Интуитивное и дискурсивное познание

Как уже было отмечено, развитие познавательной деятельности не только увеличивает общий массив человеческих знаний об окружающей действительности, но и приводит к повышению степени осмысленности средств и способов, используемых людьми в своем взаимодействии с этой действительностью. Данный результат относится и к самой познавательной сфере, что порождает потребность в ее самоанализе.

Необходимость постоянно выявлять и раскрывать сущность глубинных механизмов, регулирующих интеллектуальную активность человека, существенно обусловлена стремлением к эффективному контролю за организацией мыслительных процессов, управлению ими с целью получения интересующих человека результатов максимально надежным и действенным способом. Потребность в создании средств, оптимизирующих производство наших знаний об окружающей действительности, порождает пристальное внимание методологов к мельчайшим оттенкам процессов познания.

Обычно в структуре познавательного поиска выделяют прежде всего такие его формы, как интуиция и дискурсия. При этом иногда делались попытки принципиально оторвать их друг от друга, рассматривая как абсолютно противоположные. Этим были вызваны и не раз предпринимавшиеся усилия устранить интуитивные шаги из практики, по крайней мере научного познания, заменить их формализованными схемами, обеспечивающими надежный контроль за правильностью хода познавательного поиска.

Попытки такого рода к особым успехам не привели, что позволяет предположить принципиальную бинарность (а может, и еще большую многоуровневость) всех видов человеческого взаимодействия с миром. Об этом свидетельствует и неудача неопозитивистской программы, целью которой было сведение языка теоретического знания к уровню «протокольных высказываний», объявленных эмпирическим основанием познания вообще. Однако в конце концов стало ясно, что эмпирическое и теоретическое описание представляют собой нечто вроде взаимодополняющих слоев знания, не вполне координируемых между собой. Вполне возможно, что выдвинутый когда-то Н. Бором для целей физического познания принцип дополнительности является универсальным регулятивом, определяющим ход культурной деятельности людей в целом. Собственно говоря, и сам автор данного принципа придавал ему значение, выходящее за рамки только естествознания.

В этом смысле дилемма интуитивного и дискурсивного (так же, как и эмпирического — теоретического) выражает не только принципиальную оппозиционность сторон этого отношения, но и их обязательную взаимопредполагаемость, порождая образ взаимопересекающихся «возможных миров*, описывающих некие общие предметные области с разных сторон.

Действительно, термин «интуиция*, как известно, происходит от латинского «всматриваться*, «созерцать» и понимается обычно как непосредственное восприятие целого, не связанное с последовательным эмпирическим взаимодействием с ним, либо как предвосхищение искомого результата, не следующее из какого-то наблюдения или умозаключения. Под дискурсией же обычно имеют в виду рассудочное знание, выраженное в понятийной форме, полученное в результате логического рассуждения, в котором каждый элемент и шаг четко определены и явно выражены.

Интуитивное знание характеризуется как непосредственное, тогда как дискурсивное представляет собой знание опосредованное. В этом смысле они противопоставлены друг ДРУГУ" и У них отсутствуют какие-то общие элементы. Но при попытке построить достаточно связное представление о сущности интуитивного акта обнаруживается, что различные аспекты его весьма не просто соединить в единое целое. С одной стороны, интуиция как наглядный «образ целого» явно должна соотноситься с чувственным познанием, с другой — предвосхищение результата может быть фрагментом интеллектуального процесса и вовсе не обязательно связано с какими-то формами эмпирии. В то же время оба эти вида интуиции не имеют того интерсубъективного значения, которое характерно для дискурсивного познания.

Последнее ориентировано на явную формулировку как правил рассуждения, так и его результатов, а потому представляет собой последовательную цепочку суждений, одинаково воспринимаемых теми, кто владеет методикой и языком подобного рассуждения. Не случайно термин «диску рсия» восходит к понятиям «рассуждать», «аргументировать». И все-таки изначально учение об интуиции как форме познавательной деятельности было связано не столько с наглядно-чувственным проникновением в сущность вещей, сколько с практикой интеллектуального познания и прежде всего с математическими исследованиями. Дело в том, что математическое знание претендовало на всеобщность своего значения, и с этой точки зрения каждое доказанное в математике положение относится не к какому-то отдельному и конкретному факту, а ко всей области фактов, с которой данное доказательство связано. Кроме того, полученные ею результаты, их справедливость и значение должны восприниматься всеми без исключения (по крайней мере, среди людей, понимающих суть математики) в качестве необходимо истинных, если при их получении соблюдены все правила.

