Трансформация идеала и системы ценностей в культуре «социалистического реализма»

Многие исследователи тоталитарной культуры (не только в России, но и в Германии, Италии) отмечают такую ее особенность, как стремление не «быть», а «казаться». Она утверждает себя, создавая своего рода иллюзию того, что все происходит именно так, как задумано, в соответствии с идеалом. Поэтому все, что создается, немедленно делается значительным, великим, вечным, как бы застывает, затвердевает.

Писатели делаются классиками при жизни, живопись и архитектура становятся выражением всего лучшего, что создало человечество, и это лучшее немедленно превращается в образец для подражания.

В России складывается ситуация, когда культура вместе с тоталитарным обществом как будто вновь примеряет на себя идею «Москва — третий Рим «. Она становится заложницей собственных амбиций.

Тоталитарная культура советского периода возникла не на пустом месте. Она вышла из того времени, когда в горниле авангарда и леворадикального искусства рождались и пропагандировались идеи тотальной переделки, революционного творчества жизни. Результат оказался совершенно неожиданным. Революционная культура, желавшая заниматься творчеством жизни, уступила место тоталитарной культуре.

Художник Ю. П. Анненков в своей книге Воспоминаний писал о тяжком разочаровании, которое в конце 20-х гг. пережили и В. В. Маяковский, и В. Э. Мейерхольд. В Париже они говорили о том, что довольно поздно поняли разницу между идеей коммунизма и коммунистической партией, мощно организованной, перегруженной административными мерами. «Маяковский понял, — писал Ю. П. Анненков, — что можно быть „чистокровным“ коммунистом, но — одновременно — совершенно разойтись с коммунистической партией и остаться в беспомощном одиночестве».

Действительно, 30−40-е гг. стали временем, когда произошла полная трансформация идеала, всей системы ценностей. Реальностью для культуры стало не творчество, а исполнительство. Этого следовало ожидать. Радикальная культура, развивавшаяся до октября 1917 г. как оппозиция, причем занимавшая самый крайний ее фланг («Весь мир насилья мы разрушим до основанья…»), была обречена на односторонность. Придя к власти, ее последователи невольно взяли на себя функции бывшей официальной культуры. Культура начинает постепенно совмещать в себе такие понятия, как «классовое», «пролетарское», «национальное». Не случайно в 30−40-е гг. власть в лице И. В. Сталина довольно часто апеллирует к национальной гордости, национальной культуре, патриотизму, народным традициям, пропагандируя социалистическую идею.

Ценности реальные и воображаемые. Происходит своеобразная подмена тех ценностей, которые сосредоточены в самом ядре русской культуры. По сути, власть использовала ценности и идеалы культуры в своих целях. Такой сверхутилитарный подход к культуре лишал ее возможности творчества. Механизм саморазвития культуры постепенно начинал останавливаться.

В исследовательской литературе есть несколько версий о происхождении термина «социалистический реализм». Его? изобретение" приписывается Сталину и Горькому в 1931 г. Но самое главное даже не в авторстве, а в том, откуда пришел этот термин и что он означал. Он появился в результате распоряжения сверху, как указание на то, что же считать реализмом, причем социалистическим. ЦК ВКП (б) поставил перед всеми «деятелями культуры* одну задачу: «создавать отныне только глубоко идейные художественно-политические произведения, такие, которые реалистическим и понятным языком раскрывают великий смысл жизни советского общества и высокое благородство в его борьбе за коммунистическое будущее*. В контексте социалистического реализма творчество определялось как изображение строительства социализма. И понятие «новаторство* трактовалось теперь как «умение видеть и чувствовать действительность глазами, сердцем и умом последователя ленинско-сталинской философии»,

Таким образом, творчество как условие саморазвития, вообще существования культуры получило четко выраженные пределы, выше которых подняться было нельзя, так же как и выйти из обозначенных границ. Понятие «свобода творчества* определялось нормами и образцами, утверждаемыми сверху. И это тревожило многих, ибо любое отклонение от образца оказывалось обреченным. Следование новым правилам лишало творчество смысла.

