Идея истории р. Дж. Коллингвуда

Интерес к философскому наследию Робина Джорджа Коллингвуда СRobin George Collingwood, 1889—1943) — историка и археолога, оригинального английского мыслителя — стал стремительно расти уже после его смерти. На русском языке его главная историко-философская работа «Идея истории» («The Idea of History», 1946) была опубликована лишь в 1981 г. И хотя автор должен относится ко всем, излагаемым им в пособии концепциям одинаково, но скрыть особое отношение к Коллингвуду ему, видимо, не удастся. Мы исследуем в теории истории Коллингвуда две взаимосвязанные и взаимозависимые проблемы:

• 1) его идею о том, что «вся история — история мысли»;
• 2) убеждение, что любая историческая реконструкция вынуждена опираться на силу человеческого воображения.

«Вся история — история мысли»

Первый признак истории, по мнению Коллингвуда, заключается в том, что «история — это разновидность исследования или поиска»^[1]. Но на что направлен ее поиск? Коллингвуд говорит: «Я отвечаю: res gestae — действия людей»^[2], т. е. на исследование действий людей в прошлом. И тут же признает, что это определение слишком короткое и нуждается в дальнейшем разъяснении. Ведь история интерпретирует действия людей не так, как это делает, например, психология, а опираясь на источники прошлого. История есть, прежде всего, «интерпретация фактических данных прошлого»^[2]. Но зачем нам, вообще, нужна эта интерпретация? Ответ Коллингвуда не отличается, в принципе, от тех ответов, которые были даны на этот вопрос Дройзеном или Блоком: «история — (нужна. — А. Б.) „для“ человеческого самопознания»^[2]. Если кто-то думает, что этим анализ Коллингвуда и исчерпывается, то он ошибается. Коллингвуд ведет как бы диалог с самим собой и часто первоначальный ответ на поставленный им же самому себе вопрос его не устраивает.

В «Эпилегоменах» он развивает эту мысль дальше, добавляя к выше сказанному, что без самопознания все остальные знания человека останутся несовершенными и любое знание будет в этом случае лишь полузнанием. Поэтому «осознавать, что я знаю, означает познавать самого себя»^[5]. Без самопознания, считает Коллингвуд, и в этом случае он абсолютно прав, человек не сможет критически оценить и надежно обосновать никакое другое знание^[6], включая историческое. Но самопознание также в теории истории означает ничто иное как «мыслить о мыслях», т. е. оно «мысль второго порядка»^[7].

В области исторического познания подобная саморефлексия предполагает постановку таких вопросов, как например, что делает историк, когда реконструирует прошлое? Или если сформулировать этот вопрос по-другому, каким образом историк мыслит прошлое? Возможно, что историк лишь выделяет из бесконечного событийного потока лишь какие-то отдельные феномены, группируя их в историческое событие. Но каким образом он это делает? И какие последствия это имеет для его исторической концепции?

Историк прекрасно понимает, что он не в состоянии исследовать и предусмотреть абсолютно все взаимосвязи реальной жизни, все ее переплетения, все ее причины и следствия. Только ограничивая прошлое, он может реконструировать его. Однако любой историк, занимаясь прошлым, вынужден обращаться к мыслям человека прошлого. Именно эти мысли образуют, по мнению Коллингвуда, так называемую внутреннюю сторону исторического события, которая должна быть реконструирована историком.

Напомню, что Дройзен, описывая трансформацию внешнего события во внутренний феномен (воспоминание, рассказ), различает внутреннюю и внешнюю стороны события. Но для Коллингвуда эта дифференция не ограничивается отношением исторической конструкции к реальному событию, а служит внутренней дифференцией самого события. Коллингвуд демонстрирует нам эту связь между внутренней и внешней стороной события на вполне конкретном примере —перехода Рубикона Цезарем.

На первый взгляд, говорит он, переход этот касается только тех терминов, которые описывают человеческие тела и их движения. Но эти движения человеческих тел имеют ведь и внутреннюю сторону, а также внутренний смысл. «Под внутренней стороной события я понимаю в нем то, что может быть описано только с помощью категорий мысли: вызов, брошенный Цезарем законам Республики, или же столкновение его конституционной политики с политикой его убийц»^[8].

