Модели исторической преемственности культур

Исследование культуры в традиционных обществах позволило Мид внести свой вклад в изучение процесса исторической преемственности. В 1964 г. выходит ее книга «Преемственность в эволюции культуры», где она предлагает типологию культур в зависимости от характера взаимодействия поколений и отношения к нововведениям. В русском переводе эти идеи содержатся в книге «Культура и мир детства» в главе «Культура и преемственность. Исследование конфликта поколений»^[1][2].

Мид считает, что в истории складывались три типа культур:

• 1) постфигуративная, когда дети учатся у предков;
• 2) кофигуративная, когда и дети, и взрослые учатся у сверстников;
• 3) префигуративная, когда взрослые учатся у своих детей.

Первый тип присущ традиционным обществам и достаточно изолированным религиозным или идеологическим общностям, власть в которых основана на прошлом опыте старшего поколения.

Второй тип получил распространение в цивилизациях, разработавших процедуры внедрения новшеств.

Третий тип характерен для современного этапа истории.

Как и всякая типология, такое деление достаточно условно, в одно и то же время могут сосуществовать все три типа культур. Но предложенный Мид подход дает возможность представить процесс взаимодействия поколений более обстоятельно, увидеть точки конфликтов, найти пути их разрешения. Проследим за характерными признаками, которыми Мид наделяет эти культуры.

Постфигуративная культура отличается медленными и незаметными изменениями, прошлое взрослых становится будущим для каждого нового поколения. Детям предстоят те же события и испытания, которые выпали на долю их предков. Прошлое — это схема будущего. Только воздействие природной катастрофы или внезапного иноземного вторжения может изменить эту схему.

Преемственность в культуре зависит от одновременного проживания по крайней мере трех поколений. Старшие владеют необходимыми навыками и знаниями, которые дети беспрекословно воспроизводят без тени сомнения в их важности и полезности. Для сохранения культуры старики являются источником мудрости, служат законченным образцом жизни как она есть, воплощая в себе культуру народа.

Для постфигуративной культуры характерна зависимость от старших поколений. Подлинность культуры опирается на авторитет генеалогии, прослеживающей ее идентичность вплоть до эпохи мифологических предков. Так сохраняется чувство самобытности народа, своеобразие его культуры. Даже в условиях контактов, миграции народы длительное время удерживают традиционную культуру в языке, способах воспитания детей, поощрениях и наказаниях, мимике и жестах, кулинарных рецептах и ритуалах.

При перемещении в иные страны создается система «параллельных значений», когда говорят на новом языке, пользуясь синтаксисом старого, или обживают новое жилище, но обставляют и украшают его как прежде. Это весьма распространенный тип адаптации иммигрантов, попавших в чужое общество. Целостность их внутреннего мира не меняется, ибо отличается особой прочностью. На этом механизме основана культурная устойчивость любой диаспоры.

Со временем связи между поколениями могут слабеть, и прежняя культура вытесняется новыми привычками и ценностями. Последствия контактов разных культур называют аккультурацией. Ядро культуры, образующее ее самобытность, передается последующим поколениям, сохраняется в национальном характере. Его роль усиливается, когда народ испытывает угрозу изгнания, страдает от угнетения, завоевания, притеснения.

«Устойчивое, не допускающее сомнения чувство своей особенности, сознание правильности любого аспекта жизни, характерное для постфигуративных культур, может проявиться и может быть восстановлено на любом уровне культуры любой сложности», — делает вывод Мид¹.

Эмигранты, переселившиеся в другую страну, сохраняя старый образ жизни, навыки, искусство, язык, предписания и нормы общения, продолжают жить в своей культуре. Это касается также чувства собственной индивидуальности, которое остается неизменным в ситуации длительных, хотя и поверхностных, контактов.

Иное положение возникает, когда все три поколения перемещаются в иную среду, где все не так, как было прежде. Тогда в памяти сохраняются воспоминания о былой жизни, они могут быть как восторженными, так и негативными. Если воспоминания старших «слишком восторженны», они вызывают раздражение у внуков. «Прошлое величие — плохая компенсация за пустую кастрюлю, и оно никак не мешает разгуливать современным сквознякам», — отмечает Мид^[3][4].

Дети тоже осваивают представления о жизни «здесь» и «там», иногда прошлое им кажется заманчивым, но чаще всего эта связь времен постепенно утрачивается. Они отвыкают от жизненных привычек прошлого, забывают язык, позволяют «умереть» голосам прежней духовности, осваивают новые стандарты жизни.

Угасание старой культуры происходит повсюду в мире. Осколки навыков и умений, реликты родственных кланов, сказки и легенды, мифы и танцы, рукоделие и кулинария — все это, как правило, лишь фрагменты некогда цельной культуры предков.

Постфигуративная культура остается в виде бессознательных реакций и проявляется в предпочтениях, оказываемых некоторым людям и животным, в тонкости отношений между мужчиной и женщиной, в привычке ложиться спать и вставать, в способах сберегать и тратить деньги, в переживании удовольствий или страданий.

