О значении статистики для правоведения и ее успехах в России за последнее время

Речь, читанная в заседании Московского юридического Общества 13 марта 1888 года

Шесть лет тому назад Московское юридическое Общество в годичном своем заседании решило открыть статистическое отделение. С тех пор и в среде членов Общества, и в публике не раз слышался вопрос: с какой стати Общество приняло под свое покровительство группу лиц, которые преследуют вовсе, по-видимому, несродные ему научные задачи; что общего между сухими цифрами статистических таблиц и теми правовыми нормами, которые регулируют жизнь отдельных лиц, народов и государств? В качестве официального представителя статистики в нашем Обществе я считаю себя обязанным по мере сил разъяснить помянутое недоумение и потому беру на себя смелость занять ваше внимание вопросом о значении статистики для правоведения.

Кто не знает, что в науке права совершается в настоящее время заметный поворот? Отношение современного взгляда на право к прежнему можно удобно охарактеризовать следующими словами Спинозы, которые мне попались в одной из статей статистика Рюмелина: «Человек желает чего-нибудь, стремится к чему-либо не потому, чтобы он признавал это за благо, а, напротив, он признает что-либо за благо потому, что желает того и стремится к тому». Прежнее направление в науке права стояло на точке зрения первой половины тезиса Спинозы. Система понятий о добром и справедливом выводилась из некоторых основных, природных свойств человеческой натуры и разума и, облекаясь авторитетом общественной власти, признавалась обязательною для людей; люди должны были стремиться к тому, что творческий разум законодателя, повинуясь вечным велениям истины и правды, признавал за благо. Но в начале нынешнего века стало пробивать себе дорогу другое течение, которое стоит близко ко второму тезису философа; в умах ученых начал укоренятся взгляд, что господствующие в данной среде идеи о благе и праве отражают стремления и желания этой среды. Знаменитый основатель исторической школы Савиньи и его последователи смотрели на право как на продукт жизни, как на отпечаток народного духа. Убеждение в тесной связи права с жизнью было у некоторых из сторонников исторической школы настолько крепко, что по применяемым в данное время юридическим нормам считалось возможным определять ступени общественного развития народов. Мысль о закономерном порядке, господствующем в явлениях жизни общества, и о взаимном соответствии (consensus) между различными проявлениями этой жизни, — мысль, составляющая драгоценное приобретение социальной науки XIX века, — естественно заставляет примкнуть к тому взгляду на право, которого с легкой руки Савиньи держатся Иеринг, Лоренц Штейн и множество других видных юристов нашего времени. Мы не разделяем крайних выражений этого взгляда; не держимся, например, того мнения К. Маркса, что «законодательство только протоколирует и обнародует во всеобщее сведение тенденции экономических отношений»; мы не думаем, говоря словами автора «Капитала», что «ручная мельница непременно даст общество с феодальным владельцем, а паровая — с промышленным капиталистом»; мы полагаем, что не одни экономические отношения, но также и целый ряд других факторов, действующих в обществе, творят право. Но мы твердо верим, что право отражает в себе особенности и потребности страны и эпохи, что законодательство данного государства тем действительнее и благотворнее, чем полнее оно удовлетворяет нуждам всех или большинства членов общежития.

