Светское общество, бюрократическая система, церковь

Резким контрастом, подчеркивающим бедственное положение народа, но вместе с тем его нравственную силу, становится в романе изображение высшего чиновничества и людей света: благополучие существования — и бессодержательность условностей хорошего тона (суть светских разговоров: «после еды пошевелить мускулами языка и горла»), фальшь, отсутствие какой бы то ни было искренности; комфорт, учтивость, покой — и самая свирепая жестокость по отношению к другим, в особенности же к народу, трудом которого они живут. Все, что концентрирует в себе высший свет, повторяется на более низших «государственных» ступенях общества. «Может быть, и нужны эти губернаторы, смотрители, городовые, — думает Нехлюдов, — но ужасно видеть людей, лишенных главного человеческого свойства — любви и жалости друг к другу». Среди представителей высшего света редки и воспринимаются, как исключения, здоровые, естественные, открытые, честные люди типа Богатырева, бывшего товарища Нехлюдова по полку, а теперь флигель-адъютанта, который собирается передать его прошение о смягчении участи духоборов в руки царя.

Другой прием, несущий в себе громадную силу сатирического удара, представляет собой соотнесение представителей света и «простолюдинов». В главе XVII (часть вторая) появляется история двух убийств: мужик, совершивший преступление в минуту хмельного раздражения в драке, осужденный затем на каторгу, разлученный с семьей, родными, закованный в кандалы и с обритой наполовину головой (он пойдет по ужасным этапам в Сибирь), и офицер, хладнокровно застреливший на дуэли единственного сына матери (он спокойно «сидит в прекрасной комнате на гауптвахте, ест хороший обед, пьет хорошее вино, читает книги и нынче-завтра будет выпущен и будет жить по-прежнему, только сделавшись особенно интересным»).

Самая яркая картина-противопоставление помещена автором в финале второй части романа: мрачное шествие по городу арестантов в страшную жару, когда на глазах у Нехлюдова погибают от солнечного удара в духоте толпы двое каторжан, и другое «шествие» семейства Корчагиных, отправляющихся на дачу, с дюжими носильщиками-лакеями, с жеманной дамой в кресле, которую они несут, с горничной, доктором и другими сопровождающими лицами. Тщательно выполненное контрастное построение вырастает в сатирический образ-символ, содержащий в себе заряд ненависти и негодования автора по отношению к существующему порядку жизни.

Еще одним объектом сатирических атак и обобщений, имевших самые серьезные последствия для автора, стали в романе официальная церковь и ее служители. Толстой и здесь высказал то, что уже было сказано им прежде в его философских, религиозных, публицистических работах, но сила воздействия художественных образов гениального писателя была такова, что русские церковники не простили ему этого прегрешения. Одно только описание богослужения в тюремной церкви могло переполнить чашу терпения. Спустя год после опубликования «Воскресения» (1899) постановлением Синода в феврале 1901 г. писатель был отлучен от церкви — решение, которое привело в замешательство не только громадную массу верующих людей, но и самих священнослужителей (рассказ А. И. Куприна «Анафема»). Мысль же писателя состояла в утверждении того, что церковь исказила суть христианского учения. Торжественность службы в тюрьме (таинство Святого Причастия), переданная в остро сатирических тонах, дает повод автору высказать свой взгляд на обрядовую сторону церковного дела, запрещенную именно Христом, на то, что он требовал «молиться не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучить, позорить, казнить, как это делалось здесь, но и запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить пленных на свободу».

