Городское ремесло в XVII ст., преимущественно в Москве

Ключевский указывает на различные обстоятельства, обусловливающие медленный рост русских городов. «В XVI ст. встречаем в центральных и северных уездах государства немало городов со значительным посадским, торгово-промышленным населением». Но «чем далее на юг, тем скуднее становилось это население… и впоследствии, когда южная граница отодвинулась далеко на юг, в этих городах туго водворялось торгово-промышленное население». Причина в том, что «поместная система, увлекая массу служилых людей из города в деревню, лишала городскую промышленность и городской ремесленный труд сбыта и спроса, главных, наиболее доходных потребителей. Служилые люди, обживаясь в своих поместьях и вотчинах, старались завести своих дворовых ремесленников, все необходимое получать на месте, не обращаясь в город»^[1].

Была еще и другая причина. Посадские общества страдали от выхода из их среды людей, закладывавших свои дворы людям не тяглым, белым, «в то же время к посадам пристраивался разночинный люд; стрельцы, крестьяне из подгородных сел, церковные слуги, поповичи торговали и промышляли, отбивая торги и промыслы у оставшихся посадских тяглецов, но не участвуя в их тягле; даже попы и дьяконы, вопреки церковным правилам, сидели в лавках… Значительные посады в Московском государстве опоясывались казенными служилыми слободами, стрелецкими, пушкарскими, ямскими; населявшие их служилые приборные люди конкурировали в торгах и промыслах с посадскими людьми, не разделяя их повинностей».

К этому присоединялось еще закладничество, изменившее при том свой первоначальный характер. Вместо прежнего займа с обязательством отработать его появляются тяглые посадские, которые закладываются без займа или с фиктивным займом обыкновенно за привилегированных землевладельцев, светских и духовных, и не отбывали им дворовой службы, а селились на их льготных землях дворами и целыми слободами и просвояли себе их поземельные льготы, самовольно избывая подсадского тягла и занимаясь «всякими промыслами и торгами большими»^[2]. Отсюда жалобы посадских на закладчиков у различных монастырей, которые теснили и обижали их во всяких промыслах, так что у них государевых служеб служить и оброка платить некому, жалобы на новоприбылых торговых и ремесленных людей, «которые в тое слободу сошлися из разных городов и поселилися для своего промыслу и легкости». «Заложившись в закладчики за бояр, за всяких людей, а податей никаких с своею братьею с подсадскими и с уездными людьми не платят, а живут себе в покое».

Только Соборное уложение 1648 г., из фискальных соображений постановило все слободы частных владельцев, поселенные на посадской земле, купленной или захваченной, отобрать на государя и приписать в тягло к посадам безвозмездно, ибо «не строй на государевой земли слободу и не покупай посадской земли». Закладничество впредь запрещалось, а земные и ссудные записи, данные на себя закладниками, объявлялись недействительными. С этих пор «посадское тягло с торгов и промыслов стало сословной повинностью посадского населения, а право городского торга и промысла его сословной привилегией».

По всем этим причинам развитие ремесла в течение XVII столетия, по-видимому, лишь весьма медленно подвигалось вперед. Мы, к сожалению, не располагаем данными, которые позволили бы сопоставить положение его в эту эпоху с предшествующими периодами. Но во всяком случае на основании цифр, приводимых М. В. Довнар-Запольским, получается впечатление, что даже в значительных по тому времени городах ремесло не играло большой роли. Так, в Ростове Великом в 1646 г. насчитывается всего 170 ремесленников, в Симбирске в 1678 г. — 137, в Угличе —126, в Вятке — в 1628 г. 90, в Суздале в том же году всего 65, даже в Устюге только 457, а в Нижнем Новгороде 520^[3].

В Туле мы находим к концу XVI ст. 183 ремесленника, в 1625 г. — 231. Однако если мы ближе рассмотрим распределение этих ремесленников по отраслям производства, то увидим, что число лиц, занятых изготовлением съестных припасов, сократилось с 60 до 38, число ремесленников в кожевенном производстве упало с 40 до 24, в обработке дерева — с 11 до 9, в производстве из волокнистых веществ оно почти не изменилось (22 и 24). Возросло только гончарное производство или, вернее, оно теперь впервые появилось (14 чел.), ибо прежде все сводилось к одному мастеру, в особенности же усилилась обработка железа — вместо 20 теперь 51. Затем повысилась категория прочих ремесел с 29 до 71, но она включает и ряд таких профессий (извозчики, пастухи), которые не могут быть отнесены к ремеслу. Если отбросим возрастание по этой группе на 42 человека, то окажется, что цифра ремесленников в 1625 г. увеличилась по сравнению с концом XVI ст. всего на 6, т. е., в сущности, не изменилась^[4].

