Основной метод познания общества

Естественно, такое понимание сути предмета социологии потребовало и нового методологического инструментария. Н. К. Михайловский предложил свой особый подход изучения личности человека — метод сопереживания, суть которого состоит в том, что наблюдатель ставит себя в положение наблюдаемого.

Иными словами, социолог, мысленно перенося себя на место другого, должен дополнить свой личный жизненный опыт сопереживаемым опытом жизни исследуемых индивидов. Это подразумевает, что ученый добудет истину для человека лишь в том случае, если «вполне сольется с мыслимым объектом», войдет в его интересы, переживет его жизнь, переосмыслит его мысли и чувства.

Важно заметить, что Н. К. Михайловский нс абсолютизировал свой метод как единственно верный, полагая, что в определенных взаимоотношениях он может сосуществовать с объективным методом. «Между прочим, — замечал Н. К. Михайловский, — следует не то, что объективный метод должен быть совершенно удален из этой области исследований, а только то, что высший контроль должен здесь принадлежать субъективному методу». И далее: «Наш принцип обнимает все области человеческой деятельности, все стороны жизни. Он выведен нами не из глубины собственного духа и не рекомендуется, как полученный супранатуральным путем. Он прочно коренится в объективной науке, потому что вытекает из точных исследований законов органического развития»^[1].

Теория подражания: исследование героя, вождя, толпы

В рамках субъективной социологии Н. К. Михайловский создает теорию подражания, через призму которой исследует как роль личности — героев и вождей — в истории, так и место массовых движений, особенно толпы в обществе.

Заметим, что Н. К. Михайловский почти на десятилетие опубликовал свои исследования раньше, чем это сделал французский социолог и криминолог Г. Тард в работе «Законы подражания», получившей всемирное признание. Данный факт свидетельствует о том, что валидность (признанная достоверность) социальной теории определяется не только качеством, новизной ее методологического инструментария, но и культурным контекстом, коммуникативными средствами ее распространения, включая язык публикации. Разумеется, в современных условиях роль данного фактора уменьшается, хотя не снимается вовсе.

Отправной постулат теории подражания II. К. Михайловского состоял в том, что «одинокий человек и человек в толпе — эго два совсем разных существа»^[2]. Разных до такой степени, что, даже прекрасно зная человека, нельзя на основании этого знания предсказать действия данного индивида, когда он окажется под влиянием энергетического примера толпы и когда может возникнуть непреодолимое стремление к подражанию.

В своих исследованиях Н. К. Михайловский приводит ряд примеров, свидетельствующих, что крайне жестокие и бесчеловечные поступки обладают высокой степенью заразительности. В частности, он пишет: «Вид смертной казни вызывает столь же непреодолимое желание подражать палачу, как непреодолимо стремление следить телодвижениями за канатным плясуном, проделывающим опасные штуки. Кроме того, почти всякое преступление, обратившее на себя усиленное внимание общества чудовищностью своих подробностей или самой своей сущностью, вызывает нередко целый ряд подражателей»^[3].

По мнению Н. К. Михайловского, существуют самые разнообразные причины социального подражательства. Из них социолог выделяет три основных.

Во-первых, подражательность имеет место тогда, когда воля и сознания конкретного индивида оказываются подавленными. В этих условиях умственные и нравственные качества перестают проявлять себя, и тогда могут возникнуть или панический страх, или безумная коллективная храбрость.

Во-вторых, подражательности способствует скудная и однообразная жизнь, размеренная и замкнутая. Таковой является армейская служба солдат или монастырская жизнь, которые способствуют автоматическому повиновению, совершаемому помимо участия сознания. «Так бывает со всеми людьми, занятыми делом очень привычным и, следовательно, не нуждающимся в постоянном контроле высшей психической инстанции»^[4], — заключает социолог.

Наконец, в-третьих, готовность, мотивация индивидов к автоматическому подражанию и повиновению, сформированные под влиянием скудности, постоянства и однообразия впечатлений. Эти слагаемые — суть необходимые условия для образования того социума, который социолог называет толпой.