Подобного разграничения внутренней и внешней сторон события, замечает Коллингвуд, природа не знает. Оно особенность только человеческой истории. Разумеется, историк должен начать работу с исследования внешней стороны события, но его всегда и прежде всего должна интересовать внутренняя. В реальности историк так и поступает. Он стремится понять логику, цели и мотивацию действий людей, а понять он их может только, если проникнет в мысленный мир человека прошлого.

Таким образом, Коллингвуд значительно расширяет свое первоначальное определение истории, указывая на то, что «для истории объектом, подлежащим открытию, оказывается не просто событие, но мысль им выражаемая»^[9]. Поэтому для историка история — это не последовательность событий, а процесс мысли, который он может ухватить и понять только в своей мысли или мысленно. Отсюда и тезис Коллингвуда: «вся история — история мысли»^[10].

Заметим, что историк не просто механически воспроизводит мысли прошлого, а «воспроизводит их в контексте собственного знания»^[11], что означает: критикуя их и давая им собственную оценку. Поэтому для Коллингвуда слишком узко определение, что история является «последовательностью событий» или же «описанием изменений». Ведь историк описывает далеко не все события, а «занимается только теми событиями, которые представляют собой внешнее выражение мысли, и только в той мере, в какой они выражают мысли. В сущности, он занят только мыслями»^[12].

Это первый важный момент теории истории Коллингвуда.

Второй заключается в том, что историк не просто воспроизводит мысли прошлого, а сам в своем мышлении переживает их заново. Поэтому Коллингвуд говорит не о наблюдении, а о «живом опыте» историка — опыте действительного переживания прошлого^[13]. Историк переживает или осмысливает объективное. Но то, как он это делает, т. е. сам процесс переживания, есть субъективный акт, в котором переживается то, что уже было пережито другими. Невозможно не заметить параллели между философией Дильтея и Коллингвуда. Дильтей так же утверждает, что желание знать то, «что думает другой» (или «думал») делает необходимым «продумывание его мысли самим»^[14]. Подобное повторение мысленного процесса вовсе не ведет к суждениям и действиям, тождественным суждениям и действиям прошлого. Нет. Мы повторяем мысленные процессы прошлого только для того, чтобы их понять. При этом мы можем и не одобрять действий человека прошлого или же мы можем оценивать их совершенно по-другому, чем он их оценивал, но вначале нам необходимо их понять, понять в смысле «первоначального понимания».

Концентрируясь на проблеме того, как человек переживает прошлое, мы не должны забывать того, что в центре исторического исследования стоит, все-таки, вопрос не о том, как, а что переживает человек. Конечно, непосредственно участвующий в событиях, человек переживает их совсем по-другому, чем историк, воспринимающий эти события с далекой временной дистанции. Но тем не менее, в этом случае разные субъекты в различное время переживают и осмысливают одни и те же события или же погружаются в одни и те же мысли прошлого. Этот факт позволяет Коллингвуду прийти к выводу, что в истории «нет никакой необходимости и в разделении между историком и предметом его исследования»^[15], ведь объект этот находится в мысли. Более того, он сама мысль, которая не сопровождает действия человека, не предшествует им, а является ему в действии, проявляет себя в самом историческом процессе, который для Коллингвуда процесс мысли: «Исторический процесс является историческим лишь в той мере, в какой он познается нами как процесс мысли»^[16].

Возразить Коллингвуду трудно. Действительно, историю интересуют только те изменения, которые вызваны мыслью человека или на которые она так же мысленно прореагировала. Находящиеся вне человеческой мысли феномены, события и процессы никогда не смогут стать историей. Но если история представляет собой взаимосвязь человеческой мысли во времени, то каким образом мысль в состоянии преодолевать границы своего «здесь и теперь»? Отвечая на этот вопрос, Коллингвуд говорит, что история, в отличие от естественных наук, «никогда не имеет отношения к „здесь и теперь“. Ее объектами выступают события, случившиеся в прошлом, условия, больше не существующие. Эти события и условия становятся объектом исторической мысли лишь после того, как перестают непосредственно восприниматься»^[17].

