Национальная идея как воплощение рекламы

ТОСКА ПО ПАССИОНАРНОСТИ

Мы все буквально истомились по национальной идее. Истосковались. Измучились. Исстрадились. Дошли, можно сказать, до полного изнуряющего напряжения. Порой кажется: вот она, негаданная, влекущая, уже нарождается, крепнет, готовится взмыть. Все ее призывают, и она, еще чуток, кажется, отзовется.

Долго-долго чеканит шаг по ковровой дорожке избранный президент страны. Разворачивается над океаном самолет, прервавший дипломатический полет. Внушительно напоминает о себе смертоносное оружие, развернутое во всю мощь на военном параде. Россия, поднимайся с колен! Неожиданную правду-матку слышат из уст руководителя державы зарубежные политики. Знай наших! Футбольные фанаты оглашают окрестности неистовым ревом. Россия, вперед! Призывает к сбережению народа писатель, все еще числящийся властителем дум. Приступив к своим обязанностям, только что всенародно поддержанный глава государства заявляет о неотъемлемости правового сознания и верховенстве права…

И каждый всплеск национального воодушевления сам по себе хорош. И можно сказать, вселяет. Даже несет пассионарносгь. Но нет в нем, в этом накате, настоящей и окончательной правды. Нет размаха и неукротимости. Не рождается ощущение всеобщего полета. И мог бы этот всплеск вознести страну, но мешает инфляция, происки врагов, рост нищеты, разложение правящей элиты, коррупция, язви ее в душу… Не формулируется национальная идея, не предъявляет себя.

А ведь есть-таки, наверное, такое слово, которое способно всколыхнуть нацию, увлечь ее, поднять ярость масс, как говорилось у известных писателей. Есть, но почему-то не обнаруживает себя, не складывается, не заявляет себя в своей прельстительной наготе, как полуобнаженная Свобода на парижских баррикадах. А сколько трудов положили. Собирали титанов мысли на загородной вилле, взывали к интеллигенции и делали даже откровенные подсказки. Вот, мол, путеводная нить, а дальше качайте энтузиазм в заданном русле — справедливости, социальной защиты, заединства, правовой огражден мости.

Между тем про национальную идею, как про любовь, «о ней все сказано». Она не рождается на заказ и не шьется в соответствии с выданной квитанцией. Она вырастает из глубин народного сознания и в положенное ей историческое время поддерживается социальной реальностью, фактическим положением дел. Известно также, что она, национальная идея, в известной степени анонимна. Иначе говоря, никто не знает, кому принадлежит авторство, скажем, американской мечты или британского колониального величия. Национальная идея — феномен исторический, судьбический.

Социальные философы давно признали, что национальная идея играет огромную роль в политической практике. Так назвали одухотворенную интегративную концепцию национального самосознания. Она выражает судьбу данного народа — этноса, его предназначения и мобилизует огромную национальную энергию для реализации поставленных целей.

Национальная идея как оправдание оппозиции усиливающемуся государству возникла не сразу. Даже в Англии, отражающей по уровню социально-экономического развития другие европейские страны, такая идея выкристаллизовалась лишь в первые десятилетия XVII в. в условиях конфликта между короной и парламентом, представляющим «страну» и защищавшим древние права и вольности англосаксонской нации от монархии.

Во Франции национальная идея также сформировалась в условиях конфликта с абсолютизмом и восторжествовала во время Французской революции, однако приобрела весьма специфическое содержание: нацию стали рассматривать не столько как особую группу людей, обладающих общей «культурной сущностью», особыми правами и привилегиями, сколько как совокупность граждан, обладающих универсальными общечеловеческими правами и составляющих источник законной власти. Этот универсализм не позволил национальной идее во Франции преобразоваться в националистическую доктрину.

Таким образом, национальная идея является непременным, но недостаточным элементом националистической доктрины, акцентирующей своеобразие нации, хотя и может утверждать универсальные принципы.

Националистические доктрины, как и «национальная идея», возникали как идейное обоснование оппозиции государству. Даже европейский «объединительный национализм» XIX в. в Германии, Италии и Польше, провозгласивший своей целью создание единого национального государства, был движением оппозиционных элит и имел ограниченную поддержку в массах.

