Лекция 1. ПРОБЛЕМЫ И ПАРАДОКСЫ ПАМЯТИ

Нашу жизнь можно представить в виде пути из пережитого прошлого в неизвестное будущее через миг реально испытываемых ощущений, который мы называем «настоящим». Но настоящее — это продолжение прошлого, оно формируется прошлым благодаря памяти. Именно намять не дает прошлому стать таким же непостижимым, как будущее, иными словами память придает ходу времени направленность.

Память определяет нашу индивидуальность и заставляет действовать гем или иным образом в большей мере, чем любая другая отдельно взятая особенность нашей личности. При этом память — самая долговечная из наших способностей.

Без любой способности, без любого органа чувств можно жить, оставаясь тем же для самого себя. Но лишившись памяти, человек утрачивает свое «я», перестает существовать. Вот почему так интересны и пугающи клинические случаи потери памяти. Вот почему не будет ошибкой сказать, что память — основа личности. В связи с этим особым статусом памяти поставим три проблемных вопроса.

• 1. Существуют ли способы фиксации памяти на каких-нибудь внешних носителях? Если да, то идея крионики — быстрого замораживания умерших до того времени, когда успехи медицины позволят воскресить их, — не пустая. Сторонники этой идеи считают возможным создание компьютерной системы для хранения памяти умерших, которую потом будто бы можно каким-то образом ввести возвращенному к жизни человеку. Других вариантов не предлагается, но и это пока не проходит. Дело в том, что компьютер не является воплощением человеческой памяти. Она закодирована в десятках миллиардов нервных клеток, образующих мозг, и в триллионах связей между этими клетками. Следы памяти — это живые процессы, которые трансформируются и наполняются новым содержанием всякий раз, когда мы их оживляем.
• 2. Насколько хорошо информация фиксируется в живой памяти человека? Многие жалуются на плохую память. Но факт: объем и продолжительность запоминания поистине удивительны.

Представим, что нам — как это делал канадский психолог Стэндинг — по очереди показывают несколько фотографий, а потом спустя неделю снова показывают те же фотографии, сопровождая каждую демонстрацией другой, новой, и просят сказать, какую из них мы видели раньше. Сколько мы сможем узнать фотографий, прежде чем истощится наша память или мы начнем путаться? Часто называли цифры от двадцати до пятидесяти. А в условиях эксперимента большинство людей правильно узнавали не менее десяти тысяч различных фотографий, не обнаруживая признаков исчерпания возможностей памяти.

Одна из возможных интерпретаций этого эксперимента — мы ничего не забываем. То есть в мозгу закодировано каким-то образом все наше прошлое — а именно это утверждают психоаналитики. Тогда к этому коду можно найти ключ и четко воскресить мельчайшие события прошлого. Но ведь мы забываем, и в этом невозможно сомневаться. Так почему же мы забываем? Может быть, забывание — благо, и мы запоминаем только то, что важно для выживания в будущем? В таком случае чересчур хорошая память была бы помехой. И в истории психологии зафиксирован, по крайней мере, один случай абсолютной памяти, доставлявшей массу неудобств своему хозяину (феномен Шерешевского, описанный А. Р. Лурией в книге «Маленькая книжка о большой памяти» [13]).

3. И самый важный вопрос: как мы запоминаем? Сегодня очевидно, что запоминание есть процесс и результат запечатления в смеси молекул, ионов, белков и липидов, из которых состоят десятки миллиардов клеток нашего мозга. Этого, учитывая связи между клетками, вполне достаточно, чтобы хранить воспоминания обо всей прошедшей жизни (десять миллиардов — большое число! Чтобы оценить его, математики предлагают подсчитывать эти связи со скоростью одна связь в секунду: на подсчет потребуется от трех до тридцати миллионов лет).

Но как устанавливаются эти связи? Нейробиологи признаются, что до внятного ответа еще далеко, но даже если предположить, что мы поняли работу механизма связывания, есть еще одна проблема. На протяжении жизни каждая молекула тела многократно заменяется, связи между ними устанавливаются и рвутся миллионы раз. Любая компьютерная память перестанет существовать, если все детали машины подвергнутся такой же замене. Но память, связанная со структурами мозга, в ходе этого процесса, составляющего существо биологической жизни, сохраняется. Это — главный парадокс биологической памяти.

Итак, наша память связана со структурами мозга. Но, говоря о памяти в повседневной жизни, мы в последнюю очередь вспоминаем о мозге, ибо для нас память — это свойство нашего ума, наших ощущений, мыслей и эмоций. И психологи изучают память именно с этой стороны. Как же память связана с мозгом, своим материальным субстратом, и нужно ли говорить об этой связи нам, психологам?

Нужно, поскольку есть все основания думать, утверждает корифей современной нейробиологии памяти Стивен Роуз [16, с. 8−16], и с ним трудно не согласиться: что методы современной науки позволяют исследовать не только работу ума, психики во всех ее проявлениях (чем традиционно занимаются психологи), но и описывать ее, исходя из свойств и строения мозга (этим занимаются нейробиологи, а также нейропсихологи).

Современная наука и ее методы для естествоиспытателя — это прежде всего убежденность в познаваемости мира методами рационального поиска и эксперимента. А конкретные схемы и правила познания, т. е. парадигма науки, сегодня существенно отличается от классической науки XIX в. (образ которой все еще пропагандируется системой образования). Исходя из «классических» представлений о науке легко впасть в так называемый физиологический редукционизм, т. е. пытаться найти память непосредственно в нейронах. Но это все равно, что пытаться понять, как работают компьютер и его программы, анализируя химический состав аппарата и дисков.

Итак, ученый, пытающийся изучать психику, память, помня о неразрывности связки сознание-мозг, должен описывать работу психики, исходя из свойств, строения и функций мозга. Подчеркнем, не объяснять, а описывать.