Поэт Б. Л. Пастернак, выступая в прениях по докладу Н. Н. Асеева «Сегодняшний день советской поэзии*, в декабре 1931 г. говорил, что искусство отличается от ремесла тем, что само ставит себе заказ, оно присутствует в эпохе как живой организм и отличается от ремесла, которое не знает, чего оно хочет, потому что делает все, что хочет другой. «Наша бестолочь потому и происходит, — утверждал поэт, — что все мы говорим: надо то-то и то-то, и неизвестно, кому это надо. В искусстве это «надо» нужно самому художнику*.

Свобода творчества — это внутренняя потребность художника. Социальный заказ он воспринимает лишь как ощущение времени через диалог с читателем, как потребность выразить себя. Об этом 30 октября 1932 г. на расширенном Пленуме оргкомитета Союза писателей говорил М. М. Пришвин: «Я всегда думал, что работаю не только для тех читателей, которые существуют, но и для читателей, которых еще не существует. Посадите меня в тюрьму, в Лапландию — я все равно буду работать*. Позже в своих дневниках он напишет: «Книга как орудие моей души». Это «орудие* самовыражения, ибо «личность не может перекрыть другую личность, потому что личность неповторима». И в этом есть смысл истинного творчества. Б. Л. Пастернак писал:

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба,

И тут кончается искусство,

И дышит почва и судьба.

Однако культура 30−40-х гг. начинала жить по другим правилам. Она служила идее. И зло объявлялось добром, преступление — добродетелью. Реальность подменялась мифом. Культура тоталитарная — это культура абсолютной заданности. Она точно знает заранее, какой результат будет получен. «Затвердевание» культуры происходит вместе с утверждением и укреплением тоталитарного государства.

Победы были очевидны. Жизнь менялась стремительно. К участию в культурной жизни, к повседневному потреблению? культурных продуктов" в течение одного-двух десятилетий приобщались десятки миллионов людей. За это время они стали грамотными, получили образование. В результате движения культуры «вширь», развития ее «горизонтали» замедлилось движение ее вертикали. Многомиллионная масса потребителей культуры не могла сразу же двинуться к ее вершинам. Впрочем, государство и не ставило таких целей. Скорее наоборот. Оно потребовало, чтобы «высокая» культура обслуживала интересы государства. Оно сделало творцов культуры вольными или невольными, но соучастниками создания больших и маленьких мифов, с помощью которых происходил процесс «воспитания трудящихся в духе социализма*.

В результате «горизонталь» оказалась важнее и значительнее «вертикали». Государство определило и широту культурного горизонта. Перед культурой была поставлена задача постоянного воспроизводства, тиражирования идеи. Механизмы уже известны: идеология, организация, террор. Результаты известны тоже: раздвоенность сознания тоталитарной культуры как у ее «творцов», так и у ее «потребителей».

Но, тем не менее, главная цель была достигнута — с помощью культуры сформировалась система ценностей тоталитарного общества.

Окончательно эта ситуация утверждается в послевоенное время. Культура конца 40-х г. вызывает ощущение единообразного, единомысленного потока. Она, как и человек, становится «функцией эпохи*. Плацдарм культуры сужается до пятачка. Истинной вершиной в пирамиде утвердившихся ценностей является обожествленная, исключительная личность. Она не ограничивается «явлением вождя народу», хотя культ личности Сталина достигает своего пика именно в послевоенное время.

Чертами исключительности наделяется простой человек. Исключительная личность становится ответом на вопрос для человека, «думающего, делать бы жизнь с кого».

В литературе послевоенного времени такой герой встречается почти в каждом романе. Он красив, благороден, великий энтузиаст в работе и борец за прогрессивную технологию. Это человек-идея, которого существовать в реальной жизни просто не могло. Рядом с культом личности складывается культ героя" культуры социалистического реализма.

Слово и дело культуры социалистического реализма. Тоталитарная культура утверждалась с помощью слова, в ней сложился не просто приоритет, а культ слова. С его помощью возводились мировоззренческие леса, на которые опиралась эта культура.

Слово не допускает двойственного толкования. В тоталитарной культуре заложен страх перед словом. Оно может убить или возвысить человека. Оно перечеркивает право человека на инакомыслие, с его помощью выстраивается иерархия ценностей, утверждаются нормы и правила жизни. С другой стороны, для человека в тоталитарном обществе Слово выступает гарантом будущего.

