История науки тоже имеет свою историю

Основная проблематика историко-научных исследований была осмыслена только в XIX в., но история науки понималась тогда либо как раздел философии, общей истории культуры, либо как особый раздел той или иной научной дисциплины. Специфика ее предмета и задач, особенности ее исследовательских программ, место в семействе других дисциплин были предметом дискуссий еще долгие годы.

Трехтомная «История индуктивных наук» В. Уэвелла была неким введением, по замыслу автора, к будущей «Философии индуктивных наук».

Уэвелл писал: «Исследование путей, которыми наши предки приобрели наше умственное достояние, может показать нам и то, чем мы владеем и чего можем ожидать, — может не только привести нам на память тот запас, который мы имеем, но и научить нас, как его увеличить и улучшить. Совершенно справедливо можно ожидать, что История Индуктивной Науки доставит нам философский обзор существующего запаса знания и даст нам указание о том, как всего плодотворнее могут быть направлены наши будущие усилия для расширения и дополнения этого запаса. Вывести такие уроки из прошедшей истории человеческого знания и было первоначальной целью настоящего труда».

Известный историк Г. Т. Бокль включил в свою «Историю цивилизации в Англии» обзор важнейших философских, физических и геологических воззрений, справедливо полагая их важным фрагментом английской и шотландской культур.

Аналогичные историко-научные сводки были сделаны для «Истории XIX века» французских историков Э. Лависса и А. Рамбо.

Один из крупных ботаников XIX в., А. Декандоль, рассматривал свои труды по истории науки в качестве раздела биологии.

И подобных примеров достаточно много.

Так, труды русских химиков В. В. Марковникова и А. Н. Бутлерова по истории теории химического строения были естественным продолжением поисков обоснования этой теории в интерпретации А. Н. Бутлерова.

Профессионализация истории науки сложилась к концу XIX в.

Признание ее в качестве самостоятельной научной дисциплины произошло только в 1892 г., когда во Франции была создана первая специальная кафедра по истории науки.

• — Сегодня в мире насчитывается около 100 подобных кафедр, несколько десятков научно-исследовательских институтов и центров, ассоциаций и обществ.
• — Продолжает расти число ученых в этой области, увеличивается количество специальных периодических изданий, число монографий, журналов, отдельных публикаций.
• — Сложилось устойчивое сообщество историков науки и техники, благодаря чему ширится фронт историко-научных исследований, возникают новые исследовательские программы, решаются все новые интересные задачи.

Кратко охарактеризуем наиболее общие подходы и программы историко-научных исследований, не выделяя специфики предметных областей, т. е. не говоря об особенностях истории математики в отличие от истории химии или биологии, а истории физики — от истории географии или лингвистики и т. п.

— Одной из первых решалась задача хронологической систематизации успехов той или иной отрасли (области) науки.

Историк науки должен был добросовестно «каталогизировать» результаты научных достижений той или иной дисциплины, воздать должное крупнейшим исследователям, отметив, если возможно, ошибки и заблуждения, то, что не прошло «проверку временем». Особенно привлекательным был поиск «забытого, но ценного» для данной дисциплины и на сегодняшний день. В настоящее время созданы многотомные обзоры достижений практически всех областей знания, хотя, надо заметить, успехи естественных наук в процессе их исторического развития описаны в целом лучше, чем успехи гуманитарных и общественных дисциплин.

— Другая программа историко-научных исследований акцентировала основное внимание на описании механизма прогрессивного развития научных идей и проблем.

Ярко характеризует эту программу известное выражение А. Эйнштейна: «История науки — не драма людей, а драма идей». Искусство историка науки состояло в том, чтобы реконструировать основные интеллектуальные традиции, темы и проблемы, характерные для той или иной дисциплины, и продемонстрировать непрестанное обновление конкретных научных идей, происходящее в ходе полемики с альтернативными подходами и идеями.

— Однако в дальнейшем усилилось внимание к «человеческому элементу» научной деятельности.

Задачами рассмотрения историка науки стали воссоздание социокультурного и мировоззренческого контекстов творчества ученых, анализ традиций научного сообществ различных эпох и регионов, реконструкция «внешнего окружения», которое способствует или тормозит развитие научных идей, теорий, подходов. Историко-научные исследования осваивали методики психологического и социологического анализа.

Очевидно, что эти доминирующие подходы хотя и могут быть условно выделены как последовательно сменяющие друг друга, но в целом представляют собой скорее различные исследовательские программы в области истории науки, не отменяющие, а дополняющие друг друга.

Подлинного расцвета профессиональная история науки достигла в середине нашего столетия. Во многом это новое дыхание, новые горизонты были открыты трудами выдающегося французского историка науки Александра Койре (1892—1963 гг.). После его классических работ «Этюды о Галилее», «От мира замкнутого к бесконечному Универсуму», «Революция в астрономии», «Гипотеза и эксперимент у Ньютона» можно смело говорить о том, что история науки как дисциплина достигла подлинной зрелости.

«Исследование истории научной мысли, как я это понимаю и пытаюсь осуществить на практике, — писал Койре, — направлено на то, чтобы уяснить движение этой мысли в состоянии ее творческой активности. Для этого важно поместить изучаемые источники в соответствующую интеллектуальную и духовную среду, интерпретировать их в зависимости от менталитета, предпочтений и антипатий их авторов. Необходимо сопротивляться искушению, которому слишком часто подвержены историки науки, делать более доходчивой часто темную, неловкую и мутную мысль прошлого, переводя ее на современный язык, который ее проясняет, но в то же время и деформирует».

Койре удалось осветить тонкие и глубокие трансформации самих способов научного мышления, его фундаментальных категориальных основ, которые характеризуют исторический переход от Античности к Средним векам и далее — к Новому времени. Интересна его попытка сформулировать те причины, благодаря которым исследовательская позиция историка науки была осмыслена именно в науке XX в.

Он писал: «Мы, пережившие два или три глубоких кризиса нашего способа мыслить („кризис оснований“ и „утрату абсолютов“ в математике, релятивистскую и квантово-механическую революции), разрушившие старые идеи и сумевшие адаптироваться к новым, мы более способны по сравнению с нашими предшественниками понять кризисы и полемику прошлого. Я считаю, что наша эпоха особенно благоприятствует исследованиям, а равно и обучению такому предмету, который может быть назван историей научной мысли. Мы больше не живем в мире ньютоновских или даже максвелловских идей, и потому способны рассматривать их одновременно извне и изнутри, анализировать их структуры, постигать причины их недостатков и слабостей. Мы теперь лучше вооружены, чтобы понять смысл средневековых спекуляций о строении континуума и „пространства форм“, а также эволюцию структуры физико-математической мысли в течение последнего столетия, направленной на создание новых форм рассуждения и на критическое осмысление интуитивных, логических и аксиоматических основ их правомерности».