При свете современного научного воззрения юрист, — будет ли он ученым законодателем или практиком, — непременно должен ознакомиться с природою тех жизненных отношений, которые будут регулироваться правом. Откуда же возможно почерпнуть такое знакомство? — Обычным и для всех доступным источником его является личный жизненный опыт. Иногда этого опыта бывает вполне достаточно, чтобы выяснить и мотивировать некоторые предписания права, хоть, например, запрещение воровства и убийства. Но такими простыми правилами люди могли ограничиваться лишь на первобытных ступенях культуры; по мере же движения вперед общественного быта вырабатывается система более сложных отношений, которых природа не может быть познана с первого взгляда, для уразумения которых недостаточно одного обыденного опыта. В самом деле, ведь наш личный опыт субъективен и отрывочен. Как бы он широк ни был, на нем всегда отражаются индивидуальные свойства наблюдателя и случайные особенности объектов, попавших в поле зрения данного лица. В силу этих качеств личного опыта он может привести к ошибочным выводам даже относительно таких объектов, где ознакомление с единичным фактом само по себе достаточно для приобретения верного познания. Но ограниченность простого житейского опыта станет еще яснее, если мы вдумаемся в особые свойства тех явлений, которые именуются общественными. Физик, определив точку замерзания одной капли ртути, знает условия замерзания ртутных капель в мире; напротив, юрист, изучив во всех подробностях натуру одного преступника, не может сказать почти ничего о другом преступнике. Объяснение этой коренной разницы между явлениями внешнего мира и человеческого общества состоит в том, что первые, находясь под влиянием причин постоянных, тождественны или однородны, тогда как, напротив, явления общественные зависят от множества причин не только постоянных, но также изменяющихся и случайных, вследствие чего и обладают индивидуальным характером. Наблюдение отдельного факта здесь не может служить основанием для заключения о других случаях того же рода; действия одного человека не похожи на действия других. В подобных случаях необходимо совместное наблюдение множества однородных случаев с тем, чтобы из суммы таких частичных изучений составить одно общее исследование, — необходимо то, что зовется массовым наблюдением. Таким образом, из самой природы общественных явлений вытекает необходимость систематического массового исследования, которое одно только и может привести к познанию их. Теория и практика массового исследования ведается статистикой. Задача этой науки состоит в том, чтобы при помощи особого метода, состоящего в систематическом количественном наблюдении больших масс фактов, описать явления, совершающиеся в обществе, подметить законы, которым они подчиняются, и определить по возможности причины, их вызвавшие. Если юристу нельзя обойтись без возможно полного и точного познания явлений, происходящих в обществе, то как он может игнорировать науку, которая одна только и в состоянии пролить свет на многие из этих явлений? Напротив, чем шире и серьезнее начинает понимать правоведение свои задачи, тем яснее становится, что юриспруденция и статистика — две родные сестры, две тесно переплетающиеся ветви на великом дереве обшествознания. Попробуем проследить эту родственную связь в отдельных случаях, сделаем попытку выяснить на конкретных примерах те услуги, которых может ожидать правоведение от статистики.

Из различных отраслей статистики ближе всего стоит к праву уголовная. Для криминалиста существенно знать обстановку преступных деяний. Конечно, это познание в значительной мере дается богатым опытом судьи и защитника, пред которыми каждый день раскрывается жизненная драма, разоблачаются все изгибы души, все помыслы и побуждения человека-преступника. Но ведь это пестрое разнообразие фактов расшатывает основы человеческого суждения. Когда перед глазами пройдут сотни фигур, с бесконечным множеством различных черт и особенностей, то в конце концов удержатся в памяти или признаки чересчур общие и уже вследствие этой общности мало интересные, или же качества явлений, случайно бросившиеся в глаза в силу каких-либо личных свойств наблюдателя. И этот-то набор мимолетных заметок нередко служит основой для юридической нормы, которая будет управлять жизнью, для приговора суда, иногда навеки решающего жизненную судьбу человека! Не замечаем ли мы ежеминутно печальные последствия подобных поверхностных суждений? Случайное оправдание преступника, противоречащее голосу общественной совести или идущее вразрез с тенденциями влиятельных партий в обществе, сейчас же вызывает ожесточенные вопли о негодности существующей судебной организации, о безнаказанности воров, поджигателей и убийц. Стоит законодателю несколько увлечься впечатлением минуты, стоит суду поддаться господствующему течению, и в результате быстро может народиться общественная неправда: законодатель, под предлогом кажущихся поправок, начнет портить оправданные долголетним опытом начала судоустройства; суд, стараясь быть строже, станет чаще становиться в коллизию с требованиями совести. — Подобная опасность отстраняется, если законодатель и судья станут чаще заглядывать в страницы уголовной статистики. Немые цифры этих изданий красноречивее самых талантливых защитников существующей судебной организации убедят скептиков, что их опасения и страхи составляют плод неверного мышления. Они покажут, что на одно оправдание приходится у нас в среднем около двух обвинений, что процент оправданных в одних местах увеличивается, в других уменьшается, в целом же остается в течение значительного ряда лет без особых колебаний. В период между 1875 и 1878 гг. процент оправданных из числа судившихся в окружных судах с участием присяжных заседателей колебался между 35,5 и 36,5%; в 1879 г. он поднялся было до 38,4%, а в 1881 г. опять спустился до 33,5%. Что существующий процент оправданий имеет свои глубокие причины, об этом можно заключить по тому постоянству, с которым воспроизводятся из года в год разницы в этом отношении между мужчинами и женщинами, между отдельными судебными округами и между различными разрядами преступлений. Нс без основания же процент оправданных мужчин за три года, с 1877 по 1879, равнялся 34%, а женщин в 1877 — 46%, в 1878 и 1879— 45,5%. Трудно объяснить случайностью, что в округе московской судебной палаты оправдывается от 34 до 36,5%, а в одесском округе — 45−47%. Можно ли сравнивать итоги России и других стран касательно судебной репрессии, когда у нас есть некоторые характерные категории преступлений, по которым из года в год оправдывается почти три четверти подсудимых? Так, например, в 1879 году по преступлениям против законов о состояниях оправдано 71%, по преступлениям служебным — 71,5%, по нарушениям уставов казенных управлений — 66% всех обвинявшихся; тогда как, напротив, в преступлениях, так сказать, космополитических, — например, в краже, — оправдания составляли в том же году лишь 31,5%, в убийстве — 34,7%. Указанные разницы в числе оправдательных приговоров составляют важный предмет для размышлений законодателя. Если те же самые судьи в одном роде преступлений освобождают от наказаний три четверти, а в другом только треть обвиняемых, то, по всей вероятности, существуют какие-либо несовершенства в самом законе: или уголовный кодекс расходится с понятиями народа о степени преступности и наказуемости известных деяний, или, быть может, предшествующая суду подготовка дел неодинаково тщательна в разных родах преступлений. Мы остановились лишь на одном роде данных из области уголовной статистики; но еще больше поучительных выводов найдет для себя юрист в тех ее отделах, которые касаются личных свойств осужденных: их пола, возраста, семейного положения, сословий, занятий, средств жизни, вероисповедания, образования, отношения осужденных к потерпевшим, времени и места совершения преступлений. Цифры этих таблиц проливают яркий свет на те тайники общественной жизни, где под влиянием роковых сил расшатываются человеческие нравы и формируется характер преступника; в каждой своей колонне они ставят серьезные проблемы законодателю. Нельзя, наконец, не обратить внимания на отдел о повторении преступлений, который в некотором смысле можно считать критикой существующей системы наказаний.

