Что такое мораль?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, можно заглянуть в словари или покопаться в монографиях, посвященных данному социальному феномену, тем более что литературы по моральной проблематике много. Но не лучше ли для начала поискать ответ самому, анализируя действительность? К помощи книг можно будет обратиться, когда потребуется «сверить» найденный ответ.

Наблюдая за стаей журавлей, пересекающей осенний небосвод, поражаешься согласованности их действий. Четким клином летят они на высоте, делающей неразличимыми их длинные ноги и сильные серповидные крылья. Кажется, будто кто-то вычертил черной тушью этот удивительный клин, тщательно отмерив расстояние от птицы до птицы. Ориентируясь на вожака, они преодолевают тысячи километров, не сбиваясь с пути, и ни один журавль не делает беспричинной попытки оторваться от стаи, найти себе остров среди болот. Природа дала им инстинкт, повелевающий держаться на чужбине вместе, чтобы можно было выжить. И они действуют в соответствии с ним.

Жизнь волчьей стаи так не отследишь, тем более что вместе волки собираются в основном зимой, когда добывать пищу в одиночку становится трудно. Однако охотники знают, что и у волков в эту пору очень высокая согласованность действий. Например, у Брема' описано, как ньюфаундлендские волки, охотясь за оленями, прибегают к уловке, основанной на «распределении обязанностей»: большая часть стаи прячется близ оленьих троп с подветренной стороны, а несколько волков приближаются к стаду с надветренной. Спасаясь от них, олени в панике кидаются к привычным тропам, но тут-то и выскакивает из засады мошное подкрепление нападающим. Какому-то из оленей наверняка уготована гибель… Так что же, эта «производственная хитрость» волков (как, впрочем, и других хищников) инстинктивна или выработана в опыте? Во всяком случае, она бесспорно подтверждает, что действия отдельных волков и коллективные действия стаи направляются общей нуждой: не дать ускользнуть добыче, «урвать» пропитание, выжить.

Многие млекопитающие, говоря словами Брема, «живут обществами различной величины» и выполняют в них некоторые обязанности. Главная из них — быть вожаком. Тот, кому она достается, берет на себя заботу о безопасности всего стада, защищает его слабых членов, находит способы разрешения трудных ситуаций. Занять эту «должность» непросто: она всегда — результат победы над соперниками в упорных битвах. Как правило, вожаком оказывается старый самец, т. е. не столько самый сильный, сколько самый опытный в стае. Почему стая (или стадо) подчиняется ему? Да потому, что так запрограммировано природой: во имя выгоды каждого, которая одновременно является выгодой всех, — надо выжить.

У обезьян обнаруживаются новые особенности стадных отношений. Эти животные очень чадолюбивы, способны сильно привязываться к тем, кто им делает добро, выручают попавших в беду товарищей, всегда готовы взять под свою опеку осиротевших малышей, а спасаясь бегством от более сильных врагов, стараются унести с «поля боя» не только своих раненых, но и убитых. Однако едва ли не самое интересное в жизни их сообществ — характер наказаний, применяемых к тем, кто нарушает заведенный порядок. Расшалившихся малышей наказывают за непослушание шипками, пинками, даже пощечинами. У взрослых же особей за провинность могут быть более серьезные неприятности: их кусают, бьют, а то и «понижают в ранге», отдаляя от вожака. Похоже, что в жизни обезьяньего стада, отмеченной растущей индивидуализацией особей, получают развитие некие дополнительные регуляторы поведения, призванные подкрепить инстинкт самосохранения биологического вида, который и задает согласованность действий внутри сообщества.

Как видим, мир «братьев наших меньших» достаточно отчетливо демонстрирует тот факт, что согласованность жизненно важных действий программируется природой как необходимое условие выживания того или иного биологического вида. Одновременно она выступает условием выживания каждой особи. При этом просматривается определенная взаимосвязь: механизмы, с помощью которых это условие реализуется, способны развиваться вместе с развитием вида.

А теперь перенесемся мыслью в те далекие (и долгие!) времена, которые можно назвать рассветным периодом человечества. Формирование человека и общества² было процессом вызревания новых отношений между организмом и окружающей его средой. Суть их заключалась в том, что они приобретали все более опосредованный характер: и в вещественно-энергетических, и в информационноуправляющих связях организма и среды появился принципиально новый элемент — продукты деятельности, которые использовались далее в качестве инструмента этой деятельности. Вещественно-энергетические связи теперь стали осуществляться посредством орудий производства, изготовленных с помощью примитивных орудий труда; информационно-управляющие связи — посредством продуктов переработки информации, текстов³, создававшихся с помощью знаков (звуковых, жестовых и мимических, цветовых и графических). Появление во взаимодействии организма и окружающей его среды этих опосредующих звеньев означало не что иное, как возникновение человека и человечества. Что же отсюда следует?