В развитии этой темы Толстой использовал тот же самый прием, что и в критике суда и судебных учреждений, — переход от низших инстанций к высшим: здесь возникает то же ощущение заколдованного круга, и из тюремной церкви действие переносится в Священный синод. Образ обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева запечатлен в Топорове. Л. Н. Толстой рисовал сцены посещения Нехлюдовым всевластного чиновника, определявшего политику России в годы правления Александра III и до 1905 г. Николая II, не, но собственным впечатлениям (он никогда не был на приеме у Победоносцева), а, но рассказам своей старшей дочери Т. Л. Толстой, которая посетила Победоносцева по просьбе отца, хлопоча о секте духоборов, жестоко преследовавшихся правительством (мужья, жены, дети отправлялись в разные места ссылок), и передала свои наблюдения отцу. В связи с этим выразительный портрет одного из высших лиц русской государственности и православной церкви, можно сказать, в какой-то мере написан «с натуры», так как Толстая была прекрасной художницей (ученица И. Е. Репина) и внешние черты оригинала, манера его поведения были схвачены ею и переданы достаточно точно. Топоров в изображении Толстого, несмотря на зловещую внешность («неподвижная маска бледного лица»), всего лишь ловкий чиновник, опасающийся реакции государя на прошение, сильно и ясно написанное, и одно из звеньев круговой поруки, которая призвана всеми силами сдерживать выбивающийся из мрака невежества народ и «не мешать богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа»; слова же о «справедливости, добре, законе, вере, Боге и т. п. были только слова и прикрывали самую грубую корысть и жестокость».

Завершая роман, Толстой вновь обращается к идее Христа, говоря о торжествующем зле: «Все дело в том, — думал Нехлюдов, — что люди эти признают законом то, что не есть закон, и не признают законом то, что есть вечный, неизменный, неотложный закон, самим Богом написанный в сердцах людей взаимная любовь есть основной закон жизни человеческой». Иными словами, Толстой определил в романе нравственные нормы и принципы, какими они должны быть, с точки зрения своего философского и религиозного представления о том, что Бог есть любовь.

Впервые в «Воскресении» Толстой начинает разрабатывать тему, которой он никогда прежде не давал художественного воплощения, — тему революции. Писатель и здесь оказался исключительно сильным и глубоким аналитиком, обладающим даром прозрения. Он дает такую четкую классификацию типов революционеров, что она несет в себе объяснение будущих страшных последствий революции — десятилетий кровавого режима власти, борющейся против собственного народа после переворота 1917 г.

По наблюдениям Толстого, в среде революционеров есть люди чистые сердцем, настоящие подвижники, жертвующие собой. Такова Мария Павловна, один из центральных персонажей третьей части романа, — молодая женщина, дочь генерала, говорящая на четырех языках; с 19 лет она ушла из дома, поступила на фабрику, потом, увлекшись народническим движением, жила в деревне, снова, когда потребовалось, приехала в город. Осуждена на каторгу она была потому, что взяла на себя выстрел, который во время обыска был сделан в темноте одним из ее товарищей. Отличительная черта Марии Павловны состоит в том, что она всегда, в любом положении стремится «найти случай служения другим».

Особенно симпатичен Нехлюдову умирающий от чахотки Крыльцов. Блестяще закончивший математический факультет, он был арестован случайно, однако, оказавшись в первое же свое заключение свидетелем казни двух молодых людей, несправедливо осужденных погибнуть на виселице, он примкнул к революционерам-народовольцам и ставил себе задачей развязать тотальный террор против правительства, действующего такими методами. Смертная казнь была заменена ему бессрочной каторгой; погибает он на одном из этапов, и Нехлюдов случайно, в последний раз видит уже мертвое прекрасное его лицо.

Л. Н. Толстой изображает людей, попавших в революционное движение преимущественно из интеллигентного круга, но есть среди них и крестьянин Набатов, и фабричный рабочий Кондратьев. Характерно, что именно Набатов, от которого всегда распространяется бодрость и веселость, выросший благодаря таланту и трудолюбию в сельского учителя-пропагандиста, целью себе ставит просвещение, сплочение рабочего, в особенности крестьянского, народа. Революция, по его мнению, не должна ломать всего государственного, давно сложившегося здания: он решительно расходится с теми, кто требовал его разрушения и полного изменения всех форм жизни. В религиозном отношении, как отмечает Толстой, «он был также типичным крестьянином. Ему никакого дела не было до того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который так казался важен его сотоварищам, для него был такой же игрушкой мысли, как и творение в шесть дней». Кондратьев отличается от него не просто абсолютной верой в знания, но и тем, что готов последовательно претворять идею разрушения в жизнь, не особенно считаясь с ней самой.