Переходим к другой отрасли статистики, в которой связь с юриспруденцией не менее очевидна. Тшательное знакомство с хозяйственной жизнью есть необходимое условие выработки целесообразных норм в гражданском праве. Под влиянием недостаточного знакомства с фактическими отношениями иногда творятся несправедливости и ломается без всякой нужды народная жизнь. Мы не будем обращаться к фактам седой старины; не будем говорить о том, как германские юристы в конце Средних веков под влиянием господствовавших в то время идей римского права, а главным образом, в силу незнакомства с народным хозяйственным бытом, способствовали преждевременному разложению марки, — этой формы аграрного устройства, которая обеспечивала большинству народа блага пользования землею. Мы не будем упоминать, как в более близкое нам время, при освобождении крепостных в Пруссии, неверная оценка степени зажиточности большинства тогдашнего сельского населения способствовала обезземелению крестьянства. Надеясь на состоятельность того высшего слоя зажиточных крестьян (Vollbauern), которым издавна славилась Германия, правительство Штейна и Гарденберга не сочло нужным принять меры к облегчению при помощи государственного кредита покупки земель освобожденными крестьянами. Но реформаторы проглядели, что эти полные крестьяне составляют лишь незначительное меньшинство и что главная масса сельского населения лишена средств самостоятельно выкупить землю, состоявшую в ее пользовании в период крепостного права. Впоследствии правительство старалось поправить ошибку, учредив в 50-х годах рентный банк, но было уже поздно: процесс упразднения крестьянских дворов приходил в это время к концу. Будь в руках тогдашнего прусского правительства статистические данные об экономическом положении крестьянства, вроде тех, какими владеет Германия ныне благодаря исследованиям Общества социальной политики, а тем более таких, какими располагает наша русская земская статистика, — и подобная роковая ошибка, при том сочувствии к интересам народа, которым отличались знаменитые прусские реформаторы, была бы, пожалуй, невозможна.

