фонвизина эллиптичен, его течение трудно предугадать — так неожиданны броски авторской мысли; многообразное каламбурное переосмысление устно-разговорных оборотов делает его семантически насыщенным и энергичным.

К Франции Фонвизин отнесся без преувеличенного пиетета дворян-галломанов. Он со всей определенностью указывает на поразительную бездуховность, им тут обнаруженную:

«Вообще, надобно отдать справедливость здешней нации, что слова сплетают мастерски, и если в том состоит разум, то всякий здешний дурак имеет его превеликую долю. Мыслят здесь мало, да и некогда, потому что говорят много и очень скоро. Обыкновенно отворяют рот, не зная еще что сказать; а как затворить рот, не сказав ничего, было бы стыдно, то и говорят слова, которые машинально на язык попадаются, не заботясь много, есть ли в них какой-нибудь смысл. Притом каждый имеет в запасе множество выученных наизусть фраз, правду сказать, весьма общих и ничего не значащих, которыми, однако ж, отделывается при всяком случае. Сии фразы состоят обыкновенно из комплиментов, часто весьма натянутых и всегда излишних для слушателя, который пустоты слушать не хочет. — Вот общий, или, паче сказать, природный, характер нации; но надлежит присовокупить к нему и развращение нравов, дошедшее до крайности, чтоб сделать истинное заключение о людях, коих вся Европа своими образцами почитает. Справедливость, конечно, требует исключить некоторых честных людей, прямо умных и почтения достойных; но они столь же редки, как и в других землях».

Фонвизин понимает здесь «развращение нравов» весьма широко и в других письмах прозорливо предсказывает, что называемое им так явление в скором будущем разрешится чем-то страшным (что и произошло в ходе начавшейся в 1789 г. революции). Он отнюдь не выступает в Письмах в качестве автора своей очередной сатиры. Он лишь судит о реальности совершенно независимо и зорко^[3]. При этом писатель каждым своим суждением показывает, что не подвержен влияниям моды и расхожих мнений:

«…Не могу же не отдать и той справедливости, что надобно отрешись вовсе от общего смысла и истины, если сказать, что нет здесь весьма много чрезвычайно хорошего и подражания достойного. Все сие, однако ж, не ослепляет меня до того, чтоб не видеть здесь столько же, или и больше, совершенно дурного и такого, от чего нас Боже избави. Словом, сравнивая и то и другое, осмелюсь вашему сиятельству чистосердечно признаться, что если кто из молодых моих сограждан, имеющий здравый рассудок, вознегодует, видя в России злоупотребления и неустройства, и начнет в сердце своем от нее отчуждаться, то для обращения его на должную любовь к отечеству нет вернее способа, как скорее послать его во Францию. Здесь, конечно, узнает он самым опытом очень скоро, что все рассказы о здешнем совершенстве сущая ложь, что люди везде люди, что прямо умный и достойный человек везде редок и что в нашем отечестве, как ни плохо иногда в нем бывает, можно, однако, быть столько же счастливу, сколько и во всякой другой земле, если совесть спокойна и разум правит воображением, а не воображение разумом».

Бытовые зарисовки Фонвизина-путешественника неординарны, точны и конкретны. Одним-двумя эпитетами, находчивым уподоблением, буквально несколькими штрихами и несколькими точно расставленными смысловыми акцентами он создает зримо картинный образ:

«Все столько любят забавы, сколько труды ненавидят; особливо черной работы народ терпеть не может. Зато нечистота в городе такая, какую людям, не вовсе оскотинившимся, переносить весьма трудно. Почти нигде нельзя отворить окошко летом от зараженного воздуха. Чтоб иметь все под руками и ни за чем далеко не ходить, под всяким домом поделаны лавки. В одной блистает золото и наряды, а подле нее, в другой, вывешена битая скотина с текущею кровью. Есть улицы, где в сделанных по бокам стоках течет кровь, потому что не отведено для бойни особливого места. Такую же мерзость нашел я и в прочих французских городах, которые все так однообразны, что кто был в одной улице, тот был в целом городе; а кто был в одном городе, тот все города видел. Париж пред прочими имеет только то преимущество, что наружность его несказанно величественнее, а внутренность сквернее. Напрасно говорят, что причиною нечистоты многолюдство. Во Франции множество маленьких деревень, но ни в одну нельзя въезжать, не зажав носа».

Фонвизин оказался одним из первых русских прозаиков, чье художественное значение остается непреходящим по сей день.

• [1] ' Речь идет о кружке рано погибшего в чесмесском бою талантливого поэтакнязя Федора Алексеевича Козловского, в котором царили подражательно-«вольтерьянские» нравы. Козловский как поэт оказал немалое влияние на молодого Г. Р Державина, о чем тот сам и рассказал.
• [2] Фонвизин Д. И. Драматургия. Поэзия. Проза. М., 1989. С. 296.
• [3] Интересно, что похожие оценки «словоплетснию» говорливых французов, приобретающему характер поверхностного суесловия, в XIX в. будет даватьдругой весьма зоркий и внутренне независимый автор — Ф. И. Тютчев.