Но в обществе всегда есть отдельные личности, которые неординарно мыслят и совершают необыкновенные поступки. Иногда такие люди, у которых, как правило, находятся много подражателей и поклонников, становятся героями или вождями.

При этом социолог вкладывает разный смысл в личность героя и личность вождя. Подчас этот смысл может показаться весьма своеобразным в контексте современных представлений.

Так, по Н. К. Михайловскому, герой — личность, способная вызывать автоматическое подражание и поклонение у толпы, вести ее за собой на «хорошее или дурное, благороднейшее или подлейшее, разумное или бессмысленное дело». Им может быть как «нормальная» личность, так и авантюрист, чудак или даже больной человек. Герой не обязательно должен быть носителем высоких идей или обладать специфическими чертами лидера, или особыми умственными, нравственными, физическими качествами: «Стал человек ни с того, ни с сего плясать на улице — и он герой; пошел освобождать гроб Господень — герой; стал хлестать себя публично плетью по обнаженному телу — герой; пошел бить жидов — герой и т. д.»^[5]. Социолог подчеркивает: отношения между толпой и героями «самые элементарные». Такие общественные отношения были особенно характерны для традиционного общества.

А вот вождь, по Н. К. Михайловскому, — личность, умеющая не только учесть и выразить настроения масс, но и сознательно управляющая ими по заранее намеченному плану, что даже может привести к изменению направления развития общества. Вождем, в представлении социолога, может быть не только политик, но и интеллигент, осуществляющий миссионерскую деятельность.

Отсюда делался далеко идущий вывод о том, что благодаря вождям-интеллигентам Россия, опираясь на традиционный институт общины, могла выбрать свой, особый путь развития вплоть до того, что миновать капитализм вообще.

По этому вопросу, как известно, Н. К. Михайловский и В. И. Ленин вели жесткую полемику.

Из книги: Н. К. Михайловский. Герои и толпа^[6]

Героем мы будем называть человека, увлекающего своим примером массу на хорошее или дурное, благороднейшее или подлейшее, разумное или бессмысленное дело. Толпой будем называть массу, способную увлекаться примером, опять-таки высокоблагородным или низким, или нравственно-безразличным. Нс в похвалу, значит, и не в поругание выбраны термины «герой» и «толпа».. Без сомнения, великие люди нс с неба сваливаются на землю, а из земли растут к небесам. Их создаст та же среда, которая выдвигает и толпу, только концентрируя и воплощая в них разрозненно бродящие в толпе силы, чувства, инстинкты, мысли, желания.

Что такое собственно великий человек? Полубог, с одной точки зрения, он может оказаться мизинцем левой ноги — с другой. Это и само собой понятно, ибо требования, которые могут быть предъявлены великому человеку мной, вами, пятым, десятым, чрезвычайно разнообразны. Это и в истории случалось, что великий человек для одних был полным ничтожеством в глазах других. Без сомнения, всякий мыслящий человек может и должен выработать себе точку зрения для оценки великих людей в смысле большего или меньшего количества блага, внесенного ими в сокровищницу человечества. Но, имея собственное свое мерило величия, вполне пригодное для тех или других целей, мы не можем им руководиться при изучении поставленного нами вопроса. Положим, что с точки зрения исследователя какой-нибудь, например, Будда — не великий человек, как о нем полагают буддисты, а совсем заурядная фигура. Если исследователь, руководствуясь этим своим мерилом величия, вычеркнет роль Будды из программы своей работы, то, понятное дело, сам себя лишит драгоценного материала, даваемого обаянием, которое Будда производил на современников. Исследователь должен в этом случае стать на точку зрения буддистов. Он может, конечно, отвергать и опровергать эту точку зрения ввиду различных, весьма даже важных целей и соображений. Но в данном случае все эти цели и соображения, как бы они ни были сами по себе ценны, представляют нечто постороннее. Задача состоит в изучении механики отношений между толпой и тем человеком, которого она признает великим, а не в изыскании мерила величия. Поэтому заведомый злодей, глупец, ничтожество, полоумный — для нас так же важны в пределах поставленной задачи, как и всемирный гений или ангел во плоти, если за ними шла толпа, если она им искренне, а нс по внешним побуждениям, повиновалась, если она им подражала и молилась.