Но нам незачем обращаться за границу. Мы найдем немало аналогичных фактов и в нашей собственной стране. Едва ли многим из нас известны, например, те бедствия, которые причинило распространение на Олонецкую губернию общего закона о наделении землею государственных крестьян, — закона, который оказался вполне благодетельным для внутренних губерний. Этот закон предписывает выдавать владенные записи на каждое селение. Между тем в Олонецкой губернии издавна существует так называемая волостная община. При господствующем в той губернии подсечном хозяйстве каждый член общины захватывал в свое пользование столько земли и лесу, сколько нужно было и сколько хватало сил на разработку. В течение двухтрех лет крестьянин собирал обильную жатву на подсеках, а после того земля снова становилась общим достоянием. При таких условиях волость была единственным хозяином, а крестьяне не более как работниками на этой земле. Для удобства ведения подсечного хозяйства крестьяне разбредались по волостной территории, образуя починки, состоящие нередко из одного или двух дворов. Особенности этого земельного устройства до самого последнего времени были неизвестны в литературе. В первый раз они были описаны производителем работ по выдаче владенных записей олонецким крестьянам г-ном Лалошем в 1874 году; до тех же пор мирское владение землей естественно представлялось в форме великорусской сельской общины. Естественно, что правительство приурочило свой закон к этой единственной знакомой форме общинного землевладения. Между тем из такого недоразумения вышло крупное зло. Когда к селениям из двух-трех дворов оказалось прирезанным небольшое установленное законом пространство земли, то пришлось расстаться с подсечным хозяйством и спешно переходить к трехполью; а каждый знает, как трудны в сфере земледелия быстрые переходы^[1].

Можно привести пример еще более к нам близкий. Давно ли у нас раздавались голоса о необходимости установить законом сроки для общинных переделов? Мотивом для такого требования служило уверение, что наши крестьяне слишком часто перераспределяют между отдельными дворами свою мирскую землю, вследствие чего на ней невозможно вести сколько-нибудь правильное хозяйство. В докладах известной комиссии для исследования сельского хозяйства и сельской производительности в России прямо высказывается мысль об удлинении сроков для переделов мирской земли как результат мнений и отзывов сведущих людей. Однако стоило произвести тщательные статистические наблюдения даже в одной Московской губернии, что было исполнено покойным нашим сочленом В. И. Орловым, и ненужность этого вмешательства обнаружилась ясно как день. Оказалось, что сроки мирских переделов представляют громадное разнообразие даже в смежных селениях и находятся в связи со множеством хозяйственных и бытовых условий, вследствие чего вмешательство законодательства с его грубыми однообразными нормами только создало бы напрасную ломку без малейшей выгоды для хозяйства. Но что главное, — самый факт, которым мотивировалась необходимость закона о переделах, оказался неверен. В Московской губернии, где невозможно земледелие без удобрения и без довольно тщательной обработки полей, преобладают на мирских землях долгие сроки для переделов; средняя, выведенная из наблюдений над 4442 общинами, дает сроки переделов около 10 лет: это такой срок, при котором доступна самая высокая культура, как свидетельствует пример Франции и Бельгии, где обычная продолжительность арендных контрактов меньше 10 лет. Но кроме того исследование показало, что сами крестьянские общины увеличивают сроки переделов в тех случаях, когда оказывается необходимость перейти к лучшей обработке земель, и, следовательно, по собственной инициативе делают то, к чему предполагалось принудить их законом.

Мы отметили, так сказать, отрицательные услуги, которые может оказать или оказала хозяйственная статистика юриспруденции. Приведем случаи услуг положительных. Кто из присутствующих не согласится, что издание новых фабричных законов есть одно из важнейших деяний нынешнего царствования? Но ведь это законодательство целиком опирается на исследования, выполненные частью земствами, частью правительством и фабричными инспекторами. Изучение фабрик Москвы, произведенное комиссиею, учрежденной московским генерал-губернатором, санитарное описание фабрик Московской губернии, выполненное в московском земстве под руководством профессора Эрисмана, а главное — отчеты фабричных инспекторов, в особенности труды нашего сочлена проф. Янжула, — вот фактический материал, по преимуществу послуживший основой нашего нового фабричного закона; не будь этих кропотливых изысканий, и мы, быть может, до сих пор не имели бы благодетельных законоположений, ограждающих самые насущные интересы рабочих, а если бы и имели, то, вероятно, не в том виде, как они существуют в настоящее время.