Большинство авторов оценивает национальную идею как феномен положительный. Она консолидирует нацию, обеспечивает единство и прорыв в новое цивилизационное пространство. Но мало кто прослеживает развитие национальной идеи, ее логику, становление и вхождение в период, когда она утрачивает почву и влиятельность и начинает давать парадоксальные всходы. Иначе говоря, феноменология национальной идеи как духовного явления, по сути дела, не исследована.

Можно ли, в связи с этим, удивляться, что в современной политической практике национальная идея опущена, девальвирована? Отечественные философы, изучавшие русскую идею, ценили в ней прежде всего духовно-мессианское начало. Никто не рассматривал национальную идею, скажем, в аспекте чистой экономики или в плане усиления страны на международной арене.

Такое толкование этого феномена показалось бы Н. А. Бердяеву, Б. П. Вышеславцеву, В. В. Зеньковскому, П. А. Сорокину, Г. П. Федотову, Г. В. Флоровскому и другим русским мыслителям не только дилетантским, но и попросту обесцененным. Русский философ Н. Я. Данилевский полагал, что в будущем Россия станет передовой экономической державой. Но он не называл это национальной идеей. Это было, скорее, экстраполяцией наметившихся тенденций. Когда же речь заходила о национальной идее, возникала совсем иная стилистика, другой метафизический план. Г. П. Федотов писал о пробуждении дремлющего до сих пор национального самосознания, Н. А. Бердяев рассуждал о напряженных духовных и социальных исканиях, Г. В. Флоровский оттенял в философском пробуждении благочестие. Б. П. Вышеславцев толковал о гражданской и правовой свободе. Русские философы полагали, что предназначение народа является его жребием, предначертанием Бога. В. С. Соловьев писал о том, что идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности…

В 1857 году, когда страна готовилась к неизбежным реформам, великий русский поэт и мыслитель Ф. И. Тютчев писал: «С моей точки зрения, все будущее задуманной реформы сводится к одному вопросу: стоит ли власть, призванная ее осуществить, выше в нравственном отношении? „Я“ говорю о самой власти во всей сокровенности ее убеждений, ее нравственного и религиозного credo… Отвечает ли власть России всем этим требованиям? Какую веру исповедует и какому правилу следует?».

Как поразились бы, надо полагать, эти мыслители, прознав, до какой утилитарности доведена сегодня рефлексия о национальной идее. Кое-кто утверждает, что достаточно России стать газовым жандармом и в качестве вечного поставщика энергетических ресурсов страна духовно всколыхнет нацию. Другие запальчиво толкуют о том, что надо реанимировать ВПК. Вот оно, национальное призвание — поставлять танки и самолеты для разрешения локальных конфликтов, но, разумеется, в те места, которые далеки от наших государственных границ. Как будто локальные распри не чреваты глобальным окрасом, и нет такой войны сегодня, которая нс коснулась бы любого землянина, где бы он ни проживал. Но на идейный рынок брошены и другие идеи. Назад к земле, к почве, которая дышит рядом с судьбой. Наладим безостановочное производство зерна. Наше спасение не в газе, а в пшеничке. Но где же на земле те аграрные страны, которые достигли богатства и благоденствия? Все же можно помыслить национальную идею в более модерновом ключе. Спасение принесет наука, которая предложит какую-нибудь неслыханную электронику, что-то вроде биочипов, нанотехнологий или унитарной квантовой физики.. Тогда держись, Америка или Китай. Смог же Сингапур научить Китай новым методам хозяйствования. А мы, что же… Весь комментарий в данном случае укладывается в незатейливую фразочку — «Мечтать не вредно…».

И если говорить о врожденном дефекте всех этих современных исторических проектов, то нетрудно заметить, что в них нет ценностного измерения. В расчет берется экономическая логика, финансовая конъюнктура, внешнеполитический расклад. Нет только духовного пласта, морального напряжения, метафизических исканий. Можно подумать, будто национальная пассионарность провоцируется сводкой последних биржевых новостей. Но было ли такое в истории?

Каким все-таки образом великое Провидение выносит на историческую арену национальную идею? Чем обусловлено национальное пробуждение? Откуда берутся немыслимые катализаторы духа и исторического взлета?