Интеллектуальный мир и литература русского зарубежья

Интеллектуальная культура Слова: газеты, журналы, книги — стали самым действенным средством объединения эмиграции. Условия Зарубежья усилили значение печатного слова — ведь язык был едва ли_;не единственным объединяющим началом для эмигрантов. Особое внимание к мысли, к интеллектуальной сфере культуры вообще было вынесено из традиции Серебряного века. Громадная потребность понять, что же произошло с Россией и собственной судьбой, определила и содержание эмигрантских размышлений.

Книгоиздательское дело. Навыки интеллектуальной деятельности были свойственны большинству покинувших Россию. Эмиграция 20-х гг. включала большое число пишущих людей. Среди них были не только профессиональныех журналисты и писатели. Можно выделить следующие специфические группы.

© Во-первых, это «профессионалы» (литераторы, философы, журналисты). За границей оказалась большая часть поэтов, писателей, светских и религиозных мыслителей, чья профессиональная деятельность лежала в интеллектуальной сфере.

О Во-вторых, это * политики". Оставшиеся без дела, без реальной политической деятельности лидеры различных партий переключились на теоретическое обоснование своих взглядов.

Почти каждая из даже небольших политических группировок считала своим долгом издавать собственную газету или журнал. Оказавшиеся в эмиграции политические деятели оставили большой массив политической публицистики с рецептами «спасения России» и размышлениями «кто виноват в постигшей Россию катастрофе». Часть этой публицистики представляет интерес не только как отзвук политических баталий, но и как литературное и культурное явление.

О В-третьих, это «любители «, которые рассматривали статью в газете или книгу как способ заработать или просто высказаться. Каждый уважающий себя эмигрант считал необходимым написать собственные воспоминания.

Мемуаристика русского зарубежья представляет собой отдельное культурное явление. По своему объему она превосходит XIX в., который называли «веком мемуаров». Особенностью этой литературы являлось то, что воспоминания обычно посвящали не дореволюционной жизни, а революции, войне и своему собственному «исходу» из России (здесь у каждого был неповторимый путь и своя трагедия). Как писал один из авторов, * мы все вращаемся в кругу тем: Россия, Революция, Мы".

Мемуаристику, философские сочинения и политические публикации объединяла идея культурной миссии эмиграции. Слова Романа Гуля «Мы не покинули Россию, мы унесли ее с собой» были лейтмотивом многих авторов. Культура в этой ситуации «посланности», исполнения исторической миссии приобретала исключительное значение.

Показательным в этом отношении было категорическое неприятие эмигрантами новой орфографии. И это при том, что переход на новую орфографию был подготовлен еще до революции Российской Академией наук. Но реформа-то была проведена уже большевиками — и это для большинства эмиграции оказалось решающим аргументом. Сам И. А. Бунин отказывался читать даже интересующие его журналы, если они были напечатаны с применением «заборной» орфографии. Только в 30-е гг. книжная культура эмиграции постепенно отказалась от буквы «ять» и перешла на новую орфографию.

География книжного дела эмиграции, при всей ее разбросанности, имеет отчетливое начало — Берлин. В начале 20-х гг. это был самый бедный и самый дешевый город послевоенной Европы. Здесь скопилось много русских эмигрантов (дешевизна, благосклонность властей Германии, проигравшей войну и пережившей попытку революции) — до 400 тысяч русских беженцев. Большинство из них еще питали надежду на скорое возвращение — жили «на чемоданах». Важно было и то, что до 1922;1923 гг. связи с Советской Россией были достаточно свободные. Из Берлина и обратно приходили письма, книги, приезжали знакомые и известные деятели культуры и политики: Маяковский, Горький, Есенин, Эренбург, Бухарин.

В Берлин переехало и большинство русских издательств. Осенью 1920 г. здесь начало работать известнейшее издательство З. И. Гржебина, причем владелец рассчитывал продавать книги не только эмигрантам, но и читателям из Советской России. В издательстве З. И. Гржебина сотрудничал А. М. Горький. В начале 20-х гг. здесь процветал ряд русских дореволюционных издательств: Ладыжникова, Ященко, Дьяковой и др. Уже на эмигрантской почве появились новые издательства: «Эпоха», «Нева», «Геликон», «Мысль», «Петрополис» и др. Исследователь культуры русского зарубежья, сам потомок эмигрантов, американский историк М. Раев насчитал в Берлине в 20-е гг. 188 русских издательств.