Для философии XVII столетия, когда проблема осмысления опыта науки стала одной из важнейших тем, попытки понять природу всеобщности и необходимости математического (шире — научного вообще) знания привели к допущению существования некой «интеллектуальной интуиции» как основания всех рациональных построений. Именно она определяет выбор аксиом — недоказуемых исходных положений, с помощью которых строится затем доказательство в логике и математике.

Понимаемая так интуиция не опирается сама на логические правила, не требует построения силлогизмов, разворачивания доказательств и пр. Она есть непосредственное усмотрение истины разумом и должна противопоставляться зависящему от нее опосредованному рациональному рассуждению. Не случайно именно рационалист Декарт настаивал на том, что силлогизм представляет собой лишь разворачивание содержания истин, известных нам заранее, и предупреждал об опасности попыток определять «простые идеи», поскольку подобные попытки только замутняют их.

Другой представитель рационалистической традиции этого же периода — Спиноза — вообще считал интуицию высшей формой познания, дающей возможность адекватно постигать сущность вещей и гарантирующей обязательную истинность получаемых человеком результатов. Для него интуитивное познание просто не может быть связано с возможностью какихлибо ошибок, в отличие от познания чувственного. Оба эти автора, как видно, понимали под «интеллектуальной интуи цией» единство разных форм проявления человеческого разума.

Поскольку здесь не ставится вопрос о подробном рассмотрении всевозможных трансформаций представлений о природе и сущности феномена интуиции, постольку укажем только на противоположную тенденцию в ее трактовке, связанную с сенсуализмом, и прежде всего с еще одним мыслителем XVII в. — Локком, согласно которому источником любых человеческих знаний является лишь чувственный опыт.

Правда, он допускал и опосредованное, «демонстративное* знание, но видел в нем лишь вторичную форму, используемую там, где ум не может в силу каких-то причин непосредственно воспринимать соответствие опытных идей друг другу. Следует отметить тот факт, что Локк под «умом» понимал некоторый способ чувственного самосознания. Следовательно, с его точки зрения, чем меньше ступеней, опосредующих непосредственное видение истины, тем больше ясность и достоверность получаемых человеком знаний. В дальнейшем подобная традиция оказалась существенно связана с чисто созерцательной трактовкой чувственности и привела к резкому противопоставлению рационального и иррационального отношения к возможности получения истинного знания о мире. Но обсуждение подобной эволюции представлений об интуиции выходит за рамки интересующей нас здесь темы. Достаточно подчеркнуть, что анализ современной познавательной практики заставляет всё с большей отчетливостью не противопоставлять интуитивное и дискурсивное в нем, а видеть их неразрывную взаимосвязь и взаимодополнительность.

В глобальном смысле эти две формы познания с разных сторон определяют границы и возможности интеллектуальной активности человека на каждой отдельно взятой ступени познания. Действительно, если средства и методы дискурсии направлены на выяснение детального устройства окружающей реальности и наших представлений о ней, то интуитивные представления задают сам общий образ целого, на анализ которого дискурсия затем и направляет свои усилия.

В таком случае необходимо различать те виды интуиции, которые действуют в познавательной сфере (особенно в сфере научного исследования), и те, которые имеются в виду, когда речь идет о бытовой, художественной, религиозной и прочих ее формах. Детальное обсуждение данной темы превышает возможности этого параграфа, поэтому остановимся только на той характеристике, которая реально и достаточно наглядно позволяет выделить именно познавательную составляющую в общей структуре интуитивных актов.

Представляется, что контексты обыденной, художественной и прочих видов человеческой деятельности не связаны с такой отчетливой потребностью в постоянной проверке результатов интуитивного шага, как это обнаруживается в области познания. Это обстоятельство обусловлено прежде всего тем, что люди заинтересованы в практической применимости и эффективности своих предположений и догадок, а потому стремятся как можно полнее и точнее убедиться в их истинности. И в тех случаях, когда это не удается сделать, догадка выводится за рамки познавательной практики. История науки дает тому не мало убедительных свидетельств.