Это развитие промыслов в городах, по-видимому, задерживалось и той политикой, которую вела Москва. Не довольствуясь имевшимися там казенными ремесленниками, посадскими, как и многочисленными захребетниками, закладниками, дворниками и крепостными крестьянами служилых людей, патриарха, митрополита и монастырей, заселявших целые улицы и большие слободы без уплаты тягла, Москва выписывала еще в большом количестве ремесленных людей из других местностей, отнимая их не только у монастырских и боярских вотчин, но и среди посадского населения провинциальных городов.

Подобно служилым людям, и мастеровые всякого рода выписывались для государевых нужд. Встречаем целую массу местностей, из которых приказано выслать мастеров той или другой специальности в Москву. Они переселяются из вотчин Кириллова монастыря, Пречистенского Переяславля-Залесского монастыря, из Антониева-Сийского монастыря, из вологодских монастырских вотчин. Но такое же распоряжение отдается по городам — Новгороду, Переяславлю-Залесскому, Ярославлю, Костроме, Вологде, Бежецкому Верху, Калуге, Холмогорам. Из Новгорода требуются иконописцы самого доброго мастерства, через несколько лет приказано выслать оттуда всех замочных мастеров, из Белоозера записных каменщиков и кирпичников вместе с детьми, и братьями, и племянниками, и соседями, и захребетниками. В Москве известно, что есть тихвинец заварщик Ивашка Чаплан да замочник Прошка, которых и велено взять московским мастерам в прибавку в подкрепление. Из Астрахани вытребованы черкесы, искусно выделывающие булатные сабли и панцири. Особенно часто требуются в Москву портные и скорняки. Последние в особенности необходимы были для отправки крымскому хану подарков — соболей, лисиц, куниц и белки («крымская кладь»), В 1658 г. был даже послан общий приказ по всем городам, посадам и уездам о доставке отовсюду портных мастеров в количестве двух из каждых десяти.

Провинция, правда, ведет решительную и упорную борьбу с таким обескровлением в интересах Москвы, с отнятием у нее тяглого посадского населения. Прием применяется обычный в истории нашей — бегство, мастеровые люди скрываются и убегают от московских «рассыльщиков». Против этого принимаются правительством меры: мастеровых ловят, возвращают обратно в Москву, от местных жителей берутся поручные записи о том, что мастеровые не разбегутся.

В различных случаях оказывается, что присланные лица не годятся для указанной работы, хотя нам неизвестно, действительно ли произошла ошибка и одни попали вместо других, или намеренно послали более слабых тяглецов, чтобы не трогать с места прочих, или, наконец, челобитчики заявляют, что они данного ремесла не имеют, чтобы избавиться от отправки в Москву. Так, например, мастеровые из Бежецкого Верха бьют челом, заявляя, что «скорняшного дела мы, сироты твои, делать отнюдь не умеем, а делаем, государь, овчинишко; ведомо, государь, про то всему городу и ныне, государь, мы, сироты твои, живучи на Москве, скитаемся меж двор».

Из Вологды все скорняки разбежались еще до получения грамоты, а взят был какой-то Тараска, которого кто-то «оболгал скорняшным делом напрасно», потому что он не умеет делать «с младенчества» скорняжного дела. Калужские посадские люди заявляют, что после моровой язвы у них нет портных мастеров. Была составлена роспись двинским скорнякам и портным, но все они показаны в беглецах или в стрельцах. Из Саранска вместо скорняков и портных были посланы стрельцы и казаки, когда же их вернули обратно и потребовали настоящих мастеров, то скорняки оказались либо сбежавшими, либо арестованными в воровском деле, либо умершими, или, наконец, старыми и слепыми. Точно так же из каргопольских мастеров один пошел в попы, другой постригся в монахи, есть слепые и немощные, многие «разбрелись в мир за великой хлебной скудостью безвестно». Бывали и такие случаи, когда из Москвы требовали высылки беглецов, хотя на самом деле они проживали в Москве в слободах или в стрельцах. «А иные стали в стрелцы и в сторжи и многие подавали порушные записи, а живут в Кадашове, и в Садовниках и в разных черных слободах. А ево великого государя годового хлебного и денежного жалованья тем рядовым мастеровым людям нет»^[5].