В конце 20-х гг. надежды на возвращение начали таять, жизнь в Берлине все дорожала, а связи с Родиной становились все более затруднительными. Издательская деятельность постепенно перемещалась в Париж. Самыми крупными и долговечными среди парижских издательств оказалось издательство Поволоцкого, «Русская земля» и основанное П. Б. Струве русское отделение «ИМКА-пресс» — оно процветает до сих под руководством потомков своего основателя.

Издательские центры создавались практически всюду, где оказывалась сколько-нибудь значительная группа эмигрантской интеллигенции. Такими издательскими центрами стали Ревель, Стокгольм, София, Прага, Белград, Харбин.

В структуре выпускаемых книг первой заботой издателей был выпуск книг русских классиков: Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова. Их покупали, читали, хотели иметь дома. Эти книги охотно раскупались даже стесненными в средствах эмигрантами, что позволяло выжить и самим издательствам. Особенно роскошно были выпущены юбилейные издания Толстого и Пушкина (с иллюстрациями М.В. Добужинского). Надо сказать, что вкусы эмигрантской публики стали более консервативными.

Второй по распространенности группой изданий были произведения писателей-эмигрантов, которые составили себе имя и стали популярными еще до революции: И. А. Бунин, А. И. Куприн, Д. С. Мережковский, А. М. Ремизов, И. С. Шмелев. Их книги сначала тоже неплохо расходились. Но по мере обнищания основной массы беженцев из России издательствам становилось все труднее находить покупателей русскоязычных книг. Все писатели русской эмиграции, даже классик И. А. Бунин, испытывали жесточайшие трудности с публикацией своих произведений. А это означало еще и безденежье. Продолжать писать на русском языке и для русских читателей становилось уже не обычной литературной работой, а действительно миссией, на грани служения высокой цели во имя будущего. Русская литература за рубежом словно вспомнила подвижническое отношение к писательскому труду, которое существовало в демократической модели русской культуры 60−70-х гг. XIX в.

В научной литературе преобладала доступная философская литература, а не академические сочинения. Ведь распространение русской книги встречало серьезные трудности не только в материальном отношении, но и в поисках русскоязычного читателя. Очень немногие известные литераторы и философы России переводились на иностранные языки. Лидерами в этом отношении были, пожалуй, писатель Бунин и философ Бердяев.

Самой распространенной формой печатных изданий стали газета и журнал. В этом отношении Россия зарубежная также повторяла дореволюционную Россию, где традиция общественно-литературного журнала существовала со времен Белинского. По подсчетам исследователей, с 1918 по 1932 гг. за границей выходило от полутора до двух тысяч газет и журналов русских эмигрантов. В Советской России их получали ГПУ и Агитпроп ЦК партии большевиков, а в начале 20-х гг. и лично В. И. Ленин. В его личной библиотеке находится 267 книг, изданных русскими издательствами за границей в эти годы.

Наиболее читаемой и долговечной газетой русской эмиграции всеми признавалась газета лидера парижских кадетов П. Н. Милюкова «Последние новости*. Она издавалась без перерывов с 27 апреля 1920 г. до 11 июня 1940 г. и перестала выходить в самый канун входа немцев в Париж. Кроме ежедневных новостей из России, Парижа и других центров эмиграции в газете помещалось много информации о событиях культурной жизни. Каждую неделю «Последние новости* отдавали несколько своих страниц поэзии, художественной прозе, литературоведческим и философским статьям. До 1940 г. тираж этой газеты был самым большим среди эмигрантских изданий — около 23 тысяч экземпляров.

Самым популярным и долговечным оказался журнал «Современные записки», который издавали пятеро бывших эсеров с 1920 по 1940 г. сначала в Праге, а затем в Париже. Но 70 книжек журнала также менее всего посвящены политическим проблемам. Журнал почти целиком состоял из литературных публикаций. Большую роль сыграла поддержка А. Н. Толстого (тогда он еще был за границей). В первых номерах журнала? Современные записки" увидел свет его известный роман? Хождение по мукам". В этом журнале печатались практически все эмигрантские поэты от самых знаменитых (В.Ф. Ходасевич, М. И. Цветаева, Г. В. Иванов) до молодых талантов (Д.М. Кнут, Б.Ю. Поплавский).