Еще более широкое применение имеет статистика в смысле подготовки для будущего законодательства. Каждый, например, знает, как скудны в нашем X томе Свода Законов постановления о земельных арендах. И не мудрено. Свод составлялся в то время, когда найма земли почти не существовало в жизни, когда крепостные и государственные крестьяне владели землей на праве, не имевшем ничего общего с современной арендой. Но в настоящее время отдача земель в арендное содержание сделалась для владельцев господствующим способом извлечения дохода из имений, а для крестьян главным подспорьем к скудной выручке от собственных наделов. По сведениям, собранным центральным статистическим комитетом в 1881 г., крестьяне снимали в пределах Европейской России 11,6 млн десятин, —• огромное количество, равнявшееся 8,6% собственной надельной земли. Но, по тем же сведениям, были губернии, где площадь арендуемой земли доходила до 15% (Курская, Орловская), даже до 20% (Екатеринославская) и до 26% (Херсонская). В Курской губернии, по земско-статистическим исследованиям, 37% домохозяев, т. е. один из трех, снимает землю у помещиков; в некоторых же уездах, — например, Путивльском и Льговском, — количество арендующих домохозяев доходит до 57% всего числа дворов. Таким образом, в некоторых частях России арендование сделалось столь же жизненным условием для сельского люда, как и наделение собственной землею. Если законодатель признал за благо определить во всех подробностях порядок обеспечения крестьян землею, равно как условия выкупа этой последней, то как же возможно оставлять на произвол судьбы такую сторону аграрного быта, как аренды; как можно мириться с тем, что столь сложная система отношений регулируется десятком туманных и неопределенных статей нашего гражданского кодекса? Несомненно, что в ближайшем будущем придется видоизменить и дополнить наши законы о земельных арендах; но как и в каком направлении? Ведь наем земли представляет множество разновидностей, существенно различающихся по своему экономическому и юридическому характеру. Фермерство, вроде английского, существенно отличается от малороссийской скопщины или погодного съема крестьянами земли за деньги. К какому же из видов аренды должно быть по преимуществу приурочено законодательство? Ответ на это можно получить только через статистическое исследование, которое покажет, в каком численном отношении находятся между собою разные формы арендования земли и какие условия найма являются господствующими. Куда бы из густонаселенных губерний мы не обратились, — повсюду мы встретим в настоящее время огромное преобладание подесятинной съемки земли на один год, о которой в нашем законодательстве всего меньше указаний. Эта съемка совершается или за деньги, или за отработки разного рода. Так, в Курской губернии три четверти арендуемой площади снимаются за деньги, а четверть за отработки; но в той же губернии есть уезды, где за отработки снимается почти половина арендуемых земель. Статистика показывает далее, что под общим термином отработки скрывается множество разновидностей наемного договора, о которых без специального изучения дела нельзя составить никакого понятия. Можно было бы возразить, что общий закон не обязан входить в различные детали жизненных отношений, создаваемых местными условиями; но статистика поможет и в данном случае: она даст точный критерий для различения того, что составляет принадлежность какой-либо единичной местности и что широко вошло в народную жизнь. Как может, например, законодатель закрывать глаза на явление мелких погодных аренд, когда, по указаниям статистических исследований, они практикуются в густонаселенных черноземных губерниях чуть не половиной крестьянских дворов?

Мы представляли целый ряд примеров, из которых видно значение статистики для подготовки и правильной выработки законов. Но кроме того она является драгоценным орудием для проверки степени приложимости и действительного приложения законодательных мер; а лишь путем непрерывной оценки последствий принимаемых мер накопляется та практическая мудрость, которая составляет славу законодателей и основу благоденствия народов. Каждый закон есть в своем роде эксперимент; в данную совокупность жизненных условий им вводится новый фактор. Спрашивается, какое влияние произведет этот фактор, как осуществится на деле та цель, которую преследовал законодатель? Положим, например, издан будет закон, — о котором теперь хлопочут, — разрешающий каждому собственнику учреждать заповедное имение. Ведь главным основанием для суждения о степени целесообразности этого закона будет служить более или менее широкое применение его на практике. Не лучшей ли критикой нашему закону о майоратах, навеянному слепым подражанием западным образцам, служит то обстоятельство, что он, согласно недавно опубликованным данным, применен всего в 32 имениях на целую Россию? Не указывает ли приведенная цифра, что эта выдумка англо-германской аристократии, основывающая, по словам Ад. Смита, «обогащение одного члена семьи на нищете всех остальных», совершенно не в духе нашего дворянства? Но этого мало. Если даже окажется, что заповедные имения заводятся сотнями и тысячами, нужно еще узнать, оправдались ли на деле ожидания, формулированные в знаменитом петровском указе об единонаследии: действительно ли при этом «государственные доходы справнее», «господин довольнее», действительно ли «фамилии не упадают, но в своей ясности непоколебимы бывают», верно ли, что обделенные при наследовании «ищут хлеба своего службою, учением, торгами и промыслами»?