Главным средством, которое обеспечивает выживаемость нового биологического вида «человек», становится труд. Исследователи подчеркивают:

Стремление человека направлено к тому, чтобы встать над трудом, овладеть процессом труда. В труде он все время узнает как самого себя, так и всшь: самого себя в спонтанности примененной энергии, как физической, так и духовной; вещь — в ее сопротивлении этой энергии. Они нераздельно связаны друг с другом, они суть реальный опыт4.

Однако в информационной программе биологического вида «человек» труд задан природой лишь постольку, поскольку есть определенные потребности и определенные способности человека. Генетическая программа вида выступает в данном случае только как фактор, предопределяющий возможность создания новых средств регуляции поведения — информационных программ, вырабатываемых самими людьми на основе отражения окружающего их мира. Когда у человека возникает необходимость самостоятельно программировать свои действия, эта возможность реализуется. В результате резко возрастает степень свободы индивида по отношению к общности, в которую он входит.

Данное обстоятельство имеет и плюсы, и минусы. С одной стороны, индивид обретает способность создавать новое и тем помогать развитию своей общности. С другой стороны, он становится опасен для общности, поскольку может нарушить согласованность действий соплеменников. А она по-прежнему остается и для него самого, и для общности генетически заданным условием выживания. Причем условием тем более важным, что появляется неведомая ранее и в высшей степени существенная сторона бытия, требующая такой согласованности, — производственная деятельность. Спасительным для возникающей социальной жизни служит то, что выработка индивидуальных информационных программ одновременно есть выработка специфической информационной программы общности. Иначе говоря, в образующемся человеческом обществе одновременно с формированием сознания индивидов и через сознание индивидов происходит формирование общественного сознания.

Представим себе, как это могло быть. События, которые переживала общность, совершались на обозримом пространстве и касались всех. Если от действий кого-то из своих членов общность выигрывала, то выигрывали все; если несла урон, то урон сказывался на каждом. Следовательно, представления, стихийно возникавшие у человека, не были произвольными. В них отражалось одно и то же происходящее, имевшее для них одинаковое значение, и это значение оказывалось их общим ориентиром: надо действовать так! В дополнение к безусловным рефлексам, получаемым с рождения, человек обретал условные рефлексы, формирующиеся в опыте. Возникали привычки, обычаи, традиции, отмеченные знаками «надо» или «не надо». На протяжении столетий складывались нравы.

Пройдет еще много-много лет, прежде чем «точки отсчета» этих «надо» или «не надо» получат научные обозначения: счастье, смысл жизни, справедливость, благо, добро, зло. В тот же далекий период они, скорее всего, существовали для людей в виде определенных действий и образов этих действий. Но поскольку образы были однотипными (с однотипным смыслом), они поддавались «обобществлению», т. е. становились общими, и в таком качестве закреплялись с помощью складывавшегося языка в обиходе всех, воздействуя на уклад жизни и соответственно формируя отношения членов общности⁵.

Таким образом, сам характер возникновения сознания определил то, что составило одну из ключевых особенностей человечества: на заре социальной жизни образовался принципиально новый механизм поддержания согласованности действий в общности, основанный на совпадении интересов ее членов и доброй их воле. Он имел ценностную природу и представлял собой особую область складывавшихся общественных отношений.

На первых ступенях человеческого общества этот механизм был достаточно надежным. Однако неизбежное усложнение жизненных обстоятельств вызывало противоречия между интересами общности и индивида (или групп индивидов), не поддающиеся разрешению на добровольной основе. Как средство поддержания согласованности действий при отсутствии доброй воли, в обществе интенсивно развивались также отношения принуждения. В оформлявшемся сознании индивида они запечатлевались в виде представлений о требованиях общности (чаще в лице вожака) придерживаться определенных вариантов поведения под давлением «отрицательных санкций». А в устанавливавшейся общественной практике эти отношения проявлялись через создание аппарата для осуществления таких санкций.

Так человеческое общество заявило о себе как о кибернетической системе повышенной степени надежности. Устойчивость этой системы обеспечивается не только генетической программой вида, но и взаимодействием еще двух регулятивных структур (в XX в. их назвали «переплетенными контурами регулирования»⁶). Одну из них образуют автономные отношения бытия и сознания (контур саморегуляции), другую — отношения между властью, обязанной представлять интересы общности, и массами, т. е. совокупностью составляющих общность индивидов (контур управления) (рис. 1). Исходными элементами этих структур выступают механизмы поддержания согласованности действий, о которых мы только что говорили. Они, надо полагать, и есть зарождающиеся мораль и право, возвещающее о формировании государства.