Правда, преувеличивать и абсолютизировать значимость каких-то конкретных форм подобной проверки тоже опасно. Не случайно такие современные методологи, как Лакатос или Фейерабенд, столь активно настаивали на необходимости сохранять даже такие теории, которые сталкиваются с большой массой противоречащих фактов. Но ни концепция «научно-исследовательских программ», ни «методологический анархизм» не смогли указать границы, до которых следует спокойно относиться к познавательным противоречиям. Однако можно предположить, что и противоречия различны по своей природе.

Проницательный Бор выделял так называемые «поверхностные противоречия», появление которых свидетельствует о возможной ошибке в производимых исследованиях (а потому от них необходимо избавляться), и неустранимые («глубинные противоречия»), указывающее на изменение уровня проблемной ситуации в целом. И опыт современного познания дает основания говорить о том, что сегодня происходит именно такое изменение.

Ориентация классического естествознания на построение описаний мира «каким он есть сам по себе» давно уже оказалась исчерпанной, и современная наука старается, скорее, представить природную реальность такой, какой она становится в результате наших воздействий на нее. Этим обусловлено и понимание зависимости используемых учеными средств от каких-то предварительных установок и регулятивов исследовательской деятельности. И это вовсе не означает сдвига науки в сторону философского идеализма. Просто сама природа человеческого взаимодействия с окружающей реальностью оказалась много сложнее, нежели это представлялось предшествующим поколениям ученых. Интерпретация характеристик, с помощью которых современная теория описывает свои объекты, в качестве индуктивного обобщения эмпирических данных давно не работает, что приводит к принятию каких-то постулатов, не связанных с чисто рациональными рассуж ден ия м и.

Прежде всего это относится к оценке «достаточности» процедур проверки гипотез, прогнозов и т. д. Вечное подозрение, что слово «все» (без которого немыслим никакой научный закон) используется не вполне обоснованно, вынуждает исследователей идти на множество ухищрений, чтобы скорректировать существующую асимметричность между подтверждением и опровержением выдвинутых предположений. И порой они произвольно принимают решение об их обоснованности, которое нередко впоследствии обнаруживает свою ошибочность.

Вообще проблема подтверждения истинности производимых знаний, как известно, связана с созданием одинаковых, повторяющихся условий эмпирической деятельности (без чего невозможно обеспечить действие критерия воспроизводимости, а значит, и интерсубъективности), что, в свою очередь, предполагает принятие оценки о достаточном сходстве задаваемых условий. А такая оценка также не может обосновываться исключительно рациональными средствами. Возникает некий круг, выход из которого возможен лишь с помощью интуитивного шага.

В свою очередь, сама процедура проверки обязательно предполагает использование логически обоснованных правил рассуждения, и, таким образом, дискурсия выступает средством оправдания интуитивного предположения или его блокировки. Взаимодополнительность этих двух форм познания проявляется во множестве контекстов, обеспечивая сложным образом целостность исследовательского поиска, при всей его многоуровневости и комплексности. Для того чтобы понять, как это осуществляется, необходимо хотя бы в самых общих чертах охарактеризовать наиболее важные особенности интуитивных шагов, с одной стороны, и их дискурсивного анализа — с другой.

Прежде всего следует обратить внимание на тот факт, что интуиция в некотором смысле представляет собой «начальную» фазу исследования, задавая образ «целого» без явного указания на его устройство, характер связи элементов и даже, достаточно часто, без явного представления о самих этих элементах. Таким образом, возникает как бы контур объектной области, для уточнения и детализации которой в дальнейшем применяются средства дискурсии. И в данном случае не так важно — идет ли речь о «непосредственном усмотрении истины» или о «предвосхищении некоторого решения». И в том и в другом случае появляется предметное поле для использования методов последовательного анализа.

Эвристичность исходного интуитивного шага объясняется тем, что, сталкиваясь с достаточно нетрадиционной задачей, исследователь весьма редко может однозначно судить о том, как связаны между собой области известного и неизвестного. Возникающая неопределенность заставляет его осуществлять первые шаги буквально «вслепую», и он редко может указать какие-то рациональные основания предпринимаемых попыток. Но осуществляя их, он получает возможность более строго оценивать обнаруживаемые соотношения между имеющимся в его распоряжении предпосылочным знанием и формирующимся представлении об искомом ответе.

