Обобщающая характеристика культуры феодального общества как исторического типа культуры

Проведенный анализ строения культуры феодального общества и описание каждой из четырех основных субкультур, выявляющее ее своеобразие, отличие от трех других при достаточно тесных с ними контактах, позволяет вернуться к целостному ее рассмотрению и определению ее места и роли в истории мировой культуры.

Отмечу, прежде всего, саму эту структурную расчлененность, субкультурную гетерогенность, неизвестную всем прежним историческим типам культуры. Эта ее особенность отразила влияние на культуру строения феодального общества, его социальной расчлененности, закрепленной юридически в его делении на сословия, различавшиеся бытийно, практически по их образу жизни, порождавшимся им структурами общественной психологии и первоначальному теоретико-идеологическому осознанию этой социально-исторической ситуации. Сказанное не означает, будто во всех дофеодальных типах культуры не было никаких внутренних различий, но особенности культового и светского искусства, например в Древнем Египте, или аристократической и демократической идеологий в Древней Греции, или городской и крестьянски-фольклорной обрядности не принимали характера самостоятельных субкультур.

Существенно, во-вторых, что структурная расчлененность общего пространства средневековой культуры не лишала ее единства, позволяющего употреблять понятия «культура феодального общества» или «феодальная культура» как теоретические дефиниции, не сводящиеся, при их корректном употреблении, к обозначению одной только ее религиозной или бюргерской субкультуры, но эксплицитно или имплицитно имеющие в виду именно ее гетерогенную целостность, образуемую не только синхронностью этих субкультур в едином «теле» каждой национальной культуры, но и их взаимодействием в реальном бытии и развитии феодального общества. Приведу пример, представляющийся достаточно характерным, взаимного влияния двух его субкультур: с одной стороны — об этом уже шла речь — богатство орнаментального декора католического храма, культовой утвари, одежды священнослужителей было явным распространением эстетического отношения аристократии к своему дому на Дом Божий, с другой стороны, «идеализация воинских доблестей», как отметила 3. В. Удальцова, привела к тому, что в Византии «…на мозаиках и фресках, иконах и эмалях, на изделиях из слоновой кости и небольших походных иконках из стеатита все чаще появляются изображения святых-воинов: Димитрия Солунского, Феодора Стратилата („полководца“), Федора Тирона („новобранца“) и особенно св. Георгия. Иконографические образы этих персонажей милитаризуются», причем «…образ Георгиявоина приобрел огромную популярность в странах Юго-Восточной и Восточной Европы, особенно на Руси».

3. Принципиально важна, в-третьих, типологическая однородность всех национальных модификаций культуры феодального общества, еще не знающей распадения на противостоящие друг другу «Запад» и «Восток». Несоммненно, что в эту эпоху под влиянием целого ряда факторов складываются своеобразные психологические структуры, ментальности, образы жизни, стили поведения, формы деятельности разных народов, имеющие то более, то менее ярко выраженное национальное своеобразие; вместе с тем, различие, к примеру, между испанцами и скандинавами было не меньшим, чем между испанцами и арабами или же между варягами и русскими, а конфликты русских князей и татаро-монгольских ханов проистекали не из более острого непонимания друг друга, чем-то, которое разделяло и первых, и вторых; поэтому противостояние Москвы и Казани имело не более фундаментальные основания, чем соперничество Москвы и Новгорода или столкновения маньчжуров и китайцев. В этой связи представляется вполне обоснованным заключение А. Я. Гуревича и Д. Э. Харитоновича, что в результате крестовых походов, в ходе которых «…западные европейцы вступили в тесный контакт с иной цивилизацией, во многом отличавшейся от западно-европейской», и, несмотря на военные и религиозные конфликты, «…европейцы научились видеть в мусульманах не только врагов», но и носителей позитивных нравственных качеств: так, «…Саладин поразил воображение европейцев и надолго остался в их памяти как идеальный рыцарь и мудрый правитель». Неудивительно поэтому, что в отличие, например, от А. Д. Михайлова, выделившего традиционным для литературоведения образом французский рыцарский роман в качестве предмета скрупулезного изучения, Е. М. Мелетинский в монографии, посвященной исследованию «происхождения и классических форм» данного жанра, объединил рассмотрение «бретонского» романа, «романического эпоса» Ближнего Востока и Закавказья и японского куртуазного романа того же примерно времени (XI—XII вв.), ибо при всех особенностях каждой национальной модификации данного жанра типологически они были едины; но уже применительно к следующей эпохе — эпохе Возрождения — подобное объединение Запада и Востока было бы невозможным — уже потому, что Возрождение их разъединило.