С помощью слова утверждался не только миф о светлом будущем. Само слово было мифологизировано. Исследователи литературы тоталитарного времени отмечают, что для произведений этой поры характерно расхождение между словом и жизнью. Каждый писатель оказывался вовлеченным в игру слова и жизни. Расхождение между жизнью и мыслью осознавалось постепенно. Платить за это приходилось дорого.

Слово и творчество. На I Всесоюзном съезде писателей все выступающие в один голос заявляли о желании служить не власти, а народу. Собственно, выступающие от имени ЦК ВКП (б) тоже призывали к этому. Подмена была обнаружена не всеми и не сразу. Многие писатели совершенно искренне верили, что высокое предназначение пролетарского писателя состоит в изображении словом * положительных сторон жизни*.

М.М. Зощенко с полным основанием мыслил себя пролетарским писателем, о чем написал задолго до съезда. Он видел свою миссию в том, чтобы показать человека во всех проявлениях жизни (не абстрактного «живого» человека, а помещенного в любые обстоятельства жизни). Он полагал, что литература не может делиться на высокие и низкие жанры, если речь идет о человеке. И он принял предложение о поездке на Беломоро-Балтийский канал, участвовал вместе с очень уважаемым им А. М. Горьким в рождении произведения о перековке заключенных, написанного под впечатлением этой поездки. Но трудно поверить, что А. М. Горький, Вс.Вяч. Иванов, М. М. Зощенко и все, кто принимал участие в этой поездке, не могли не понимать, что это за канал и кто на нем работает. Тем более, что практически в это же время Вс.Вяч. Иванов написал фантастический роман «У», а М. М. Зощенко — рассказ «Новые времена». Оба писателя в своих произведениях пародируют идею «перековки», создания нового человека.

Почему же писатель невольно оказывался «слугой двух господ»? Дело в том, что «изображение положительных сторон жизни» часто не совпадало с самой жизнью. Такого рода театральность времени давала человеку возможность скорее казаться, чем быть. Жутковатая реальность состояла в том, что днем люди рукоплескали очередной победе, а ночью боялись, что за ними могут прийти. У всех на слуху были судьбы бывших соратников вождя, которые стали жертвами политических процессов, судьбы известных писателей и поэтов. Идеологический пресс с помощью слова огромной тяжестью наваливался на все общество, но учил выживать ценою компромисса с властью. Страдания известных людей были показательным примером для остальных.

В 1930 г. писатель М. А. Булгаков пишет отчаянное и смелое письмо Сталину. Этому письму предшествовали годы травли словом, ибо партия решила, что пришла пора «выживать старую и новую непролетарскую макулатуру*.

Высказать классовую позицию спешили все. Не только газеты и журналы писали возмущенные статьи, даже авторы двух академических изданий — Большой Советской и Литературной энциклопедий — старательно выполняли заказ власти. Какими же эпитетами награждался известный не только в России, но и за рубежом писатель? Газета «Комсомольская правда» писала, что он — «новобуржуазное отродье, брызжущее отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс*. Народный комиссар просвещения А. В. Луначарский сообщал писателю, что от его пьесы «Дни Турбиных» идет «вонь». И так далее и тому подобное.

В 1929 г. пьесы М. А. Булгакова были изъяты из репертуара всех театров страны. И началась борьба не только с самим писателем, но и с «подбулгачниками». Кампания состоялась бы непременно, если бы не знаменитый звонок Сталина на квартиру писателя, после которого все вдруг чудесным образом изменилось (на некоторое время).

Высокое покровительство не спасло мастера. Обо всем этом — истине, творчестве, власти, любви — и о том, конечно, оправдывает ли высокая цель средства, М. А. Булгаков напишет в романе «Мастер и Маргарита*, который появится в печати почти через сорок лет после смерти автора.

К концу 40-х гг., когда тоталитаризм достиг своей высшей точки, власти можно было особенно не беспокоиться на предмет соблюдения внешних приличий в применении слова. В 1946; 1948 гг. выходит серия постановлений: «О журналах «Звезда» и «Ленинград», «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», «О кинофильме «Большая жизнь», «Об опере «Великая дружба» В. Мурадели». Формально эти постановления издавались с целью «изжить недостатки» и призвать деятелей литературы и искусства выпускать высокохудожественные произведения. На самом деле это был грубый окрик власти в адрес «зарвавшейся» творческой интеллигенции, позволившей себе хотя бы на миг забыть, чей заказ она выполняет.