Л. Н. Толстой не идеализирует новых для себя героев, хотя с симпатией изображает некоторых из них. В заключении пятой главы третьей части романа писатель дает краткую, но в высшей степени выразительную систематизацию различных групп этих людей, используя прием, который был разработан им уже в ранних произведениях (рассказы «Рубка леса» и «Набег»: изображение типов русских солдат и офицеров). Это не «сплошные злодеи», как их рисует правительство, но и не «сплошные герои», а самые «обыкновенные люди, между которыми были, как и везде, хорошие и дурные, и средние люди».

Причины, заставившие их вступить на опасный путь, как утверждает Толстой, также были различны. Одни искренно считали себя обязанными бороться с существующим злом. Однако были среди них и такие, кто избрал эту деятельность из эгоистических, тщеславных побуждений. Отличие их от обыкновенных людей, говорящее в их пользу, состояло в том, что те из них, кто возвышался над средним уровнем, представляли собой часто образцы редкой нравственной высоты; те же, которые были ниже среднего уровня, состояли нередко из людей неискренних, тщеславных, честолюбивых и вместе с тем крайне самоуверенных, заносчивых, высокомерных. К последним относится автором Новодворов, претендующий на то, чтобы занять положение руководителя партии. Узость, односторонность, холодная логичность, безграничная уверенность в своей правоте при отсутствии нравственных и эстетических свойств, которые «вызывают сомнения и колебания», формируют в Новодворове способность группировать вокруг себя и благожелательно относиться только к людям, преклоняющимся перед ним, слепо верящим ему.

Л. Н. Толстой, не подозревая об этом, дает «формулу» уже близкого исторического будущего России — кровавых событий, последовавших за революцией 1917 г. Эту идею, подтвержденную самой реальностью, высказывает в романе самый дорогой автору герой — Крыльцов. Он, отвергающий партийных вождей типа Новодворова, говорит, задыхаясь и страдая: «Им совершенно все равно, погибнут, не погибнут десятки, сотни людей, да каких людей! Напротив, им именно нужно, чтобы погибли лучшие». Л. Н. Толстой утверждает, что произвол, деспотизм, казни, страдания — таков удел новой революции, как и прежних.

Писатель, таким образом, предсказал трагическое будущее России, но не мог предположить — в отличие от Достоевского с его «Бесами», — какой чудовищный, массовый характер приобретет этот террор властей, когда на гибель будут обречены не десятки и сотни, а десятки миллионов людей, невинных жертв тоталитарного режима. Созданный Толстым образ Новодворова схватил еще одну глубинную суть русской революционной «идеи»: холодное, презрительное, высокомерное, безжалостное отношение не только к сильным мира сего, а к тому самому народу, которому они, кажется, призваны служить: у них рука не дрогнет уничтожить и этих людей, если они замешкаются в преображении, в пересозидании мира по их, — хотя бы и самым бредовым и диким — меркам и предписаниям.

Если резкая критика новоявленных спасителей России, звавших на путь кровавых экспериментов, зиждется у Толстого, как и у Достоевского, на следовании христианским заповедям, то довольно курьезным примером вторжения в создаваемую им художественную систему теории религиозного сознания и последовательной нравственности можно считать любопытный факт: самых ярких, постоянно выделяемых им из среды революционеров, — притом одновременно двух (!) — Марию Павловну и Симонсона, вызывающих восхищение у Катюши Масловой, автор наделил одной и той же чертой — отвращением к плотской любви, Симонсон к тому же еще и вегетарианец, как и сам Толстой. Иными словами, темы публицистики Толстого в этом романе часто перекочевывали в художественную ткань произведения и становились ею. Писатель повторил в «Воскресении» мысль, которая занимала его еще в «Крейцеровой сонате» и в особенности была четко и резко высказана им в «Послесловии» к этой повести.

Случилось так, что самый небольшой по объему последний роман Толстого оказался и самым насыщенным, самым масштабным по охвату различных сторон русской жизни и по остроте и силе поставленных в нем проблем социальной, государственной, общественной ее сущности.