Вот эти-то предварительные шаги и расцениваются как интуитивные. Следует при этом уточнить, что сегодня они связываются большинством авторов не с каким-то «мистическим озарением», а с изменением степени осознанности так называемого «неявного знания», о котором уже шла здесь речь. Представляя собой не во всех своих фрагментах отдифференцированный и осмысленный опыт взаимодействия людей с окружающим миром, неявное знание играет роль своеобразного «полуфабриката», из которого в различных практических ситуациях возникают (или могут возникать) какие-то, уже фиксированные явным образом, комплексы информации.

Можно представить себе неявное знание в виде нежестко структурированного множества характеристик, выражающих различные степени оценок индивидом своего взаимодействия с конкретной предметной сферой. Вес таких оценок и их ранжированность по отношении друг к другу достаточно размыты и могут изменяться под воздействием требований, которые создает каждая конкретная проблемная ситуация. Причем в зависимости от эффективности разрешения этой ситуации соответствующим образом перестраивается и исходный комплекс характеристик, превращаясь в конце концов в осмысленный и стабильно оцениваемый фрагмент знаний.

В самом же начале поисковой деятельности связь между элементами данного комплекса не только может не опознаваться, но некоторые из них вообще не присутствуют в сознании последователя. Интуитивный шаг в этом случае можно интерпретировать как энтимему — сокращенное рассуждение, в котором пропущенные части играют роль неосознаваемой подсказки при выборе деталей, из которых строится примерный образ целого. Посылки и заключение такого рассуждения могут быть просто удалены друг от друга во времени. Допустим, в каком-то деятельностном акте, осуществленном человеком в прошлом, реализовывалась связь между факторами А, В и С. Сталкиваясь впоследствии с ситуацией, где присутствуют Л и Б, данный человек может не помнить об их связи с неразличимым в последнем случае С, и тем не менее неосознаваемое воспоминание о прошлом опыте может вызвать в нем представление о необходимости допустить существование этого С, что часто и расценивается в качестве интуитивного шага.

Подобные виды «предвосхищения* могут быть связаны с эмоциональными реакциями людей на свое взаимодействие с объектами практической или познавательной ситуаций. Причем эмоции «положительного» знака обычно закрепляются, хотя и не осмысливаются до конца. Тогда их действие в интуитивном шаге осуществляется максимальным образом, не входя в то же время в зону действия дискурсивного анализа. Если В импликативно зависит от некоего А и воспринимается как «желательное», то А интуитивно будет расцениваться в качестве «истинного». Таким образом, внезапно возникающий в сознании исследователя образ целого часто оказывается результатом предъявленности человеку в явном виде некоторого фрагмента этого целого при отсутствии четкого понимания связей данного фрагмента с другими, его места в структуре целого и пр.

Это делает понятным возможность ошибочных предвосхищений, что происходит достаточно часто. Ведь то, как человек связывал детали своего опыта в прошлом, было обусловлено конкретной проблемной ситуацией, которая и определяла тогда его поиск. Если же неявное воспоминание об этом прошлом опыте стимулирует интуитивное «озарение» в качественно иной ситуации, то такое озарение может не оказаться в соответствии с потребностями сиюминутной проблемной ситуации и потому привести к результату, оцениваемому как неверный.

Динамичность смыслов, характеризующих системы наших знаний о мире, возможность их перестраивания и в то же время их устойчивая воспроизводимость — существенные черты человеческого действия в природной реальности вообще. И возможность сохранения каких-то фрагментов прошлого опыта в новых условиях обусловлена тесной связью интуитивного познания с таким элементом мыслительной и языковой практики, как метафора. В самом деле, метафора, сталкивая между собой различные по природе ряды ассоциаций, порожденных в сознании людей при их воздействии на мир, постоянно выявляет контекст «как бы совпадений» характеристик существенно различной природы. В силу этого она способна сохранять целостность ассоциативных рядов, связанных с тем или иным понятием или образом даже тогда, когда изменяется оценка значимости какого-либо элемента этих рядов.

