Функционирование и развитие культуры

В отличие от становления строится как объяснение усложнения и совершенствования уже сложившихся структур. Предпосылкой и движущим стимулом развития выступают «ситуации разрыва», т. е. проблемы, требующие своего разрешения. Развитие происходит при разрешении ситуаций разрыва за счет усложнения деятельности или каких-то других структур (схем, социальных институтов, общения и пр.), но принципиально в рамках сложившейся культуры. В результате разрешения одних ситуаций разрыва возникают другие, и так до тех пор, пока не удается разрешить серию замкнутых друг на друга взаимосвязанных проблем. Функционирование культуры ведет к усложнению практически всех реалий культуры (базисного культурного сценария, институтов, деятельности, поведения людей и т. д.).

Кризис и распад культуры.

Развитие культуры рано или поздно приводит к тому, что основные реалии культуры перестают соответствовать базисному культурному сценарию. Начинается кризис культуры, как правило, проходящий две фазы. В первой новые реалии, не соответствующие действующему базисному сценарию, мимикрируют в форме этого сценария, т. е. истолковываются как обычные, традиционные культурные реалии. Во второй фазе создаются культурные «антисценарии» (противоречащие исходному базисному сценарию) и на их основе, а также новых культурных идей формируются «очаги новой культуры»^[1].

Кроме рассмотренных выше понятий схемы и знания необходимо ввести еще четыре — «диспозитивная конструкция», «логическая норма», «онтологическое построение» (соответствует идеальному объекту) и «методологические дискрипции». Примерами первого понятия являются аристотелевские категории, второго — правила в «Аналитиках», третьего — понятия души, движения и др., четвертого — различные комментарии Аристотеля по поводу науки в «Метафизике». Поясню эти понятия.

Понятие диспозитива, как известно, задает М. Фуко. «Что я пытаюсь ухватить под этим именем, — пишет Фуко, — так это, во-первых, некий ансамбль — радикально гетерогенный, — включающий в себя дискурсы, институции, архитектурные планировки, регламентирующие решения, законы, административные меры, научные высказывания, философские, но также моральные и филантропические положения, — стало быть: сказанное точно так же, как и не-сказанное, — вот элементы диспозитива. Собственно диспозитив — это сеть, которая может быть установлена между этими элементами.

Во-вторых, то, что я хотел бы выделить в понятии диспозитива, это как раз природа связи между этими гетерогенными элементами. Так, некий дискурс может представать то в качестве программы некой институции (т. е. публичного дискурса. — В. R), то, напротив, в качестве элемента, позволяющего оправдать и прикрыть практику, которая сама по себе остается немой (эта практика реконструируется как скрытый дискурс. — В. Р.), или же, наконец, он может функционировать как переосмысление этой практики, давать ей доступ в новое поле рациональности.

Под диспозитивом, в-третьих, я понимаю некоторого рода — скажем так — образование, важнейшей функцией которого в данный исторический момент оказывалось: ответить на некоторую неотложность. Диспозитив имеет, стало быть, преимущественно стратегическую функцию"^[2].

Используя понятия диспозитива, дискурса, властных отношений и ряд других (одновременно конституируя их), Фуко предпринимает анализ целого ряда феноменов (безумия, сексуальности и т. п.), выступающих одновременно как культурно-исторические и индивидуальнопсихические образования. Для наших целей необходимо отметить, что понятие «диспозитив» связывает предметные образования, принадлежащие разным научным дисциплинам (истории, семиотике, герменевтике, теории деятельности и др.). Этот момент Фуко артикулирует в представлении об диспозитиве как «гетерогенном ансамбле». Кроме того, диспозитив задает связь онтологических и прагматических (деятельностных) аспектов объясняемого явления. Диспозитив понимается Фуко и как объект, и как ответ на актуальную «неотложность».

