Теология истории: христианская эсхатология

Возникновение монотеизма внесло существенные коррективы в трактовку времени и, соответственно, в понимание истории. Сама теофания (богоявление) предстает как уникальное историческое событие, происходящее в конкретном пространстве и времени. Место безличного космоса, равнодушного к человеческим судьбам, занимает Божественная личность, вечная, неизменная, всемогущая, всеведущая, для которой нет ничего важнее ее творения — человека. Именно поэтому Бог постоянно вмешивается в «дела человеческие», управляя ходом исторических событий и направляя их к предзаданной цели.

Уже в ветхозаветном иудаизме возникает представление об истории как необратимом линейном процессе, кульминационным пунктом которого является приход Мессии, гарантирующего прекращение страданий людей в «конце времен». Необратимость времени, уникальность каждого момента кладет конец «вечному возвращению», повышает ценность истории (в данном случае речь идет об истории «избранного» народа — сынов Израилевых), выступающей необходимым испытанием для людей на пути их спасения. Спасение же оказывается возможным благодаря душе, которая «обязана трудиться», т. е. стремиться к Богу, преодолевая все тяготы земного бытия. В буддизме, сохранявшем представления о циклическом характере времени, человек мог вырваться из круговорота перерождений только посредством акта духовной свободы, способствующей обретению нирваны, где господствует вечность. Залогом этого является пришествие в мир Будды, помогающего возрождению человека путем просветления.

В христианстве, как и во всех монотеистических религиях, Бог — наивысшее бытие, единственное бытие, существующее из своей собственной природы, воплощение всех наиболее значимых ценностей — Добра, Любви, Справедливости, Мудрости, Всемогущества, Славы, Красоты и т. п. Он Создатель всего сущего, в том числе и человека, не по какой-либо причине, а по своей воле и при том из «ничего». Сугцность Бога иррациональна, недоступна человеческому разуму, но открывается в акте мистической интуиции прямо и непосредственно. Божественной милости озарения удостаиваются не «знающие», но «верные» — добрые, чистосердечные, ведущие праведный образ жизни.

Христианство, провозгласившее, что для него не существует различий между эллинами, иудеями, варварами, скифами и любыми другими народами, «но все и во всем Христос», сформулировало первую концепцию всемирной истории — историю единого человеческого рода, происшедшего от Адама и Евы, но утратившего свое изначальное единство вследствие грехопадения. С тех пор миру небесному, надлунному, где царят справедливость, истина, любовь, противостоит мир земной, подлунный, несущий на себе печать грехопадения и потому испорченный, гибельный, тленный.

Не Создатель несет ответственность за несовершенство мира и зло, творящееся в нем, а человек, отпавший от Бога по свой собственной воле и, движимый гордыней, устремившийся по ложному пути. Искупление первородного греха, который повлек за собой страдания и смерть, является условием возвращения человечества к исходному состоянию райского блаженства. Но возможно это лишь с помощью Бога, пославшего в земной мир своего Сына. «Я есмь лоза, — говорит своим ученикам Христос, — а вы ветви. Кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот многие плоды приносит, ибо без Меня вы не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как худая ветвь, и засохнет: такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают. Если пребудете во Мне, и слова Мои в вас пребудут, то, чего ни пожелаете, просите, и будет вам» (Евангелие от Иоанна, 15: 1—7). Глубокая причастность человека к Божественной реальности требует от него понимания смысла истории «откровения», события которой дают ключ к спасению всего человечества, чья история оказывается историей спасения.

Существенным отличием христианских представлений о времени от сложившихся в мифологии было то, что оно утрачивает свой вещный, пространственный характер, отделяется от вечности, является сотворенным, имеет начало и конец. Всемирная история предстает прежде всего как история «священная» — сфера духа, сфера деяний Господа, узловыми пунктами которой являются Творение — Воплощение Христа — Второе пришествие — конец Тысячелетнего Царства. Тем самым прошлое, настоящее и будущее не сливались в поток времени, а приобретали собственную значимость, ибо оптимистическая трагедия, связанная со смертью и воскресением Христа, уже свершилась, а будущее воздаяние во много зависит от поведения людей, предпринимающих усилия по спасению в настоящем. «Именно наличие этих опорных точек во времени, — пишет А. Я. Гуревич, — с необычайной силой „распрямляет“ его, „растягивает“ в линию и вместе с тем создает напряженную связь времен, сообщает истории стройный и единственно возможный (в рамках этого мировоззрения) имманентный план ее развертывания»^[1]. Вследствие этого история приобретала ярко выраженный телеологический, финалистский характер.

