Если мы принимаем мифологический подтекст идеологии, то одним из следствий подобной позиции станет осознание связи функционирования социального мифа и его вневременного (вечного) характера (как отмечал Клод Леви-Стросс, миф — это «машина для уничтожения времени»). Эффективный социальный миф не может ориентироваться на сиюминутные или даже долгосрочные программы (кого бы то ни было) или ценности, существование которых изначально ограничено некими хронологическими рамками.
В этом смысле представляется совершенно неверным ставить вопрос о так называемой «идеологии реформ», хотя содержательных возражений против нее нет. Но в основу идеологии следует положить некие универсальные, «годные на все времена» ценности в их архетипическом и исторически адекватном варианте.
Ценности такого рода, какими бы ни казались они абстрактными, будучи мифологизированы и увязаны с национальными архетипами, потенциально способны действовать гораздо более эффективно, чем любые законы и насильственные меры (во всех областях общественной жизни и экономики). Но вряд ли это произойдет скоро. Это слишком «микрофизика». Власть же всегда более озабочена «макрофизикой» и ей редко достает мудрости опуститься с ее вершин до понимания этой далеко не очевидной микрои метафизики, а интуитивно чувствуя в ней огромную силу — власть всегда боится утратить контроль над этой областью или передать ее кому-либо другому. Поэтому идеология пока остается областью и предметом деятельности дилетантов и политических спекулянтов. При этом не учитывается, что жизнеспособная идеология не делается «под власть» и не может существовать «под властью»; скорее наоборот — власть не может быть жизнеспособной, оказавшись вне смыслового поля.
И последнее. Мы регулярно публикуем сводки по состоянию экономики в странах СНГ и новых государствах, образовавшихся после распада СССР, и видим, что в некоторых из них экономическая ситуация гораздо хуже нашей. Но не менее важным и совсем не праздным является вопрос — в чем основное отличие социально-психологической ситуации в современной России от других стран, образовавшихся в результате распада СССР? Ответ частично содержится в основном тексте. Но в заключение хотелось бы сделать еще одно существенное примечание: латыш или эстонец, или даже гораздо менее экономически благополучные украинец или таджик воспринимают нынешние трудпз ности через призму гордости и достоинства, которые дала им обретенная (хотя и случайно) национальная независимость. Российская независимость обернулась национальным унижением. Возрождаться же можно только гордо.
Санкт-Петербург 10 августа 1996 года