Но не таковы ли и категории Аристотеля? Например, начало — это и объект («источник» и «сущее»), и характеристика познания («предпосылки, лежащие в основе доказательства», а также «цель»), и ответ на задачу рационального объяснения (начало как «причина»). «И вообще, говоря о началах, — пишет Аристотель, — говорится в стольких же значениях, как о причине: ибо все причины суть начала»^[3]. Но, конечно, Аристотель, в силу понятных причин, не имел понятия «диспозитив», поэтому мы будем говорить не о диспозитиве, а диспозитивной конструкции.

Диспозитивная конструкция — принципиально гетерогенное объектное образование, создаваемое мыслителем, связывающее онтологический план с задачами научного объяснения. Необходимость такой конструкции проистекала из представлений Аристотеля и задач, которые он должен был решить. Важно, однако, понять, что диспозитивная конструкция — это наше понятие, а не Аристотеля. В частности, онтологический аспект бытия он впервые конституирует, используя представления о сущности, сути бытия, началах, причинах, материи, форме. При этом Аристотель не отдает себе отчета, что он сам конституирует познаваемую реальность. Кант понимает это уже достаточно хорошо.

«Но свет, — пишет Кант, — открылся тому, кто первый доказал теорему о равнобедренном треугольнике (безразлично, был ли это Фалес или кто-то другой); он понял, что его задача состоит не в исследовании того, что он усматривал в фигуре или в одном лишь ее понятии, как бы прочитывая в ней ее свойства, а в том, чтобы создать фигуру посредством того, что он сам a priori, сообразно понятиям мысленно вложил в нее и показал (путем построения). Он понял, что иметь о чем-то верное априорное знание он может лишь в том случае, если приписывает вещи только то, что необходимо следует из вложенного им самим сообразно его понятию. Естествоиспытатели поняли, что разум видит то, что сам создает по собственному плану, что он с принципами своих суждений должен идти вперед согласно постоянным законам и заставлять природу отвечать на его вопросы, а не тащиться у нее словно на поводу, т. к. в противном случае наблюдения, произведенные случайно, без заранее составленного плана, не будут связаны необходимым законом, между тем как разум ищет такой закон и нуждается в нем. Я полагал бы, что пример математики и естествознания, которые благодаря быстро совершившейся в них революции стали тем, что они есть в настоящее время, достаточно замечателен, чтобы поразмыслить над сущностью той перемены в способе мышления, которая оказалась для них столь благоприятной, и чтобы по крайней мере попытаться подражать им. Не разрешим ли мы задачи метафизики более успешно, если будем исходить из предположения, что предметы должны сообразоваться с нашим познанием, а это лучше согласуется с требованием возможности априорного знания о них, которое должно установить нечто о предметах раньше, чем они нам даны. Что же касается предметов, которые мыслятся только разумом, и притом необходимо, но которые (по крайней мере так, как их мыслит разум) вовсе не могут быть даны в опыте, то попытки мыслить их (ведь должны же они быть мыслимы) дадут нам затем превосходный критерий того, что мы считаем измененным методом мышления, а именно что мы a priori познаем о вещах лишь то, что вложено в них нами самими»^[4].

Чтобы задать понятие «логическая норма», вспомним общую линию развития идей от Сократа до Аристотеля (речь, естественно, идет о нашей реконструкции). Сократ открыл, что если давать правильные определения предметов (вещей), о которых ведется рассуждение, и строго придерживаться определений, то рассуждение будет непротиворечивым. Это можно понять так, что он предложил заменять эмпирические явления специально созданными конструкциями (у эмпирического явления бесконечное количество свойств, а определение задает явление в виде ограниченного набора характеристик, которые к тому же не реагируют на изменение контекста).

Платон превращает предметы, заданные определениями, в идеи и требует, чтобы идеи задавали определенный род бытия (единое есть многое). Правильная мысль, с его точки зрения, ориентируется на мир идей.