Уникальность и неповторимость событий Священной истории придавала ценность индивидуальной жизни, побуждая человека активно стремиться к спасению, тем более что Судный день мог наступить по воле Создателя в любой момент. История приобретает линейный, необратимый характер, не допускающий возврата прошлого и предполагающий «конец времен», который все расставит по своим местам, все рассудит и вынесет справедливый приговор каждому «по делам его». Идея апокатастасиса сменяется идеей апокалипсиса — вселенской катастрофы, социальной и природной. «Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам; все же это начало болезней», — пророчествовал евангелист Матфей. О том же говорится в откровении Иоанна — Апокалипсисе. Призывая пострадать ради последующего торжества истинной веры, Иоанн говорит: «Я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнять число» (Откр. 6: 9—11). Таким образом надежда на лучшую жизнь окрашивает самые мрачные апокалиптические вйдения, ибо наградой всем праведникам будет светлая, блаженная жизнь в Новом Иерусалиме.

Начиная с конца II в. складывается миф о предваряющем Страшный суд и наступление Царства Божия приходе Антихриста и его борьбе с Царем последних времен, который должен объединить народы перед Вторым пришествием Христа. По свидетельству французского медиевиста Ж. Ле Гоффа, впервые миф об Антихристе был использован в VHI в. монахом по имени Петр, а с X в. занял привилегированное место в трудах теологов и видениях мистиков. Считалось, что Антихрист будет стремиться ввести людей в соблазн провозглашением себя Мессией, совершением чудес, раздачей даров и наложением наказаний. На протяжении всей последующей истории мрачная фигура Антихриста не раз будоражила экстатическое сознание верующих в периоды социальных потрясений, воспринимавшихся как начало конца света. Нередко Антихриста видели в реальных людях, прежде всего правителях, светских и церковных, которые оказывались в эпицентре тех или иных исторических событий. Антихристами, например, считали римского папу Бонифация VIII и монаха Савонаролу в Италии, Лжедмитрия и Петра Первого в России и многих других. Победа Христа над Антихристом завершится Судом, который в раннем христианстве представлялся как воскресение из смерти праведных, а в Средние века к нему добавилось страшное судилище над грешниками^[2]. Страх перед Днем гнева и страстная вера в чудо спасения делают религиозное сознание эмоционально насыщенным, побуждающим на добрые деяния, которые дают шанс попасть в Книгу жизни, куда записываются имена праведников.

Таким образом светская история не растворяется в священной истории, но постоянно соприкасается, переплетается с ней. У верующих нет сомнений в реальности существования библейских персонажей и их деяний, будь то патриарх Авраам или царь Давид, Дева Мария или евангелист Матфей. Но только в связи с сакральной (священной) историей история профанная (мирская) имеет смысл, ибо двумерность истории — следствие проявления свободной воли человека, приведшей к грехопадению, которое побудило Бога послать своего Сына во спасение человечества.

Никому из людей не дано постичь всю полноту Божественного замысла, реализующегося в конкретных исторических событиях, но долг каждого узреть в них волю Божью и содействовать плану конечного спасения. Согласно Священному Писанию, человек не безличная частица космоса, а высшее творение Бога, созданное им по образу и подобию самого себя. «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествует он над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле» (Бытие, 1:26). Наделенный телом и душой, человек причастен к Богу посредством духа, позволяющего постичь Божественную мудрость в акте веры. Без веры в Бога, в Божественный промысел, без любви к Богу смысл истории недоступен простому смертному. Таким образом идея личного спасения оказывается нерасторжимо связана со спасением человеческого рода, а индивидуальная судьба — с судьбой всего человечества.

Двуплановость истории рождала проблему «согласования» земного бытия и небесного, индивидуального и социального, что не могло не привести к созданию теологических концепций исторического процесса. В отличие от мифологического толкования истории, где судьба человека полностью зависит от воли духов и многочисленных капризных богов, постоянно соперничающих друг с другом и вовлекающих людей в свои дела и отношения, смысл истории в христианстве находится за пределами земной жизни, в сфере Божественного, вневременного.

Первая универсальная хронология мировой истории принадлежит Евсевию Кесарийскому (260/265—338/39), который разделяя историю всех народов на два основных периода — до рождества Христова и после рождества Христова указав тем самым на кульминационный момент всех происходящих событий — воплощение Господа. Однако тот же Евсевий, живший в период, когда император Константин прекратил гонения на христиан, был склонен тесно связывать успехи христианства с успехами Римской империи, что впоследствии привело к полному отождествлению мира христианского с римским миром^[3]. Так, например, Святой Иероним (IV в.) рассматривал Римскую империю как империю «священную», конец которой совпадет с концом света. Но этому не суждено было сбыться: ход истории свидетельствовал о постепенной, но неуклонной утрате Римом гегемонии в античном мире, который вместе с упадком империи сам клонился к гибели.

• [1] Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1984. С. 121.
• [2] Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада: пер. с фр. / под общ. ред.В. А. Бабинцева; послесл. А. Я. Гуревича. Екатеринбург: У-Фактория, 2005. С. 229—232.
• [3] Ващева И. Ю. Евсевий Кесарийский и становление раннесредневекового историзма. СПб.: Алетейя, 2006.