Среди других эмигрантских журналов, посвященных культуре, выделялся журнал? Иллюстрированная Россия", который был почти точной копией дореволюционной «Нивы». Самый знаменитый и восхитительно оформленный номер? Иллюстрированной России" был посвящен юбилею А. С. Пушкина в 1937 г.

? Книжная" культура русского зарубежья концентрировалась вокруг издательств, образовательных и просветительских учреждений. Формировались эмигрантские библиотеки и архивы. Среди библиотек главную роль сыграла библиотека им. И. С. Тургенева в Париже. Она существует давно, была основана в 1875 г. самим И. С. Тургеневым при поддержке певицы Полины Виардо. Вся политическая эмиграция конца XIX — начала XX в. посещала? тургеневку". Среди ее читателей значатся Г. А. Лопатин, М. А. Бакунин, В. И. Ленин, Ю. О. Мартов. В 1920;30-е гг. Тургеневская библиотека пережила свой второй расцвет. В ее фонды поступали не только издаваемые в эмиграции книги и журналы, но и вывезенная из России литература, документы, письма, дневники. Составился солидный рукописный отдел и архив, начал комплектоваться собственный музей с дареными картинами, личными вещами Шаляпина, Бунина, Лифаря, Нижинского, Бенуа.

Катастрофа наступила в 1940 г., когда немецкая армия заняла Париж. Фашистский министр Розенберг вывез в Германию большую часть фондов? тургеневки «(кроме того Польскую, Украинскую библиотеку, архив Республиканско-демократического объединения П. Н. Милюкова, много музейных и частных коллекций). Вывезенные фонды пропали, их судьба до сих пор неизвестна. После второй мировой войны Тургеневская библиотека в Париже была восстановлена, хотя и в более скромных размерах. Она действует и в настоящее время.

Формирование культурных центров вокруг библиотек, издательств, учебных заведений соответствовало культурной миссии русской эмиграции, обеспечивало своего рода «защиту» от иной культурной среды, способствовало сохранению своих культурных традиций.

Стремление дистанцироваться от окружающей их жизни другого государства характерно для эмиграции 20-х гг. Было создано столько чисто русских учреждений, что можно было родиться, учиться, жениться, работать и умереть, не сказав ни слова по-французски. Среди эмигрантов бытовала даже такая шутка: «Хороший город Париж, только французов здесь многовато*.

Формы интеллектуальной и литературной жизни русского зарубежья. Столицей русской культурной жизни за рубежом был Париж, точнее район Пасси, где жило большинство русских литераторов, в том числе Бунин и Мережковский. Здесь, по выражению Н. А. Тэффи, были наконец «распакованы культурные чемоданы*. Но для налаживания культурной жизни требовалось творческое общение. Между тем единого писательского объединения за границей никогда не существовало. Единственный «всеэмигрантский» писательский съезд был организован в 1928 г. в Белграде сербским королем Александром I (он учился в Петербурге и был влюблен в русскую культуру).

Для налаживания интеллектуального общения интеллигенция словно вернулась к формам культурной жизни начала XIX в.: литературным салонам, кружкам, клубам. В Париже литературная богема собиралась на Монпарнасе в кафе «Ротонда» и «Купол». Литературно-политический салон «держал» бывший посол Временного правительства кадет В. А. Маклаков. Активным был и Дом искусств, созданный в Берлине в начале 20-х гг. в: чтения, выставки, дискуссии.

Но настоящим, полноценным литературным салоном, подобным тем, что существовали в России «золотого» пушкинского века, были воскресные собрания в квартире З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковского на улице Колонель Боннэ. Квартира выделялась огромной библиотекой Мережковского — она и куплена была в 1909 г. для этой библиотеки. Здесь собирались и литературные мэтры и молодые литераторы эмиграции, политики, философы, иногда заходил и Бунин. Царицей салона была сама хозяйка — «великолепная Зинаида».