При переинтерпретации термина смысловые оттенки, прежде определявшие способ использования данного термина, могут становиться неявными, вторичными. В то же время те, которые раньше не принимались во внимание, становятся существенными. Но общее отношение между ними сохраняется, и потому люди могут одновременно воспринимать и новый и устаревший смыслы того или иного слова, хотя вряд ли способны достаточно отчетливо охарактеризовать саму такую возможность. Эта особенность и сближает метафорическое и интуитивное мышление.

Дело в том, что между семантиками различных контекстов, в которых используются различные средства и конструкции языка (в том числе и языка научного исследования), на протяжении всей человеческой истории складываются весьма многоуровневые отношения. Поскольку слово всегда несет в себе историю своего употребления, постольку следы прошлых контекстов способны выступать в роли подсказки, порождающей тот образ целого, с которым и связано интуитивное предвосхищение. Смысловые структуры мыслительно-языковых контекстов включают в себя существенно различающиеся и одновременно пересекающиеся уровни — статический, позволяющий сохранять значение слов в различных контекстах их употребления, и динамический, в котором выражаются особенности каждого нового конкретного контекста. И взаимодействие этих уровней различным образом способствует возникновению интуитивного шага в познании.

Возникающее на базе метафорического «отождествления нетождественного» интуитивное видение целого обеспечивает возможность его последующего расчленения на конструктивные элементы, рациональную оценку их значимости, существенности, ранжировку по отношению друг к другу, что и способствует формированию концептуально-дискурсивной формы представленности объекта познания. При этом интуитивное предвосхищение определяет границы целого, лишь указывая на пределы, в которых оно существует, но не обнаруживая характера соотношения этих пределов. Отмечая это, физиолог И. П. Павлов, например, понимал под интуитивным результатом видение начального и конечного состояния задачи при полном отсутствии знаний о промежуточных ее звеньях.

Практика современного познания в достаточной мере обнаруживает растущее значение ориентации подобного рода. Хорошим примером может служить широко используемая в современной микрофизике так называемая «S-матрица», описывающая начальное и конечное состояние некоторой системы частиц. Сами эти состояния фиксируются эмпирически, такая матрица лишь обеспечивает возможность связывать различные ряды экспериментальных данных, не выявляя глубинной сущности этой связи. Конечно, сама по себе такая матрица не обязательно есть результат интуитивного шага, но показательна тенденция, проявляющаяся в создании и использовании формализмов такого рода.

Конструируемые теорией «возможные миры» сегодня описывают такие объекты, эмпирическое существование которых вообще гипотетично. Поэтому попытки наглядно представить себе нечто вроде «электрона, размазанного по времени», или «мега-микро-симметричной вселенной», наталкиваются на существенные, иногда просто непреодолимые трудности. Но исследователи не могут относиться к продуцируемым ими представлениям как к чисто техническим приемам, в которых выражается некая «игра ума». Потребность в содержательной интерпретации формальных построений требует каких-то новых соотношений различных слоев и уровней знания.

И здесь интуитивная идея, не вытекающая из логических аргументов или эмпирически-чувственных восприятий, может оказаться в роли квазинаглядного образа, позволяющего связать воедино разрозненные наборы опытных данных и теоретических моделей. Идея «квантовых скачков электрона*, «цветность кварков* и другие подобные средства с той или иной степенью эффективности позволяют разрешать трудности, возникающие в современном научном познании. Целостность, пусть пока лишь воображаемая, не легализированная и даже не всегда понятная, становится стимулом и основой дальнейшего движения познающего сознания. Все это позволяет говорить о том, что, несмотря на определенные специфические различия, выделенные формы интуиции сходным образом функционируют на различных уровнях познавательной деятельности. В то же время дискурсия, реализуемая на обыденном, художественном и прочих уровнях, характеризуется более важными специфическими особенностями.

В самом общем виде, как уже отмечалось, о дискурсивном мышлении говорят тогда, когда можно явным образом выстроить последовательность шагов, которые привели к получению некоторого данного результата. Тем самым предполагается существование какой-то системы правил, организующей эту последовательность и регулирующей ее разворачивание. Хотя степень обоснованности и упорядоченности дискурсии обыденного или художественного познания гораздо меньше, чем в научных формах исследования, но если практик, не занимающийся специальным анализом собственной деятельности, и художник, преследующий свои специфические цели, связанные с решением эстетических задач, могут последовательно описать и объяснить какую-то часть своей активности и указать, как полученный ими результат обусловлен ею, мы говорим о дискурсивном аспекте их деятельности.