Аристотель, с одной стороны, заменяет идеи категориями, с другой — создает правила. Категории дополнительны к правилам, обеспечивая их применение к конкретным случаям. Поясню последний момент еще раз. Возьмем для примера «вид» и «род». В «Категориях» Аристотель определяет их так: «Вид есть подлежащее для рода, ведь роды сказываются о видах, виды же не сказываются о родах»^[5]. Что значит «сказываются»? Очевидно, Аристотель имеет в виду рассуждающего человека, который приписывает предметам определенные свойства. Человек может рассуждать правильно, а может и ошибаться. Причина ошибок, пишет Аристотель в «Метафизике», может быть двояка: «Не в вещах, а в нас самих»^[6]. Если рассуждающий «сказывает» (переносит, приписывает) свойства от Сократа к человеку, то он рассуждает неправильно, если же от человека к Сократу, то правильно (хотя Сократ мудр, но не все люди мудры; в то же время все люди смертны, и Сократ тоже).

Другими словами, категории — это латентные правила, и Аристотель их строит так, чтобы можно было рассуждать непротиворечиво. Но и сами правила строятся Аристотелем, так сказать, с оглядкой на категории, ведь последние задают те свойства предметов, которые нужно контролировать в рассуждении. Однако, как я показываю выше, проблема была значительно сложнее, чем просто нормирование рассуждений. Необходимо было построить правила и категории, обеспечивающие получение знаний, которые описывали отдельные рода бытия (научные предметы), а также разрешить проблемы, волновавшие греческую личность и общество. В результате Аристотель расширяет набор и правил, и категорий, создавая «Вторую Аналитику»; кроме того, он создает, как бы мы сегодня сказали, первые образцы античных наук.

При изложении полученных результатов Стагирит, вероятно, вынужден был решать довольно сложную задачу: дать указания для личности, чтобы мыслящий не делал ошибок, охарактеризовать новое понимание реальности и, наконец, обосновать все построение, сделав его убедительным для других. Решение первой задачи выливается в построение правил, второй — в характеристику новой онтологии (категорий и науки), третьей — в методологические пояснения и построения. Теперь можно ввести понятия «логической нормы», «онтологического построения» и «методологических представлений».

Логические нормы — это система правил, позволяющих получать непротиворечивые знания, они относятся к определенной предметной области и разрешают ряд индивидуальных и социальных проблем (например, создают представления о любви для становящейся античной личности; характеризуют душу таким образом, чтобы можно было правильно мыслить). Предметная область хотя и имеет коррелят в эмпирии (платоническая любовь как-то связана с эмпирическим феноменом любви, движение в «Физике» — с наблюдаемыми движениями тел), но это прежде всего конструкция, заданная категориями и методологическими представлениями.

Онтологические построения создаются с использованием диспозитивных конструкций (категорий, начал). При этом ученый приписывает изучаемому явлению такие свойства, которые позволяют мыслить его непротиворечиво и одновременно решить интересующие ученого индивидуальные и социальные проблемы.

Методологические дискрипции, например характеристика в «Метафизике» и «Аналитиках» того, что такое наука или почему ошибается некто мыслящий нечто, — это, с одной стороны, рефлексивные знания, с другой — момент практики мышления и жизни мыслящей личности. Когда Аристотель, размышляя о природе мышления, пишет, что «Мир не хочет, чтобы им управляли плохо. Не хорошо многовластье: один да будет властитель» или «Если поэтому так хорошо, как нам — иногда, богу — всегда, то это — изумительно», это и методологические дискрипции, и практика мысли.

Если судить по работам Аристотеля, складывается определенный баланс между диспозитивными конструкциями, логическими нормами и методологическими дискрипциями. Например, недостатки логических норм восполняются диспозитивными конструкциями и методологическими дискрипциями, и наоборот.

• [1] См.: Розин В. М. Развитие права… — С. 331—339.
• [2] Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. — М., 1996. — С. 368.
• [3] Аристотель. Метафизика. — С. 78.
• [4] Кант И. Критика чистого разума. — С. 86—58.
• [5] Аристотель. Категории // Соч.: В 4 т. — М., 1978. — Т. 2. — С. 57.
• [6] Аристотель. Метафизика. — С. 39.