По воспоминаниям юной тогда поэтессы Ирины Одоевцевой, внешность З. Н. Гиппиус и ее манера говорить запоминались сразу. Она была великой спорщицей, почти никогда ни с кем не соглашалась. Запоминалась и сама уникальная супружеская пара. Это были два абсолютно разных и по внешности и по характеру человека. Высокая, статная Зинаида Николаевна, ронявшая басом «чушь, я не согласна*, славилась неженским, холодно-скептическим умом. И тщедушный, необыкновенно чувствительный, восторженно относившийся ко всему новому, сыпавший цитатами и мистическими пророчествами Дмитрий Сергеевич. Но эта была нежнейшая пара, прожившая всю жизнь в одинаковых заблуждениях и иллюзиях.

Они оба были немного «слишком», и это создавало вокруг этой супружеской пары насыщенное творческое поле. Атмосфера дискуссий, высокого культурного творчества, царившая в их доме, переносила сюда привычки 10-х гг. к спорам, поиску нового, ценности индивидуальности, оригинальности, культ творчества. Утверждали, что на воскресных встречах было запрещено говорить только о двух вещах: о погоде и о быте.

Многолюдные и интересные «воскресенья» в их квартире в конце 20-х гг. стали превращаться в нечто более организованное. Вечер 5 февраля 1927 г. особенно удался. С докладом о Пушкине и о русской культуре выступил поэт В. Ф. Ходасевич. Все были взволнованы и тут же решили организовать литературное общество с «пушкинским» названием «Зеленая лампа». Самыми ревностными организаторами общества были В. Ф. Ходасевич, поэт Г. В. Иванов и сами хозяева салона.

Литературное общество «Зеленая лампа» оказалось популярным и существовало более десяти лет. На его заседаниях слушали доклады о культуре и литературе, читали новые произведения. На одном из таких заседаний молодой поэт Кнут в энтузиазме воскликнул, что столица русской литературы теперь находится не в Москве, а в Париже.

На заседания стремились попасть многие, хотя требовалось письменное приглашение, которое, впрочем, давалось без особого труда. Но теперь по этим записочкам историки могут восстановить имена посетителей «Зеленой лампы». Здесь бывали П. Н. Милюков, А. Ф. Керенский, И. А. Бунин, А. Н. Бенуа. Бессменным председателем общества был поэт Георгий Иванов, которого очень ценила З. Н. Гиппиус. Здесь формировалось молодое поколение поэтов эмиграции: И. В. Одоевцева, В. А. Мамченко, Д. М. Кнут, Б. Ю. Поплавский и др.

Русская литература за рубежом. Ведущим культурным феноменом истории русской эмиграции стала литература. Изобразительное и музыкальное творчество по сути своей более интернационально.

Литература

 же хранила главное: язык, мысль. Она более всего подходила для выполнения хранительной миссии. Разумеется, выбор был и у писателей. Часть из них стала писать о русском, но «для французского читателя* (М.А. Алданов, Д.С. Мережковский), молодое поколение осваивало литературное «двуязычие* (В.В. Набоков). Но часть писателей стремилась сохранить верность литературной школе России XIX — начала XX вв. Среди них были писатели мирового уровня: И. А. Бунин, И. С. Шмелев и другие.

И.А. Бунин был олицетворением лучших традиций русской литературы. Все признавали его талант, хотя он мало общался с парижской литературной богемой. Но для большинства русских литераторов за границей лидерство И. А. Бунина было вне сомнений. И. А. Бунина часто считали (и упрекали за это)" певцом дворянских гнезд*, бытописателем давно опустевших «вишневых садов*. Казалось, что смешно снова вздыхать о тенях прошлого в * задумчивых аллеях старинных парков *. Но сила таланта и памяти об ушедшей России, как нигде, пригодилась в эмиграции. Там были опубликованы самые знаменитые его произведения: «Темные аллеи*, «Митина любовь*, «Дело корнета Елагина*, автобиографическая «Жизнь Арсеньева*. Искреннее любование своими героями, точность психологических характеристик продолжали традиции русской классической литературы.