Очень часто дискурсивное рассуждение отождествляется с рациональным, что не всегда правомерно, поскольку последнее связано с оценкой достижимости поставленной цели, в случае отрицательного результата действие или рассуждение вряд ли будут рассматриваться как рациональные. Тогда как дискурсия может и должна описывать и анализировать даже неправильные (нерациональные в некоторых контекстах) действия, как практические, так и интеллектуальные.

В любом случае дискурсия исходит из необходимости следовать каким-то правилам, причем сами эти правила явно или неявно воспринимаются как неизменные и универсальные. И хотя общественно-историческая практика свидетельствует об утопичности таких представлений, они продолжают функционировать в сознании людей. Особенно это характерно для обыденного познания и мышления. Под воздействием практики науки обыденный уровень тоже постепенно изменяется, но, как было показано, он обладает большей инерционностью, и в его содержании дольше сохраняются элементы, потерявшие свою значимость в других слоях общественного сознания.

Во всяком случае, о дискурсивных формах можно говорить лишь там, где объяснение своих действий любым человеком не нарушает законов логики, даже если сам этот человек не знает их и не может их сформулировать. Поэтому дискурсивное рассуждение довольно часто просто сводят к логически правильному, неявно подразумевая под этим возможность всегда выразить нормы, упорядочивающие то или иное рассуждение, в аналитической форме.

Такой взгляд во многом обусловлен тем, что для большинства теоретиков логика — это наука о формах и структуре мышления, а потому должна представлять все элементы интеллектуальных процессов в явном виде и однозначно описывать все связи между ними. Этот взгляд слишком размывает границы логического анализа, лишая его специфической конкретности. В самом деле, интуитивные шаги тоже являются элементами мыслительных актов, однако свести их к какой-то формализированной структуре вряд ли возможно. Из этого следует, что логические средства могут быть эффективными при анализе рассуждения, уже представленного в рекурсивной форме.

Правильное понимание логики требует обязательного указания на то, что она описывает и анализирует не «формы мышления» вообще, а лишь те, которые выражены в языковых структурах. Очевидно, и в познании логика направлена на выявление правил рациональных актов интеллектуальной деятельности человека, выраженных в произведенном знании и описаниях его производства. Связь рекурсии и логики обусловлена их взаимной «овеществленностью» в системах языка, невозможностью существовать вне языковой формы.

Поскольку рациональное мышление характеризуется обобщенностью, абстрактностью и явной целенаправленностью, постольку оно неизбежно оформляется в понятийных структурах, реализуется через умозаключения, а это и есть те формы, с которыми прямо связана логика. Правда, современная логика весьма отличается от классического варианта, который и способствовал формированию представлений о возможности свести ее к жестко фиксированному набору правил, автоматическое применение которых абсолютным образом гарантировало бы получение новых знаний о мире, без использования каких-то иных средств и способов. Выяснилось, однако, что надежды Р. Луллия и Ф. Бэкона оказались утопичными, как множество других универсальных программ.

Появление целого ряда «неклассических» логик, бурное их развитие в последние годы и растущее понимание того обстоятельства, что логически рассуждает все-таки человек, а не «абсолютное сознание» само по себе, — все это заставляет во многом по-новому оценить и соотношение рационального и «иррационального» интуитивного и дискурсивного в познавательной деятельности людей. Отказ от абстракции «всеведущего субъекта», оформление подходов типа «автоэпистемической логики» — свидетельство кардинальных изменений и представлений о сущности самих логических методов.

Как известно, стандартная классическая логика ориентирована на анализ экстенсиональных отношений между понятиями и суждениями, и для нее прежде всего важно выяснить, о какой степени охвата объема понятий может идти речь. Современные цели анализа ориентированы на выявление интенсиональных, т. е. смысловых, связей между различными элементами наших рассуждений, а потому определяются тем, какие части и фрагменты содержания понятий мы выделяем в качестве релевантных при решении той или иной задачи.