Все это составляет разветвленную структуру поведения, унаследованную человеком той или иной культуры. Ребенок, вырастая, перенимает их без тени сомнения. Все эти и многие другие стандарты поведения обладают внутренней согласованностью, универсальны и действуют почти бессознательно. Безусловное подчинение традициям предков и отсутствие сомнений в их правильности определяют устойчивость архаичных культур. Они не поддаются атакам аналитического мышления, научного обоснования и рационализации и потому довольно быстро восстанавливаются в культурах.

Задача понимания другой культуры во всей ее целостности, самых глубинных механизмов эмоций, тонких отличий в значении поз и жестов должна стать предметом культурологического анализа. Постфигуративный тип культуры, хотя и возник исторически в далеком прошлом, продолжает существовать в сознании и поведении современников. Это обстоятельство подтверждает гипотезу о «пористой» структуре культуры, когда не существует жестких границ между отдельными слоями или культурными пластами, но все они находятся во взаимодействии.

Диффузия культуры определяет их движение: они то поднимаются и начинают оказывать сильное воздействие на новую ситуацию, то вытесняются в глубины подсознания, определяя лишь общие контуры поведения. Во всяком случае, отношение к постфигуративной культуре как «слишком старой», архаичной, реликтовой было бы неправомерным и несправедливым.

В культурах народов, существующих в изоляции от других, этот тип проявляется наиболее рельефно. Но и в сложном мире современной цивилизации он обнаруживается в неистребимых штампах определенных культурных форм, в самобытности культур и устойчивости этнических диаспор.

Динамизм социальной жизни, быстрота перемен в материальновещественной среде, ценностных ориентирах, формах общественной и индивидуальной жизни оказывают воздействие на процесс передачи культуры. Если прежде молодое поколение внимательно всматривалось в «зеркало предков», проходило их жизненный путь, то в новой ситуации эта модель перестает быть единственной или главной.

Жизнь нового поколения проходит в изменившихся условиях, она больше не напоминает старым людям то, как они жили в молодости. Такие глубокие перемены могут наступить в силу разных обстоятельств:

• 1) катастрофа, уничтожившая почти все население, но в особенности старших, игравших наиболее существенную роль в руководстве данным обществом;
• 2) развитие новых форм техники, неизвестных старшим, но осваиваемых молодыми;
• 3) переселение в новую страну, где старшие всегда будут считаться иммигрантами и чужаками;
• 4) следствие завоевания, когда покоренное население вынуждено усваивать язык и нравы завоевателей;
• 5) принятие новой веры, когда новообращенные взрослые воспитывают детей в духе новых идеалов, которых не было у их предков;
• 6) меры, сознательно осуществленные революцией, утверждающей себя введением новых ценностей и стилей жизни для молодежи.

Так возникает кофигуративная культура, в которой основной моделью преемственности и передачи знаний и навыков становятся современники, а не предшествующие поколения. Данный тип культуры может стать преобладающим, вытесняя прежние модели и ценности как устаревшие, не соответствующие новым условиям. Молодежь выражает новую модель культуры, и общество стремится к усилению ее влияния. Молодые люди избираются в органы власти, замещая старшее поколение; осваивают новые профессии, отличаются формами досуга, отношениями в семье.

Однако из-за этих изменений общество не становится одновозрастным, в нем продолжают жить старики, хотя их опыт и мудрость уже не имеют столь существенного значения. Такое положение усложняет процесс взаимодействия поколений, может порождать различные конфликты. Неодобрение нового образа жизни, ностальгия по-старому, когда «все было лучше», негативное отношение к увлечениям, вкусам, интересам, ценностям молодых становятся психологической основой разногласий.

Поэтому новая ситуация требует от каждого поколения особенной терпимости к различиям, умения сохранять связь времен, не отторгая прошлого как слишком старого и не пренебрегая новым как недостойным. Иначе разрыв между поколениями становится неизбежным, общество резко дифференцируется по возрастным группам, восстание против авторитета старших на определенной стадии становится неизбежным.

Подобное состояние мятежности неоднократно возникало в истории культуры, когда младшее поколение, лишенное возможности использовать опыт старших, искало поддержки и руководства друг у друга, а сверстники становились лучшими наставниками.

Но жизнь не стоит на месте, молодость переходит в зрелость и старость, поэтому кофигурация как стиль культуры достаточно кратковременна. Это связано также с тем, что ориентир смещается на взрослых, более адаптированных к новым условиям и прошедших иную школу жизни.

Два стиля культуры и обе модели преемственности могут сосуществовать в течение длительного времени на одной и той же исторической стадии. Стабилизация культуры ведет к переоценке роли прошлого, оно вновь приобретает значение в трансляции культурного наследия.

Конфликты между поколениями, как отмечает Мид, прежде всего присущи обществам с высокой вертикальной мобильностью. В этом случае происходит неизбежный разрыв с теми моделями образа жизни, которые оказывали влияние на человека в детстве. Каналами вертикальной мобильности являются: система образования, получение более престижной профессии, быстрое перемещение в руководящие органы власти; деятельность администраторов, менеджеров; приобретение частной собственности, организация фирм, предприятий.