Этого мало. Бывает величие, озаряющее далекие исторические горизонты. Бывает так, что великий человек своей бессмертной стороной, своей мыслью живет века, и века влияют на толпу, увлекая ее за собой. Но бывает и так, что великий человек мелькнет как падучая звезда, лишь на одно мгновение станет идолом и идеалом толпы, и потом, когда пройдет минутное возбуждение, сам утонет в рядах темной массы. Безвестный ротный командир бросается в минуту возбуждения на неприятельскую батарею и увлекает своим примером оробевших солдат, а затем опять становится человеком, которому цена — грош…

Житейский опыт свидетельствует, что бывают такие обстоятельства, когда какая-то непреодолимая сила гонит людей к подражанию. Всякий знает, например, как иногда трудно бывает удержаться от зевоты при виде зевающего, от улыбки при виде смеющегося, от слез при виде плачущего. Всякому случалось испытывать странное и почти неудержимое стремление повторять жесты человека, находящегося в каком-нибудь чрезвычайном положении, например, акробата, идущего по канату. Всякий знает, наконец, хотя бы из своего школьного опыта, что одинокий человек и человек в толпе — это два совсем разных существа. До такой степени разных, что, зная человека, как свои пять пальцев, вы, на основании этого только знания, никаким образом не можете предсказать образ действия того же человека, когда он окажется иод влиянием резкого, энергического примера…

В обыденной жизни, можно сказать, шагу ступить нельзя, не натолкнувшись на тот или другой факт бессознательного подражания. Не говорю о детях, склонность которых к «обезьянничанью» вошла в поговорку; не говорю о моде, во всеуравнивающем распространении которой замешиваются посторонние элементы вроде тщеславного желания быть не хуже других, и т. д. Но обратите внимание хотя бы на такой, неизменно повторяющийся факт: люди, имеющие сношения, например, с человеком, оригинально и талантливо рассказывающим, бессознательно усваивают себе нс только его манеру говорить, но даже его обычные жесты…

Значение примера и подражания не подлежит никакому сомнению. Эго было известно уже древним. Так, у Плутарха сохранился рассказ о странной эпидемии самоубийства милетских девушек: несчастные налагали на себя руки одна за другой, без всякой видимой причины. Подражание в деле самоубийства доходит иногда до того, что акт повторяется именно при той самой обстановке, в том же месте, тем же орудием, как первое самоубийство. Солдат, повесившийся в 1772 году на воротах инвалидного дома в Париже, вызвал пятнадцать подражателей, и все они повесились на том же самом месте, даже на одном и том же крючке.

По словам Плутарха, ни слезы родителей, ни утешения друзей не могли удержать милетских девушек от самоубийств, которые, однако, тотчас же прекратились, как только издан был приказ выставлять самоубийц голыми на всеобщее позорище. В 1772 году самоубийства в парижском инвалидном доме прекратились, когда сняли крючок, обладавший таинственной притягательной силой, и проделали окно против стены, в которую он был вбит…

На человеческую душу влияют очень разнообразные мотивы, но в числе их, притом заглушая иногда все остальные, действует и наклонность к подражанию и повиновению. А эта наклонность воспитывается теми же условиями, которые определяют автоматическое подражание и повиновение гипнотизированного субъекта: скудостью, постоянством и однообразием впечатлений. Это, значит, и суть необходимые условия для образования того, что мы согласились называть «толпой».

Мы видели, что средние века особенно богаты нравственными эпидемиями и в количественном, и в качественном отношении. То есть и много их было, и были они необыкновенно разнообразны. Всегда были и есть отдельные личности, которым приходят в голову странные мысли и которые совершают странные поступки. Всегда были и есть авантюристы, люди психически больные, люди, желающие так или иначе высунуться вперед, и т. п. Такие люди иногда вызывают подражателей и поклонников, иногда нет, и в последнем случае они немедленно погружаются в море забвения. Но в средние века ни одна странность, как бы она ни была нелепа, ни один почин, как бы он ни был фантастичен, не оставались без более или менее значительного числа подражателей, так что история вынуждена была занести соответственные события на свои страницы. Авантюрист, чудак, больной, выскочка тотчас становился героем. Около него тотчас же группировалась толпа и, глядя па него, плясала или молилась, убивала людей или самобичевалась, предавалась посту и всяческому воздержанию или, напротив, крайней разнузданности страстей. Мы видели образчики этих странных движений в формах заведомо патологических, а равно и в таких, которые трактуются историками как явления нормальные. Некоторые из наших образчиков легко подводятся под то объяснение, которое мы пытаемся дать явлениям автоматического подражания вообще. Так, например, эпидемии кусающихся или мяукающих монахинь естественно вытекают из скудости и однообразия монастырской жизни…