Выражение «объяснить» означает дать исчерпывающую характеристику сознания, исходя из точного описания молекулярных и клеточных компонентов мозга, их взаимодействия, эволюции и онтогенеза, т. е. сведения сознания к простой совокупности происходящих в мозгу процессов. Фактически это отказ от языка психологии, психика оказывается эпифеноменом.

Но что значит описать, исходя из??? С. Роуз предлагает аналогию. В 1799 г. в Египте был найден Розеттский камень. Его поверхность разделена на три части. Значки в верхней трети плиты — это древние египетские иероглифы, средняя часть занята скорописью — демотическим египетским письмом; в нижней трети плиты — греческий текст. Все три надписи представляют один и тот же текст, который ученые XIX в. смогли прочитать погречески, и это позволило расшифровать иероглифы письменного языка древних египтян. Параллельные переводы на Розеттском камне дали ключ к пониманию «кода», и это — аналогия решения задачи на понимание взаимосвязи между сознанием и мозгом.

Постигая мир, мы используем два альтернативных языка — «язык мозга» и «язык сознания». Язык сознания — это прежде всего наш собственный опыт, который мы выражаем как личное, субъективное мнение. Но наука на таком языке нс разговаривает. Классическая задача науки во все времена состояла в устранении этого личностного, субъективного свойства языка и замене его объективными, имеющими общую значимость суждениями. В физике этого достигнуть легко, в биологии — трудно, в психологии — очень трудно, а часто и невозможно.

Кто изучает язык мозга? Это биологи (физиологи, биохимики, анатомы), этот язык объективен. А язык сознания обычно бывает субъективным, им пользуются все люди для повседневного общения, а также литераторы. Однако у психологов он тоже претендует на объективность. И одна из задач, стоящих перед нейробиологами и психологами, состоит в том, чтобы научиться переводить с одного объективного языка на другой и обратно. Чтобы облегчить такой перевод, нужен Розеттский камень — некая надпись, которую можно параллельно прочитать на обоих языках, чтобы уяснить себе соответствия между ними.

Познание правил перевода не означает сведения одного языка к другому. Как греческий язык нельзя заменить египетским, так сознание — мозгом. Это два совершенно разных, но равноправных языка для описания одних и тех же явлений реальности. Стать же Розеттским камнем для изучения мозга, по мнению С. Роуза, может прежде всего память. Почему именно она?

Вспомним опять об особом статусе памяти в истории философии и науки — самой интригующей из способностей человека (ведь неспроста среди психических явлений только она имеет свою богиню). Каждая культура, стремясь постичь ее феномен, выдвигала для нее собственную аналогию. У греков это были записи на восковых дощечках, в Средние века такой аналогией служили сложные гидравлические системы из труб и клапанов. В XVII в., в эпоху зарождения современной западной науки, подходящими аналогами казались устройства с рычажками и шестеренками — часы, в XIX в. их место заняли электрические схемы, а во второй половине XX в. на смену им пришел компьютер. Но ни одна из этих аналогий не даст истинного представления о богатстве человеческой памяти. Почему?

• 1)Для каждого из нас собственная память глубоко субъективна. Жизнь каждого из нас можно разделить на две части: одна — «объективная» жизнь, которую наблюдают и могут описать другие, вторая часть — личные воспоминания о пережитом. Субъективный момент нс отражается в аналогиях и моделях. Но мы очень хорошо знаем о существовании и взаимопереплетении объективного и субъективного моментов нашего существования. Мы, субъекты, разговариваем на обоих этих языках.
• 2) Говоря о необходимости установления соответствия между языками мозга и сознания, биологии и психологии, принципиально важно помнить: человек и его мозг, психика — открытая система, непрерывно взаимодействующая с внешним миром вещей и других людей. Человек социален, и его память — продукт эволюции и истории. Результатом этой эволюции и истории является коллективная память, существующая в двух формах. Во-первых, как та, которую каждому члену общества обеспечивает технический прогресс, аудио-, видеотехника, память, которой никто никогда не был наделен лично (например, картины лагерей смерти, военные хроники, атомные взрывы и т. д.). Во-вторых, как древняя племенная память, коллективное бессознательное, зародившаяся в давно исчезнувших поколениях, не дающая покоя целым народам (Балканы, Кавказ).

То есть на примере памяти мы видим, что, говоря о ней, необходимо постоянно пользоваться двумя языками: индивидуальным и коллективным, субъективным и объективным, граница между которыми условна (граница между субъективным и объективным, считавшаяся четкой и незыблемой, с возникновением квантовой механики стала прозрачной и призрачной. И если это произошло в физике, науке о «простых» объектах, то тем более должно было произойти в биологии, а в психологии такой границы по-настоящему никогда и не существовало).

Память с очевидностью двуязычна, в то время как двуязычность других психических процессов скорее неочевидна, и нужны специальные усилия, чтобы эту двуязычность обнаружить.

С. Роуз говорит, что изучение расстройств памяти, вызванных болезнью или несчастным случаем, — этот подход нейропсихологи называют «выведением функции из дисфункции» — дало результаты (включая удивительные проявления сильных и слабых сторон нашей памяти), позволившие понять, в каком направлении надо искать, чтобы создать адекватную биологическую теорию памяти: в 90-е гг. XX в. выявлен ряд молекулярных, электрических и морфологических процессов (язык мозга), связанных с научением и психологической памятью (язык сознания), то есть прочитаны фрагменты текста, написанного на двух языках.

ю, Но заниматься языками мозга мы нс будем. Об этом — в курсах психофизиологии и физиологии ВНД и СС. Мы же, всегда помня о них, будем рассматривать язык сознания на примере памяти, ее феноменов и механизмов.