Как этим путем, так и в качестве захребетников и закладчиков в Москву прибывали ремесленники в значительном количестве. В результате в 1638 г. в Москве было подсчитано 2367 человек, занятых промышленным трудом. Попадаются, правда, среди них один потешник и один гусельник, один аптекарь, 4 коновала, 12 охотников, один пильщик, 7 пастухов, 14 банщиков, но все это немногие исключения, и, в отличие от приведенных выше данных по отдельным городам XVI ст., они общую цифру меняют мало. Исключить необходимо только 308 извозчиков, в общем получится все же 2100 человек, занятых промышленной работой. Цифра, таким образом, оказывается весьма значительной, в особенности если сопоставить ее с приведенными выше данными других городов, где 400—500 ремесленников являлись уже очень крупной величиной. При этом дворцовые мастера сюда не вошли, речь идет об одних тяглых посадских. Не включены также стрельцы, которые занимались в особенности строительными работами в качестве плотников, столяров, кузнецов, как не отмечены пришлые рабочие, которые появлялись в Москве для сезонных работ нередко артелями в несколько сот человек, — костромичи, ярославцы, каргопольцы.

Наконец, цифры неполны еще и потому, что, как и следовало ожидать, перепись тяглого населения должна была вызвать противодействие со стороны различных элементов, которые «учинились сильны» и не желали давать о себе показаний, как например кузнецы и пушечные мастера.

Останавливаясь на отдельных группах промыслов, надо отметить, что названия, в сущности, почти те же, которые мы находили уже в XVT ст. в провинциальных городах, присоединяются лишь новые. Только в отдельных промыслах специализация идет несколько дальше, появляются в немногих случаях и новые производства, и, наконец, различные виды мастерства представлены здесь соответственно значительно большим количеством ремесленников вообще и большим числом лиц.

Изготовление съестных припасов в Москве в XVII ст. составляет всего 17% общего числа мастеров, т. е. играет несколько меньшую роль, чем в приведенных выше данных, отчасти потому, что некоторые другие почти отсутствовавшие там группы в Москве отличаются большим развитием, отчасти и по той причине, что здесь речь идет лишь о приготовляющих хлебные продукты мастерах, тогда как мясники и рыбаки в их число не попали, будучи отнесены, очевидно, к торговцам.

Из 397 лиц этой группы большую часть и здесь, как и там, составляют калачники, хлебники, пряничники и пирожники, квасники (всего вместе 224), есть те же сытники, блинники, солодовники, пивовары, кроме того, еще 50 просвирниц.

В изготовлении одежды и обуви и здесь мы совершенно не находим ни прядильщиков, ни ткачей — по указанной уже выше причине изготовления пряжи и тканей в пределах собственного городского хозяйства, как и вследствие приобретения их у пригородных крестьян или доставки последними в качестве оброка. Первую роль и в Москве играют портные (119) и сапожники (142), затем идут скорняки и шапочники (64 и 63). Есть сарафанники, покромщики, рукавичники, кафтанники, холщевники и даже особые подкладники, далее шубники, пушники, бобровники.

Среди мастеров кожевенного дела обращает на себя внимание крайне незначительное число кожевников — всего девять — и один сыромятник наряду со 142 сапожниками. Если не исходить из возможности пропуска большого числа кожевников, то надо предполагать, что сапожники, очевидно, занимались обычно и выделкой самих кож. В последнем случае получилось бы весьма отсталое состояние этого промысла, отсутствие разделения труда. А в то же время мы находим именно здесь довольно далеко идущую специализацию — не только седельников, но и уздников, шлейников, особых подошвенников, одного каблутчика, одного мочилыцика (ременника) и семь переплетчиков. Появление последних связано с тем, что имеется уже книгопечатание с 64 мастерами — наборщиками, печатниками и т. д.

В обработке дерева на первом месте стоят плотники (131 из 211), довольно много имеется клетников (30), затем по нескольку человек обручников, тележников, колымажников, — специализация усилилась.

Новым промыслом являются стекольщики и зеркальники, тогда как каменщиков, гончаров, гребенщиков, печников очень мало; есть и два мастера, выделывающих бумагу.