Тем не менее, акт реконструкции больше несуществующих, но когда-то реально существовавших в другом «здесь и теперь» предметов, может произойти только в определенном «здесь и теперь». История, приходит к выводу Коллингвуд, есть ничто иное как выражение этой вневременной связи между различными «здесь и теперь». Вне (исторической) мысли нет и не может быть связи между ними, или же связи настоящего с прошлым. Ведь историческое знание — «это тот особый случай памяти, когда объектом мысли настоящего оказывается мысль прошлого…»^[18].

При такой интерпретации процесса исторического познания строгое разграничение прошлого и настоящего становится излишним, даже бессмысленным, потому что человеческий дух или мысль не знают ни временной, ни пространственной границы. Их невозможно удержать в «здесь и теперь». Мысли человека прошлого становятся нашими, они живут у нас в мыслях. Мы так хорошо понимаем греческую математику, говорит Коллингвуд, потому что на ней основана наша собственная: «Она живое прошлое нынешних наших математических изысканий, прошлое, которое мы все еще воспринимаем и которым пользуемся, как нашим сегодняшним богатством…»^[19].

И действительно, любое наше знание исторично, потому что содержит в себе элементы прошлых знаний. Прошлое живет в нашем настоящем духовно. Мы все, рождаясь, перенимаем как эстафетную палочку, все то, что было изобретено, сделано, найдено, обдуманно и описано еще до нас. Человеческая жизнь есть процесс духовной передачи, сохранения и обогащения всего того, что нам досталось от предыдущих поколений. И в этом процессе Коллингвуд видит, следуя традициям гегелевской философии, процесс «раскрывающего свои собственные способности духа», который «развивает эти способности, переводит их из скрытого состояния в явное, приводит их в действие»^[20].

В процессе развития духа граница между своим и другим, между «тогда» и «теперь» стирается или по крайней мере теряет значение. Но именно за это Поль Рикёр и критикует Коллингвуда, замечая, что из его теоретической концепции практически исчезает та временная дистанция, которая отделяет прошлое от настоящего, которая делает возможным различать своих и других. К критике Рикёра мы вернемся позже, а сейчас заметим, что идея Коллингвуда о раскрывающем себя в истории духе, которую он позаимствовал из философии Гегеля, не является ни старомодной, ни иррациональной. Ведь без понятия «дух», какой бы образ он ни принимал (экономического или социального закона, идеи, разума, природной необходимости), наши знания о прошлом остались бы разрозненными, случайными и несвязанными, а процессы исторического познания воспринимались бы как случайная и необъяснимая процедура, зависимая от одних только субъективных желаний и стремлений.

В то же время, когда историк пытается найти и установить связь с абсолютным, глобальным и универсальным в истории, то «историческое исследование показывает историку возможности его собственного разума»^[13]. Но и недооценивать познавательные возможности исторического разума мы не вправе. Ведь историку дана такая уникальная способность, как способность к историческому воображению, с помощью которой он может мыслить даже то, что он никогда не видел, не воспринимал и не переживал.

• [1] Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. С. 12.
• [2] Там же. С. 13.
• [3] Там же. С. 13.
• [4] Там же. С. 13.
• [5] Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. С. 195.
• [6] Там же. С. 195.
• [7] Надо заметить, что методологическая идея Коллингвуда «мысли о мысли», для которой мы применяем современное понятие «метарефлексия», образует легитимирующуюбазу современной эпистемологии истории, исходящей из того же самого, сформулированного еще Коллингвудом принципа, что окончательным обоснованием полученногоисториками эмпирического знания может быть только его метатеоретическое обоснование, делающее необходимым философскую рефлексию о процессе исторического мышления. В этом смысле метарефлексия представляет собой рефлексию о рефлексии, т. е.по сути, является мыслью о мысли.
• [8] Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. С. 203.
• [9] Там же. С. 204.
• [10] Там же.
• [11] Там же. С. 205.
• [12] Там же. С. 207.
• [13] Там же. С. 208.
• [14] Там же. С. 275.
• [15] Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. С. 208.
• [16] Там же. С. 217.
• [17] Там же. С. 222.
• [18] Там же. С. 280.
• [19] Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. С. 215.
• [20] Там же. С. 216.
• [21] Там же. С. 208.