Новая ситуация непохожа на ту, которая была в родительской семье, а опыт предков становится ненадежным советчиком.

Другой тип кофигуративной культуры возникает в условиях миграции. Выезд на длительное время или навсегда в другие места, города и страны неизбежно прерывает нить преемственности в традициях, заставляет приобретать новые знания и навыки, усваивать иные формы, правила и ценности. Это происходит с теми, кто переезжает из села в город для получения работы или образования; с беженцами из мест межнациональных конфликтов; эмигрантами, в силу разных причин покидающими свою страну. Особенно рельефно новый образ жизни проявляется в семьях, где отсутствует третье поколение. Безотносительно к тому, была ли эмиграция добровольной или вынужденной, отвернулось ли старшее поколение от нищеты и бесправия своего прошлого или же тосковало по прежней жизни, поколение дедов представляет собой прошлое, «оставшееся где-то там…» Дети видят в них людей, по чьим стопам они никогда не последуют. Опыт молодых радикально отличается от опыта их родителей.

Будут ли эти молодые первым поколением, родившимся в эмиграции, первыми представителями нового религиозного культа или же первым поколением, воспитанным группой победивших революционеров, их родители не могут служить им живым примером поведения, подобающего их возрасту. Молодежь сама должна вырабатывать у себя новые стили поведения и служить образцом для своих сверстников^[5].

Сознавая непригодность своего опыта, родители поощряют детей к освоению нового языка, обычаев, правил поведения, ценностей и сами учатся обретению новых стандартов.

Молодые взрослые, мигрирующие по городам и странам, оставляют своих родителей на прежнем месте, на своей родине. Это явление свойственно и индустриальным обществам, создающим особые дома, где старики живут в своем замкнутом мире. Изоляция старшего поколения приводит к уменьшению его влияния на младшее, ослаблению связей внутри всего родственного клана. «Большая семья», столь характерная для традиционной постфигуративной культуры, уходит в прошлое.

Этот же процесс взаимодействия двух поколений становится типичным для организационных структур, социальных институтов. Необходимость быстрой адаптации к переменам требует от них большей гибкости.

Когда старшее поколение теряет реальную власть, вместе с ним уходят прежние эталоны культуры, стили общения, представления о долге, свободе, нравах и ценностях.

Но кофигуративная культура при всех своих достоинствах и быстроте реагирования на происходящие в обществе перемены, освоения нововведений обладает и рядом недостатков.

Она по своим связям синхронна, горизонтальна, и этот параметр лишает ее внутренней глубины и устойчивости. В ней все меняется в течение не только столетий, но и десятилетий, и даже нескольких лет. Все наполнено новизной, непохожестью, и это усиливает личную установку на временность, нестабильность жизни, бессмысленность прогнозирования, составления планов. «Жизнь здесь и сейчас» — таков лозунг новой культуры. Попытки возрождения культурного наследия сметаются ветром перемен.

Но общество сильно своими корнями, и оно ищет способы стабилизации культуры в новых условиях. Каждый такой сдвиг в культуре, отражающий ее адаптацию к новой жизни, неизбежно производит изменения в сознании и поведении людей.

«Чем сильнее ощущается разница между поколениями в семье, чем сильнее социальные перемены, являющиеся следствием вовлечения человека в новые группы, тем более хрупкой становится социальная система, тем менее уверенно, вероятно, будет себя чувствовать индивидуум», — заключает Мид¹.

Неустойчивость характерна для жизни человека в меняющемся мире. Эти обстоятельства вызывают стремление восстановить прошлое. Такие попытки достаточно распространены в разных обществах.

«Последователи нативистских, революционных или утопических культов пытаются создать закрытые общества, видя в них способ увековечить желательный образ жизни», — отмечает Мид^[6][7].

Кофигуративная культура не захватывает глубинных слоев культуры, она поверхностна и динамична. Но при этом ядро культуры не исчезает, не гибнет, оно сохраняется до того времени, когда в нем возникнет социальная потребность. Кофигуративная культура ориентирована на новые моральные, религиозные ценности, а технологические изменения вносят перемены в мир, который понятен и прежним поколениям.

Однако будущее приведет к возникновению новой культурной модели, которую Мид называет префигуративной культурой. Она создаст принципиально новые, неизвестные в прошлом механизмы изменения и передачи культуры, заявит о новых возможностях человека. Будущую ситуацию можно сравнить с жизнью в неизвестной стране. Представление о миграции в пространстве предстоит заменить на миграцию во времени.

Предстоящее будущее приобретает все большие непредсказуемость и неизвестность, и это вызывает необходимость укрепления в человеке жизненных и духовных сил, обращения к скрытым ресурсам жизненной энергии, расширяющим его творческие возможности.

• [1] Мид М. Культура и мир детства. С. 315.
• [2] Там же. С. 322—361.
• [3] Мид М. Культура и мир детства. С. 377.
• [4] Там же. С. 338.
• [5] Мид М. Культура и мир детства. С. 345.
• [6] Мид М. Культура и мир детства. С. 357—358.
• [7] Там же. С. 359.