В 1970;е годы кибернетические начала общественного организма привлекли к себе широкое внимание научной общественности. В кругах исследователей возник настоящий бум вокруг этой проблемы. Но не прошло и двух десятилетий, как кибернетический подход к изучению общества начал забываться, уступая место новым взглядам, новым.

Рис. 1. Переплетение контуров регулирования общества как кибернетической системы подходам, в частности, пониманию общества как синергетической системы. Оснований к тому немало. Однако думается, что потенциал научных представлений об обществе как кибернетической системе и механизмах его саморегуляции далеко не исчерпан. Динамика мира, судя по всему, есть синтез, чередование синергетических и кибернетических состояний природных и общественных систем. Момент возникновения человечества с этой точки зрения весьма характерен.

Пора, однако, оставить наших далеких предков. С тех времен утекло столько воды, человечество так разрослось, бытие его так усложнилось, что немудрено усомниться: действуют ли и поныне механизмы поддержания согласованности человеческих действий, сложившиеся несколько тысячелетий назад?

Оказывается, действуют. Разумеется, развиваясь вместе с обществом, они тоже достигли высокой степени сложности, утратив свой первоначальный примитивно-прагматический характер. Однако сохранилось главное — ш роль и функции в регулятивных структурах общества. То помогая друг другу в разрешении общественных проблем, то вступая друг с другом в противоречие, они продолжают «работать».

Для того чтобы убедиться в этом, достаточно понаблюдать за жизнью хотя бы одного человека. Пусть это будет, скажем, довольно известный в стране майор В. Измайлов, организовавший вместе с редакцией «Новой газеты» во время военных действий в Чечне акцию «Забытый полк», направленную на возвращение на родину солдат, взятых боевиками в плен. Приказом командующего Московским военным округом он был уволен из Вооруженных сил, и тогда сотрудники «Новой газеты» сочли себя обязанными рассказать о его самоотверженной деятельности в письме главнокомандующему Вооруженными силами России⁷.

Что заставляло Вячеслава Измайлова действовать таким образом в условиях, когда не было ни приказов, ни материальных стимулов, ни амбиций, напротив, одни препоны? Дело в том, что возвращение на родину жертв войны он воспринимал как свой непреложный долг. Измайлов исходил из убеждения, что благо страны состоит в том же, в чем заключается благо ее граждан — родителей, жен, сестер, детей оставшихся в плену воинов. Потому он и сделал своей целью спасение их жизней. Его добрая воля состояла в том, чтобы служить этой цели даже вопреки собственным интересам.

А что двигало армейскими чиновниками, которые всеми силами чинили ему препоны? Ориентация на групповые амбиции, неспособность подняться на уровень общественной нравственности. В моральном противостоянии одолеть Измайлова они были не в силах, поэтому попытались нанести ему удар силой права.

Как отреагировало общество на их действия, показал Интернет: в подавляющем большинстве электронных откликов поступки Вячеслава Измайлова были названы благородными, а поведение армейских чиновников расценено как антинародное.

Вот такие коллизии возникают в нашем сегодняшнем мире, сложном, поделенном на страны и страты, государства и нации, военных и гражданских, но по-прежнему остающемся миром людей — миром человеческого общества. Уже в силу этой «поделенности» в нем не могут не действовать найденные в начале его исторического пути механизмы регуляции жизни, являющиеся средствами поддержания целостности и устойчивости общественного организма.

Будучи исторически первой формой общественного сознания⁸, мораль поначалу была идентична ему. В силу этого она стала ценностным фундаментом, на котором, по мере необходимости, вырабатываются новые формы общественного сознания, сохраняющие с ней одной из своих сторон более или менее прочную связь. Потому-то моральные отношения в обществе не столько существуют как специфические отношения «в чистом виде», сколько проявляются в качестве одного из аспектов любого другого типа общественных отношений. Отсюда возможность говорить о нравственных основах политики, экономики, идеологии и т. д.

Являясь одной из сторон социальных отношений, моральные отношения определяют основу жизненной позиции личности, а через личность, оставаясь главным элементом в контуре саморегуляции общества,* они включаются и в контур управления (в результате чего и достигается «переплетенность» контуров).

Следовательно, хотя мораль не «прикреплена» ни к какому социальному учреждению и ее нельзя «потрогать руками», она тем не менее — реальный компонент социальной жизни. Это ощущает каждый. Она дает знать о себе то муками совести, то велением долга, то больно задетой честью, ввергая нас в глубокие эмоциональные переживания и нелегкие размышления, а иногда даже в опасные ситуации. Неудивительно, что уже на самых ранних этапах человеческого самопознания она привлекла к себе внимание людей и стала предметом их пристального изучения. Зародились этические воззрения.