При свете положительной науки каждая законодательная мера может дать повод к исследованию двойной причинной зависимости. Правильно выработанный закон есть логическое последствие тех предшествующих условий, среди которых и по поводу которых он является на свет. Чем меньше творческой фантазии вносит законодатель, тем его создание будет жизненнее и благотворнее. Издание закона можно уподобить математической задаче: при данных условиях решение задачи может быть только одно. — Но есть еще другое причинное соотношение, — это выясненная сейчас связь закона с его последствиями, оценка дерева по его плодам. Лишь подобное двойное сопоставление каждого законодательного акта с условиями, его вызвавшими, и с последствиями, им произведенными, может послужить прочным фундаментом научного правоведения, а в обоих этих случаях услуги статистики неоценимы и незаменимы.

Нужно отдать справедливость государствам Европы в том, что в большинстве их ясно сознается важное значение статистики для целей законодательства. Так, в Англии всякая сколько-нибудь значительная реформа предваряется парламентским обследованием, в котором наряду с опросом сведущих лиц обыкновенно играет важную роль и систематический счет изучаемых явлений. Подобно Англии и континентальные государства не жалеют сил и средств, чтобы на тщательном изучении действительности прочно обосновать свое законодательство. Припомним во Франции известное обследование (enqu?te) железных дорог особою комиссией под председательством Мишеля Шевалье, предварившее решительную переделку конвенций с железнодорожными компаниями, в Германии — исследование положения фабричных рабочих, поведшее к изданию фабричных законов, в Италии — изучение гигиенических и санитарных условий, повлекшее за собою существенный пересмотр прав и обязанностей общин в санитарных вопросах. Даже у нас, начиная с прошлого царствования, стал входить в практику этот полезный обычай. Многим, вероятно, памятны те обширные статистические работы, которые были выполнены по поводу крестьянской реформы. Из более близкого к нам времени невольно приходит на мысль комиссия для исследования железнодорожного дела в России, состоявшая под председательством графа Баранова. Огромная масса данных, собранная этою комиссиею, послужила основой для новейших законоположений по части железных дорог и программой для политики правительства относительно рельсовых путей. Общий Устав российских железных дорог и Положение о совете по железнодорожным делам всецело опираются на исследования комиссии. Но нужно еще принять во внимание, что вследствие исключительных обстоятельств начала 80-х годов правительство далеко не использовало для практических реформ всего богатого материала, заключавшегося в трудах названной комиссии.

Однако специальное обследование (enquete), предпринимаемое лишь для данного отдельного случая, не всегда приводит к цели. Главное содержание обследования составляет опрос сведущих людей; выбор же этих последних непременно в большей или меньшей степени имеет характер искусственного подбора. Но, если даже это опасение не имеет места, привлекаемые лица все же не могут уберечься от влияния идей, господствующих в данное время в обществе или в известных его слоях, не могут противостоять тем тенденциям, которые проводятся в литературе. В силу такого бессознательного обобщения взглядов люди с разных концов страны, отнюдь не спеваясь между собою, могут дать одностороннее решение, которое, однако, именно в силу такого совпадения приобретет несвойственный ему авторитет истины. Поэтому обследование не в состоянии заменить систематического и исчерпывающего счета явлений, характеризующего статистику. Сознание этой незаменимости повело повсюду в Европе и в нашей стране к устройству центральных статистических бюро и к собиранию данных отдельными ведомствами. Для целей правоведения особенно важны две отрасли статистики, успехи которых в нашем отечестве мы и подвергнем краткому обозрению.