Гораздо больший процент, чем в приведенных нами относительно XVI ст. данных, составляет обработка металлов — она превышает четвертую часть всех мастеров. Насчитывается много новых специальностей: наряду с серебряниками выделившиеся из них алмазники, далее сусальники, канительщики, рядом с иконниками особые крестешники и золотописцы, особенно же много мастеров и специальностей по обработке неблагородных металлов, преимущественно железа. Среди последних преобладают кузнецы (113) и еще более пушкари (248 из 497, т. е. половина обрабатывающих неблагородные металлы). Кроме того, имеются паникадилыцики, паяльщики, колокольники, трубники, бронные мастера, замочники и единичные ремесленники в виде удильщиков, точильщиков, решеточников и т. д.

В металлическом промысле встречается и один из немногих случаев такой формы разделения труда, где мастер не изготовляет, как во всех прочих случаях, всего предмета от начала до конца, а выделывает лишь некоторые части его. Так, если одновременно с серебряниками, которые прежде выполняли всякие работы из золота, серебра, жемчуга, в том числе оклады для икон (хотя были уже и иконники), теперь упоминаются и особые золотых дел мастера, алмазники, крестешники и т. д., если появляются особые просвирницы, особые колокольники или паникадилыцики, то во всех этих случаях какой-либо промысел разбивается между рядом мастеров, из которых каждый имеет более ограниченное поле деятельности, чем прежде (специализация). Мастер изготовляет только золотые вещи или даже кресты, производит одни лишь просвирни, паникадила или вместо всевозможных кожевенных предметов одни только уздечки или шлеи, вместо всякого рода возов только телеги или только колымаги. Но все же он выполняет целиком всю работу, нужную для изготовления данного предмета, все процессы, необходимые для того, чтобы получилась годная для потребления вещь, будет ли то крест или уздечка, колокол или телега, или сарафан. Мастер специализируется на определенных предметах, но сохраняет свою полную самостоятельность, не завися от других работников.

Совершенно иначе обстоит дело там, где мастер уже не может изготовить всего продукта, а ограничивается лишь определенными процессами или известными частями годного для потребления предмета. Относительно случаев первого рода, где мастер приобретает у своего предшественника полупродукт и, выполнив те или другие операции, передает его дальнейшему, сбывая его в не вполне готовом для потребдения виде, мы имеем данные из области иконописного ремесла. Икона зачастую проходила через руки 6—10 мастеров, прежде чем получала свой окончательный вид. Левкасчики приготовляли грунт на доске для живописца, знаменщик составлял композицию рисунка; золотописцы золотили фон иконы, после чего уже начиналась работа собственно живописцев, в которой находим также несколько последовательных процессов, совершаемых различными мастерами: доличные писали одежды, здания, травщики — пейзажи и иную иконную обстановку, наконец, лицевщики писали лики^[6].

Далее, в других промыслах мы замечаем такие случаи, когда мастер производит лишь часть предмета, следовательно, создает нечто непригодное в таком виде для потребления, нуждается в помощи других, изготовляющих прочие части, и в человеке, выполняющем сборку самого предмета. Именно самопальные мастера разделяются на ствольников, станочников и замочников, из которых каждая группа выделывает лишь часть оружия, но отнюдь не все ружье (самопал) полностью. Равным образом имеются особые пушечные резцы и особые пушечные литцы и, наконец, специальные пушечные кузнецы, так что и выделка пушек разбита на несколько операций и находится в руках различных мастеров.

В других группах можно предполагать разделение труда такого же рода, читая о специальных мастерах подошвенниках и каблутчиках; и тут речь идет о выделке только части предмета — не всего сапога, а лишь подошв или каблуков.

Но эта форма разделения труда, предполагающая сравнительно значительное развитие промышленности, находится здесь в зачаточном состоянии. По общему правилу мы имеем лишь то, что именуется специализацией (выделка предмета от начала до конца), и специальностей хотя и насчитывается весьма много, но все же большинство из них представлено всего одним-двумя мастерами. Последнее является доказательством того, что специализация еще не вполне установилась, что в большинстве случаев одни и те же мастера выделывали предметы различного рода и наряду с ними лишь в виде исключения появились другие, которые занялись только определенной более узкой — составляющей часть промысла первых — специальностью.