Средневековая масса представляла, можно сказать, идеальную толпу. Лишенная всякой оригинальности и всякой устойчивости, до последней возможной степени подавленная однообразием впечатлений и скудостью личной жизни, она находилась как бы в хроническом состоянии ожидания героя. Чуть только мелькнет какой-нибудь особенный, выдающийся образ на постоянно сером, томительно ровном фоне ее жизни — и это уже герой, и толпа идет за ним, готовая, однако, свернуть с половины дороги, чтобы идти за новым, бросившимся в глаза образом. Но именно вследствие этой необыкновенной податливости толпы средневековые герои весьма мало интересны, говоря вообще, чтобы сделаться в ту пору героем, нс нужно было обладать какими-нибудь специфическими чертами вожака. Нс нужно было, например, быть носителем той или другой идеи, которая концентрировала бы бродящие в толпе инстинкты или позывы; не нужно было обладать планом действия, надменной дерзостью повелителя или мягкостью искусного ловца умов и сердец. Стал человек ни с того ни с сего плясать на улице — и он герой; пошел освобождать гроб Господень — герой; стал хлестать себя публично плетью по обнаженному телу — герой; пошел бить жидов — герой и т. д. Словом, отношения между толпой и героями были самые элементарные, а потому мало поучительные. Поучительно здесь именно только то, что героем мог оказаться первый встречный. А из этого следует, что хотя секрет держания масс в повиновении очень прост, но представляет собой нечто очень скользкое и обоюдоострое. Мы уже видели это на примере солдат, которые, будучи, так сказать, гипнотизированы самой своей жизнью, дают образчики безусловного повиновения, по при известных условиях вся сила этого автоматизма направляется совсем не туда, куда было бы желательно ее направить власть имеющим. Кто хочет властвовать над людьми, заставить их подражать или повиноваться, тот должен поступать, как поступает магнетизер, делающий гипнотический опыт. Он должен произвести моментально столь сильное впечатление на людей, чтобы оно ими овладело всецело и, следовательно, па время задавило все остальные ощущения и впечатления, чем и достигается односторонняя концентрация сознания; или же он должен поставить этих людей в условия постоянных однообразных впечатлений. И в том и в другом случае он может делать чуть не чудеса, заставляя плясать под свою дудку массу народа и вовсе не прибегая для этого к помощи грубой физической силы. Но бывают обстоятельства, когда этот эффект достигается в известной степени личными усилиями героя, и бывают другие обстоятельства, когда нет никакой надобности в таких личных усилиях и соответственных им умственных, нравственных или физических качествах. Тогда героем может быть всякий.

• [1] Михайловский II. К. Что такое прогресс? // Социология в РоссииXIX — начала XX веков. Общество. Законы истории. Прогресс. Целии нормы жизни: тексты. М.: Изд-во МАБиУ, 2001. С. 240.
• [2] Там же. С. 348.
• [3] Михайловский II. К. Герои и толпа // Социология в России XIX —начала XX веков. Общество. Законы истории. Прогресс. Цели и нормыжизни: тексты. М.: Изд-во МДБиУ, 2001. С. 354—355.
• [4] Там же. С. 370.
• [5] Михайловский И. К. Герои и толпа // Социология в России XIX —начала XX веков. Общество. Законы истории. Прогресс. Цели и нормыжизни: тексты. М.: Изд-во МАБиУ, 2001. С. 387.
• [6] Михайловский II. К. Избранные труды по социологии: в 2 т. Т. 2. Герои и толпа. СПб.: Алстейя, 1998.