У И. А. Бунина был неподражаемый талант в почти вещественном воссоздании «мелочей*. Никто, кроме него, в русской литературе не умел с таким мастерством передать запахи, ощущения. Его рассказ «Антоновские яблоки* целиком построен на воссоздании у читателя ощущения «холодной хрусткости* и яблочного аромата *меда и осенней свежести*, наполняющего сад. Звяканье гайки, шум кустов под ветром, «запах росистого лопуха* — все было доступно перу И. А. Бунина, который вводил читателя в ощущения прежней жизни. Описаниями «темных аллей* и жизни в старых русских усадьбах писатель словно делал читателя своим земляком, так же, как он, хорошо знавшим родные места. Надо ли говорить, какое впечатление такая проза производила на тосковавшего по родине эмигранта?

Писатель действительно был влюблен в старую дворянскую культуру. Его кумирами в литературе были Тургенев, Толстой и Чехов. Так же, как у них, проза И. А. Бунина исключительно музыкальна и так же чист и прозрачен русский язык. Но сильнее, чем этих мастеров, эмигрантского писателя Бунина привлекала тема любви и смерти. Собственно все его произведения, написанные вдали от родины, об этом.

Исключение составляют лишь наполненные ненавистью и отчаяньем «Окаянные дни». Это нечто среднее между литературным произведением и дневником о страшных днях 1917 г. Из-за публикации «Окаянных дней» писатель И. А. Бунин был надолго вычеркнут из русской советской литературы как «контрреволюционер». Он умер в Париже в 1953 г., так и не примирившись с советской властью. Его могила на русском кладбище Сент-Женевьев де Буа под Парижем до сих пор самая почитаемая.

Присуждение Нобелевской премии И. А. Бунину в 1933 г. стало триумфом всей русской эмиграции. Соперниками Бунина были Д. С. Мережковский и А. М. Горький. То, что нобелевский комитет отдал предпочтение не представителю пролетарской литературы и не «европеизированной» прозе Д. С. Мережковского, а хранителю традиций классической русской литературы И. А. Бунину, стало выражением признания успеха «хранительной» культурной миссии русской эмиграции.

Выступая на традиционном банкете нобелевских лауреатов в Стокгольме, И. А. Бунин говорил о сохранении главных ценностей Серебряного века: «Есть нечто незыблемое, всех нас объединяющее: свобода мысли и совести… Для писателя эта свобода необходима — она для него догмат, аксиома*.

Многие из старшего поколения эмигрантских писателей могли бы подписаться под этими словами. Большинство их следовало дорогой Бунина в сохранении и развитии традиций классического века русской культуры и достижений Серебряного века. Б. К. Зайцев, друг Бунина; И. С. Шмелев, вызывавший ностальгию своими «вкусными» описаниями дореволюционного быта; А. И. Куприн, не выдержавший разлуки с родиной; А. Н. Толстой, сумевший войти в советскую культуру; К. Д. Бальмонт, целиком оставшийся в своем Серебряном веке, Вяч.И. Иванов, изверившийся во всем, — все они шли той же дорогой и создали целый культурный мир русской литературы в изгнании.

Младшее поколение, особенно поэты эмиграции, осталось сторонниками символизма. Лидерами были В. Ф. Ходасевич, Г. В. Иванов, М. И. Цветаева. Из самых молодых наиболее талантливым поэтом признавали Бориса Поплавского, умершего в 33 года. Б. Ю. Поплавский, И. В. Одоевцева, Е.Ю. КузьминаКараваева, Д. М. Кнут входили в направление, которое называли «Парижской нотой» поэтов-символистов русского зарубежья. Свой облик был у представителей различных «культурных гнезд», но парижская школа была ближе всего к традициям русского символизма и акмеизма.

Но если русскую зарубежную прозу еще как-то переводили, то русские поэты практически не были нужны никому, кроме самих эмигрантов. Огромные трудности с переводами, с невостребован ностью в Европе замыкали русскую эмигрантскую поэзию внутри русской диаспоры и лишали ее будущего. Осознание тупика в своей литературной судьбе горше и острее звучит именно у молодых поэтов. Они скорее, чем писатели стар^: шего поколения, осознали страшную истину: им в Россию не вернуться никогда. Стихотворение Г. В. Иванова «Когда мы в Россию вернемся» заканчивается горькими строками:

Пора собираться. Светает.

Пора бы и двигаться в путь.

Две медных монеты на веки,

Скрещенные руки на грудь.

А молодой поэт А. И. Несмелов из Харбина говорил о своем поколении: «Мы — лишь след на тающем снегу*.