Уголовная статистика до судебной реформы и в первое время после нее основывалась на ежегодных отчетах Министерства юстиции. Эти отчеты, заключая в себе сведения о движении дел по разным инстанциям судебных учреждений, а также об обвиненных по разрядам преступлений, по полу, возрасту, сословиям и роду присужденных наказаний, представлялись по своему времени весьма удовлетворительным статистическим источником. Они были тем более ценны, что обнимали все судебные учреждения империи, подведомственные министерству юстиции, чего, к сожалению, нельзя сказать об изданиях, заменивших собою отчеты. Недостатки отчетов Министерства состояли в ограниченности сведений, даваемых ими о преступниках, и в возможности ошибок при практиковавшемся в то время способе составления уголовно-статистических таблиц в канцеляриях губернских прокуроров. В 1871 г. утверждены правила ныне действующей отчетности по делам уголовным. Отличительная черта новых правил состоит в том, что ими введена для всех записей форма индивидуальных карточек, разработка же материала сосредоточена в центральном учреждении, — статистическом отделении Департамента Министерства юстиции. Программа записей о подсудимых поставлена настолько широко, что подобного обилия вопросов не встречается даже во Франции, которая в деле уголовной статистики идет впереди других стран. В статистическом листке, составляемом в окружном суде или судебной палате, имеется 31 вопрос. Недостаток правил 1871 г. состоит лишь в том, что они распространены не на все местности, а лишь на те, где введены Судебные Уставы Императора Александра II. Притом отчетность, установленная этими правилами, простирается только на дела, подсудные окружным судам, и на те из дел, подведомственных мировым судьям, виновники которых наказуются тюремным заключением. На основании помянутых записей, разработанных в статистическом отделении Департамента, составляются Своды статистических сведений по делам уголовным. Эти Своды, которыми по справедливости может гордиться русская статистика, стали появляться с 1873 г. и доведены к настоящему времени до 1883 г., так что мы имеем теперь всесторонние данные за 11 лет. Богатейший материал, заключающийся в Сводах, дает полную картину преступности в нашей стране, и нужно лишь удивляться малому вниманию юристов к этому неисчерпаемому источнику поучения. А внимание в самом деле представляется незначительным, если судить о нем по количеству книг и статей, разрабатывающих названный материал.

В области хозяйственной статистики успехи, достигнутые за последнюю четверть века в нашем отечестве, громадны. Еще недалеко то время, когда статистика русского народного хозяйства основывалась всецело на сомнительных данных, доставляемых низшими административными органами. Но с 60-х годов — с этой эпохи всеобщего оживления, от которой пошло все доброе, чем красится наша земля, — начинается попытка правительства улучшить собирание и разработку статистических материалов. В 1863 г. был преобразован Центральный статистический комитет. Благодаря просвещенному руководительству известного статистика и географа, нашего нового почетного члена П. П. Семенова комитет успел выполнить множество работ, между прочим, по хозяйственной статистике. Из 25 выпусков второй серии «Статистического Временника» к хозяйственной статистике относятся одиннадцать. Еще больше материалов находится в третьей серии «Временника», которая началась уже после оставления П. П. Семеновым должности директора комитета. Из 21 выпуска третьей серии более половины посвящено хозяйственным вопросам. Одна из существеннейших услуг, оказанных комитетом, заключается в производстве и разработке подробнейшего обследования поземельной собственности и населенных мест Европейской России. Это огромное восьмитомное издание дает полную картину землевладения в каждой губернии и каждом уезде России и может поравняться с лучшими подобными трудами за границей. Из изданий Центрального комитета нельзя не упомянуть еще превосходной статистики урожаев и обработки конской переписи.