Естественно, что различие ориентации порождает и различие способов реализации этих видов логического анализа. Использование экстенсиональных логик представляет собой «монотонный» процесс, т. е. исходит из допущения о том, что принятые правила сохраняют свою эффективность при любом расширении области рассуждения, а потому не допускают возможности противоречий, квалифицируя их исключительно как симптом ошибки, возникшей в рассуждении. Интенсиональные же и релевантные логики в большей степени осознают невозможность абсолютно избежать появления противоречивых описаний и стараются создать средства их блокировки (типа так называемых «паранепротиворечивых логик»), представляя системы конструируемых и используемых знаний в виде «как бы» не имеющих противоречий. Но само появление контекста «как бы», характерного для использования метафорических средств, показывает невозможность абсолютно жесткого разграничения дискурсивных и интуитивных (теснейшим образом связанных с метафорой) средств познания.

Действительно, при фиксированном содержании понятия исследователь явным образом, вполне дискурсивно может менять соотношение между признаками, входящими в это содержание, различным образом менять оценку их важности, существенности и пр., в связи с изменением контекста решаемой им задачи. Следовательно, со стандартной точки зрения он допускает возможность противоречивой оценки некоторого фрагмента содержания, одновременно характеризуя его как «важный» и «неважный», при сравнении различных возможных гипотез, играющих роль «возможных миров». Ведь создавая ту или иную теоретическую конструкцию, современный исследователь не имеет возможности немедленно установить правильность одной из них и отбросить альтернативный вариант. Поэтому он вынужден довольно часто принимать их как равновероятные, даже при их взаимном исключении. Таков характер современной науки.

Дискурсивные элементы в познавательной деятельности ориентированы на установление однозначных связей внутри того «целого», которое возникает в сознании исследователя в результате интуитивного предвосхищения. Но для выявления и четкого описания таких связей дискурсивное мышление вынуждено разбивать исходное неопределенное целое на ряд фрагментов, в которых наиболее явно выражены хоть какие-то конструктивные особенности. При этом сама оценка «явности» и способ разбиения на фрагменты могут не иметь осознанного характера и не попадают сразу в сферу действия дискурсии. Эта задача чаще всего решается гораздо позднее, когда данная область познания достигает определенной степени «зрелости» и начинает тратить свои усилия на решение задачи самообоснования.

В частности, так обстоит дело в современной математике, которая представляет множество разделов и областей с четко определенными границами, внутри которых действуют строгие логические правила, упорядочивающие математическое рассуждение абсолютным (для данной области) образом. И в этих пределах надежды мыслителей XVII в. на выявление оснований, имеющих необходимый и общий характер, реализовались. Но сами эти «куски» весьма слабо состыкованы между собой, что порождает многочисленные трудности в сфере «метаматематики», препятствует свободному переносу методов и результатов одной области в другую.

Поэтому дискурсия оказывается «вторым» этапом познавательного поиска, когда предметное поле этого поиска уже в общем обозначено. Разумеется, речь не идет о жестко программированной последовательности данных этапов. Иногда новые перспективы исследования обнаруживаются как раз в результате дискурсивного анализа. Но общая тенденция познавательной стратегии, как показывает вся история познания в целом и научного исследования в частности, именно такова.

Более или менее однозначно описав устройство выделенных фрагментов знания, дискурсивное мышление переходит к задаче поика надежных и устойчивых связей уже между ними. В конце концов может возникнуть описание целого, осуществленное средствами теоретического (т. е. рационально-дискурсивного) познания, существенно отличающееся от исходного образа, данного интуитивным предвосхищением и даже принципиально с ним несовместимого. Но именно конечный вариант становится фрагментом общественного знания, сохраняясь в социальной памяти. Исходный же образ может стать частью чьей-то индивидуальной памяти и в случае возникновения соответствующей социальной потребности иногда оказывается источником новых поисковых программ. В этих случаях говорят о «возвращении» к забытым идеям.

Таким образом, дискурсия оказывается наиболее эффективной там, где существуют достаточно четко определенные рамки предметной области и где применимы стандартные, а потому постоянно воспроизводимые правила организации познавательного поиска и упорядочения его результатов. Разумеется, речь сегодня уже не идет о каких-то абсолютных системах подобных правил. Они изменяются по мере изменения всей общественно-исторической практики в целом и роста культурного самосознания. Но в рамках каждого отдельного периода и каждого конкретного направления познавательного поиска отчетливо различима тенденция к сохранению действующих в данный момент правил.