Напомню уже отмечавшуюся ситуацию выбора киевским князем Владимиром монотеистической религии, которая должна была сменить на Руси язычество, — как свидетельствует летопись, он колебался между чисто западным католицизмом, византийским вариантом христианства, приобретшим известные черты восточного миросозерцания, и двумя собственно восточными формами религиозного сознания — иудаизмом и исламом; сама возможность выбора говорит о том, что различие между этими четырьмя конфессиями было не столь существенным, как их однородность. Наконец, не раз рождавшаяся утопическая идея объединения всех конфессий в единую мировую религию, породившая и созданное в XIX веке персом Бах-Улла учение «бахай», а в XX — поэтический замысел автора «Розы мира» Д. Андреева, говорит и о сохраняющихся в индустриальной цивилизации пережитках архаической для нее религиозно-мифологической формы сознания, и об однотипности всех ее форм, более близких друг другу, чем все они — общественному сознанию эпохи научно-технического прогресса.

Все сказанное означает, что на данной ступени исторического развития человечества дифференцирующая («центробежная») сила расовых и этнических различий была меньшей, чем интегрирующая («центростремительная») мощь социокультурных факторов, действовавших стереотипно на Западе и на Востоке, на западе и на востоке Европы, в Передней и Средней Азии.

4. Наконец, последним — по логике описания, но не по значению! — было то, что культура феодального общества оказалась последней исторической модификацией традиционной культуры, поскольку в ее основе сохранялось соответствовавшее практическому бытию земледельческих народов мифологическое сознание, независимо от конкретной его формы — христианской, мусульманской, буддийской, католической или православной, ортодоксальной в обоих случаях или сектантско-еретической, или, наконец, так или иначе контаминировавшей ту или иную форму единобожия с той или иной разновидностью язычества. Правда, многие этнографы различают «архаические общества» и «традиционные», но это не помешало, например А. К. Байбурину, признать, что и тут и там ритуал является носителем «традиционных программ поведения», следовательно, к жизни первых понятие «традиционная» относится не в меньшей степени, — полагаю, в несравненно большей! — чем ко вторым. И хотя В. В. Бычков в исследовании древнерусской эстетики, практической и теоретической, стремился выявить ее национальное своеобразие, он не мог не заключить, что и на Руси эстетическое сознание «…следовало важнейшему принципу средневековой культуры — традиционализму».

Дальнейшие же судьбы культуры землян разошлись: на азиатскоафриканском востоке и востоке Европы, сохранявших земледельческую доминанту общественного производства и подчиненную административным, культовым и военным нуждам изначальную роль городов, соответственно оставался неизменным, при всех его частичных «подвижках», инвариантен традиционный тип культуры, как бы ни различались его модификации в разных странах, да и в разных областях одной и той же страны, тогда как Запад — прежде всего запад Европы, а с XVIII века и ее собственные восток и север, и север Американского континента, и расположенная на юге Австралия, а затем, в XIX и XX веках, страны, расположенные и в других географических регионах нашей планеты — противопоставили традиционалистскому сознанию право свободной личности на познание, осмысление и преобразование мира, природного, социального и культурного. Так возник разрыв между двумя типами культуры — традиционным и инновационным, каноническим и креативистским, коллективистски-анонимным и персонально-личностным, основанными на подчинении и на свободе, на монархической и демократической организации социального бытия, опирающихся на мифы и на науку, на мистическую веру и на рациональное знание. Разрыв этот углублялся по мере укрепления стабильности Востока и убыстрения темпа научно-технического развития Запада в ходе осуществлявшихся им одно за другим революционно-демократических преобразований.