Досталось всем, но больше всех «виноватыми» оказались писатели Ленинграда (скорее всего потому, что вскоре после выхода этих постановлений начиналось знаменитое «Ленинградское дело» партийных и советских работников).

Словесные громы и молнии были обрушены на поэтессу А. А. Ахматову и писателя М. М. Зощенко.

Ахматова почти ничего не издавала в 30-е гг. Причину она сама назвала в стихах, которые увидели свет намного позже:

И вовсе я не пророчица,

Жизнь моя светла, как ручей,

А просто мне петь не хочется Под звон тюремных ключей.

В самом конце Великой Отечественной войны поэтесса подготовила к публикации сборник стихов, который и стал причиной развернутой против нее идеологической кампании. Ее обвинили во всех смертных грехах по всем правилам культуры «социалистического реализма», с которой она никогда не имела дела. Ахматова снова замолчала, лишь заметила «про себя»: За меня не будете в ответе,

Можете пока спокойно спать.

Сила — право, только ваши дети За меня вас будут проклинать.

С М. М. Зощенко дела обстояли иначе. Его произведения знали и любили. О них хорошо отзывался А. М. Горький, они звучали с эстрады. Зощенко вполне вписывался в облик «пролетарского писателя» и сам называл себя таковым. Но, может быть, в этом-то и дело. Внешне Зощенко стремился соответствовать облику пролетарского писателя, но его творчество выходило за рамки того, что хотела видеть в нем власть.

Снова начинал действовать эффект двойственности — расхождения между жизнью и мыслью, — который заставлял писателя надевать литературную маску и с ее помощью рассматривать то, что происходит, точно подмечая несоответствие заявленного и происходящего. Писатель скажет об этом словами своих героев, которые, как и он сам, ощущали, что живут «по-выдуманному». Героиня его рассказа «Дама с цветами», обнаружив эту скверную ошибку, заявляет, что пора, наконец, перестать притворяться: * Может быть, это чересчур грустным покажется некоторым отсталым интеллигентам и академикам, может быть, они через это оЬратно поскулят, но, поскуливши, пущай окинут взором прошедшую жизнь и тогда увидят, сколько они всего накрутили на себя лишнего…" М. М. Зощенко уже от своего имени в «Письмах к писателю» замечает: чЖизнь, на мой ничтожный взгляд, устроена проще, обидней и не для интеллигентов". Грустный вывод. Впрочем не менее грустно закончилась для писателя история с постановлением. Известный на всю страну рассказ «Приключения обезьяны» был объявлен пошлым пасквилем на советский быт и советских людей.

Писателя назвали «злостным хулиганом и антисоветчиком «. Конечно, теперь его произведения не имели права появляться на эстраде и тем более в приличных журналах. «Неприличные», такие, как «Ленинград», закрыли, а заблуждающихся (редакцию журнала «Звезда») обязали перевоспитаться посредством прекращения доступа на журнальные страницы произведений Зощенко.

Постановление 1946 г. сыграло роковую роль в судьбе писателя. Он был исключен из Союза писателей и почти 8 лет занимался только переводами.

Примечательно и то, что идеологическая кампания против М. М. Зощенко совпала по времени с появлением романа Вс.Вяч. Иванова «Эдесская святыня». Это был роман о том, как миф возвышает, потом подчиняет себе, а затем убивает поэта (творчество). В июне 1953 г. М. М. Зощенко был восстановлен в Союзе писателей. Но после этого он прожил всего пять лет.

Итак, устрашение культуры состоялось, официально было узаконено единство идеи и ее воплощения посредством слова. Но чем более очевидной становилась попытка отстоять чистоту идеи с помощью репрессивных мер, чем активнее пропагандировалась идея «высокого», тем очевиднее становилась «неправда», в рамках которой оказалась культура.

Единомыслие официальной культуры не истребило способности к самовыражению, инакомыслию, хотя платить за это приходилось дорого. Иногда ценой творчества становилась жизнь.