По сути дела дискурсия ориентирована на некий конечный набор познавательных аксиом, касающихся как характеристик, с помощью которых описывается некоторая конкретная система объектов, так и программных инструкций, регулирующих построение подобных описаний, исходя из потребности в надежности используемых средств и методов. Кроме того, использование стандартных блоков рассуждения существенно сокращает сам процесс поиска и позволяет, в случае необходимости, легко выделить любой из таких блоков и проанализировать его конструкцию, если исследователь подозревает, что в нем содержится какая-то ошибка.

В этом смысле логика всегда есть средство анализа, ' и надежды на создание чего-то вроде «логики открытия», скорее всего, несбыточны. Это не делает ее (а заодно и дискурсивное мышление) чисто техническим инструментом, пригодным только для совершенствования и «ремонта» работающей системы, поскольку анализ имеет и прогностическую функцию и дает возможность заранее отсекать какие-то направления поисковой деятельности и отбраковывать те или иные «предвосхищения*, которые появляются в результате интуитивного шага.

Помимо правил, определяемых законами Логики, в научном познании действуют и другие регулятивы, связанный с организацией собственно профессионально-исследовательской деятельности. Они-то и определяют специфику научной дискурсии. Ведь современная наука имеет дело с такими объектами и использует такие средства, которые в других видах познания просто отсутствуют. Правила, которым должен следовать ученый, вовсе не обязательны для практика или художника. Необходимость постоянного прояснения методологических оснований своей деятельности налагает на профессионального исследователя особые требования и в реализации используемых им дискурсивных средств.

Такие критерии, как простота гипотез и моделей, их эмпирическая проверяемость, способность предсказывать новые перспективы дальнейшего поиска, рост информативности, неожиданность (т. е. невысокая степень вероятности их прямого следования из имеющихся систем знания) и некоторые другие, создают особый контекст использования и правил логического характера. В современном научном познании все больше распространяется мнение о том, что логические законы представляют собой не столько предписания действовать определенным образом, сколько запреты, ограничивающие пределы построения «возможных миров*, в которых реализуется сегодня производимое научной деятельностью знание.

В связи с этим можно отметить одну из наиболее устойчивых функций дискурсивного мышления вообще и научной дискурсии в особенности. Это стремление как можно более минимизировать объем интуитивных элементов познавательного процесса, таких его предпосылок, которые обладают «независимым* относительно явно выраженных фрагментов знания характером. Чем меньше в базисе исследовательской стратегии допущений неявного характера, тем эффективней выглядит с точки зрения дискурсивного подхода полученный исследователем результат, тем он надежней и правдоподобней.

Показательно, что сегодня никто (или, по крайней мере, мало кто) не надеется на абсолютное устранение интуитивных шагов и допущений из практики познания, осознавая невозможность целостного осмысления интеллектуальной активности людей на базе исключительно рационализированнодискурсивных описаний. Но сама ориентация на превращение хотя бы части интуитивных догадок в элементы дискурсивного рассуждения вполне эвристична. Хрестоматийным примером стала история создания неевклидовых геометрий, обусловленная стремлением явно выразить все предпосылки, на которых была построена традиционная геометрическая теория.

Создание «возможных миров», оперирование воображаемыми объектами тоже есть средство расширения человеческого опыта действий с реальным миром. Возможно, что именно так человечество подготавливается к таким формам своей будущей практики, которые только могут возникнуть в каком-то удаленном будущем. Во всяком случае, реально различимый сдвиг методологического интереса от дискурсивных элементов познания к интуитивным, происходящий в самое последнее время, позволяет говорить о том, что задача видения целого в настоящее время занимает культурное сознание в большей степени, чем детальное описание конкретных частностей.

И не случайно, как отмечают специалисты в области научного творчества, в основе любого масштабного открытия лежит шаг, связанный с каким-то нарушением стандартных правил, отказом от жестокого следования нормам чисто логического рассуждения. Не случайно все большую значимость в практике естествознания приобретают регулятивы и критерии, казалось бы, эстетического характера, типа «красоты» теории, «изящности» полученного решения и т. д. Если иметь в виду, что под «красотой» в этих случаях чаще всего имеется в виду степень обобщенности, возможность связать между собой факты и явления существенно различной природы, то можно увидеть в этом проявление того же стремления к полноте и целостности описания, которое возникает в результате интуитивного акта.