С Центральным статистическим комитетом соревнуют по части изданий другие правительственные ведомства: почти все наши министерства имеют собственные статистические издания. Для хозяйственной статистики из них особенно важны: издаваемые Департаментом земледелия своды сведений, доставляемых корреспондентами о состоянии посевов, урожаев и сельского хозяйства вообще; публикуемые Министерством финансов превосходные отчеты о внешней торговле, об операциях кредитных учреждений; выпускаемые Министерством путей сообщения сборники сведений о железных дорогах, шоссейных и водяных путях; составляемые Военным министерством хозяйственные описания военных округов и т. д. Важнейшим фактом в истории статистики за последнее время является энергическое участие земств и городов в деле собирания и разработки различных данных о народной жизни. С самых первых шагов на этом поприще земства вступили на самобытный и плодотворный путь местных исследований при помощи специальных агентов. С легкой руки московского и черниговского земств около 200 у.е.здов более или менее затронуто земскими исследованиями, а около 150 описано вполне. Стоит взять в руки любой из новейших земских сборников, чтобы составить себе понятие о том, какую массу сведений по важнейшим сторонам жизни каждого селения и каждого крестьянского двора или помещичьей экономии заключают в себе их таблицы. Для каждой самой мелкой местности уезда мы находим в сборниках анализ всех существенных факторов, на которых зиждется благосостояние крестьянского двора. Состав семьи, рабочая сила, землевладение, скотоводство, промыслы, арендование чужих земель и, как результат названных условий, техника земледелия, урожаи, а с другой стороны — потребности семьи, ее бюджет, ее жилищные условия, ее платежи, степень образования ее членов — все это определено в сборниках земскими статистиками не на основании каких-либо гадательных оценок и приблизительных соображений, а путем точного систематического счета всех без исключения фактов известного рода. Так как земские исследования охватили почти все полосы Европейской России, за исключением крайнего Севера и западной окраины, то мы можем с чувством глубокого удовлетворения и справедливой гордости сказать, что крестьянское хозяйство, эта основа всей народной экономии нашей земледельческой страны, изучено в России как нигде. Немало пришлось потратить усилий и средств для осуществления таких исследований. Но если когда-нибудь дойдет очередь до серьезных забот о нашем крестьянском классе, до поддержки его колеблющегося хозяйства, то, несомненно, помянут добром тех неутомимых, нередко безвестных тружеников, которые на службе земству собрали и обработали материал для подобных описаний. Имея в руках подобные исследования, и правительство, и земство, и частные лица могут идти в деле улучшений по торной дороге: они найдут в сборниках не только богатый запас материалов, но даже как бы готовый план практических мер.

Однако не одно крестьянское хозяйство затрагивается земствами в их исследованиях. Описание частновладельческого хозяйства, изучение фабрик и заводов, исследование кустарной промышленности, изучение школьного дела, наблюдение за текущими переменами в земледелии и промышленности — все эти разнообразные стороны статистической работы идут в земской статистике рука об руку с описаниями крестьянского хозяйства. — Наряду с земствами немало сделали большие города. Не говоря о других трудах, Петербург и Москва в начале 80-х годов выполнили и разработали поистине образцовые переписи. Издания переписей охватывают во всех деталях жизнь столиц и отмечают своеобразные черты их населения. В них, как в зеркале, отражаются оригинальные, иногда очень неприглядные условия существования в русском большом городе, и как бы сами собою намечаются разнообразные задачи, лежащие по отношению к ним на законодательстве и управлении.

Переживаемая нами эпоха не из таких, чтобы можно было слишком превозносить ее; но в одном отношении за нею остается неоспоримое преимущество. Никогда прежде наша страна и наш народ не были предметом столь обширного и многостороннего изучения. Эти сотни томов исследований по статистике и обычному праву и т. д., покоящиеся в пыли специальных библиотек, останутся для последующих поколений живыми памятниками того страстного одушевления в деле познания родной страны, которое охватило русское образованное общество в последней половине 70-х и в первой половине 80-х годов. Это увлечение, теперь начинающее уже, по-видимому, остывать, не успело еще принести всех плодов. Но несомненно, что труды, им вызванные, положили прочную основу для многих будущих реформ в праве и законодательстве, в общественном и экономическом устройстве разных слоев нашего населения. Одно л ишь смущает дух при виде этой необъятной массы накопленного материала: скоро ли найдутся неутомимые труженики, которые сведут воедино все эти разбросанные части; скоро ли общедоступная переработка сделает безграничное море фактов общественным достоянием? Такой труд не под силу единичной личности, но он легко может быть осуществлен при помощи коллективных усилий многих. Невольно приходит на мысль при виде настоящего многочисленного собрания, не может ли наше Общество, уже немало чрез посредство своих членов потрудившееся для накопления фактов, оказать добрую услугу и в их разработке. Позволяю думать, что занятие этого рода, в силу выясненной выше связи между статистикой и правоведением, могло бы быть, помимо всего другого, полезнейшим средством подготовки к своему делу для молодых наших сочленов, которые выходят из стен университета с теоретическими сведениями, но без достаточного знакомства с действительною жизнью. Во всяком случае «жатва готова; пошли, Бог, жнецов!».

• [1] Подробности в книге С. А. Приклонского «Народная жизнь на Севере». М., 1884.