Так, если мы находим одного собольника или одного золотых дел мастера, то мы имеем основание предполагать, что собольи меха, весьма распространенные в те времена, изготовлялись теми же скорняками, а предметы из золота — серебряниками. Другое дело, если имеется 43 пряничника и пирожника или 30 клетников — очевидно, изготовление пряников и пирогов отделилось от производства хлеба и калачей, а выделка клетей выделилась из плотничьего ремесла в качестве особой специальности. В других случаях, впрочем, вопрос остается открытым, ибо мы не знаем, объясняется ли, например, наличность всего трех замочников или четырех кафтанников тем, что кузнецы выделывали и замки, а портные шили также кафтаны, или тем, что замков и кафтанов изготовлялось вообще мало, или, наконец, тем, что кафтаны шились в собственном хозяйстве людьми бояр и иных вотчинных владельцев.

Вообще, как можно усмотреть из приведенного выше, главную роль в появлении новых специальностей играли, по-видимому, нужды духовного свойства, вызываемые церковными обрядами. Так, мы видели, что в области приготовления продуктов питания вновь появилась целая группа просвирниц, ранее не встречавшаяся, в области работы по металлу — паникадилыцики, колокольники, в иконном деле — производители крестов. Надо думать, что и вновь появляющиеся стекольщики работали по преимуществу для церковных надобностей, ибо в домах светских лиц еще преобладали окна из слюды.

Что и специализация находилась еще в начальной стадии, можно усмотреть из того же промысла по обработке металлов, в области которого мы находим зачатки расчленения работы между несколькими мастерами, изготовляющими отдельные части товара. Именно в переписи московских кузниц, как принадлежащих посадским людям, так и беломестцам, произведенной в 1641 г. (три года спустя после общей переписи посадских людей), было зарегистрировано 152 кузнечные мастерские, из которых, однако, 24 стояли впусте. В действующих же 128 кузницах оказалось 172 человека хозяев, арендаторов кузниц и наемных рабочих.

При этом выяснилось, что в огромном большинстве кузниц, именно в 91 из 128, т. е. почти в ¾ всех работавших кузниц, производилось всякое мелкое и черное кузнечное дело, т. е. всевозможная работа из железа, подковы, топоры, замки, ножи.

Этим, очевидно, и объясняется тот факт, что в переписи 1638 г. отмечен всего один подковщик, всего один ножевник и три скобельника (тоже выделывающие ножи), один оковщик, один пряжник, один латный мастер, три замочника и т. д. Все эти работы по общему правилу выполнялись во всякой кузнице. Только 20 кузниц ограничивались выделкой подков, четыре — производством ножей, две выделывали сабли и две топоры. Три кузницы вырабатывали мельничные снасти и три — сапожные скобы; эти две специальности, требующие особого умения, должны были отделиться от прочей кузнечной работы. В одной кузнице показано было производство и оружия, и замков, и разного черного дела, т. е. всевозможных предметов, как это было обычным для кузниц в те времена. Таким образом, здесь подтверждается предположение, что делались еще только первые шаги в области более значительной специализации, что процесс выделения из работ по данного рода материалу только определенных и отказ мастера от изготовления прочих им ранее производимых товаров находился еще в первых стадиях.

Любопытно, что из 128 работавших кузниц в 83 работал сам владелец, а в шести владелец вместе с наемными рабочими (в пяти кузницах по одному рабочему, в одной два рабочих). В 39 кузницах владельцы не работали, причем в 15 были наемные рабочие (в двух по два, в остальных по одному), остальные 24 сдавали в аренду, причем имели по одному рабочему (одна — двух рабочих). Получается 83 кузнеца — владельца мастерской и 49 рабочих; большинство мастеров работают одни, без наемных рабочих.

Это подтверждается отчасти записями относительно платежа пятинных денег в 1634 г., когда на 626 посадских ремесленников приходилось 158 захребетников; последние в большинстве случаев работали у хозяев. Наибольшее количество их имелось среди кузнецов — 24, далее 11 сапожников, 8 портных, 7 скорняков.

На иностранцев московские ремесленники производили впечатление бедноты: «Для их плохой жизни требуется немного, и они трудами рук своих добывают себе в такой большой общине, как Москва, денег на пищу и на чарку водки и могут пропитать себя и своих родных». И в то же время картина жизни московского мастерового того времени получается такая, что он «изделие свое продает когда придется, скитается по чужим дворам и пьянствует». У Федьки-сапожника «двора на Москве нет, живет по чужим дворам, а в ряд де он Федька приходит к ним (в сапожный ряд) недели в две и три и в пять и в десять… У стрельца у Петрушки Ортемьева он в прошлом во 175 году (1167 г.) из зени есть рублев денег вынял, а как де он Федька напьетца пьян, и он де Федька со многими людьми деретца».

Иностранные путешественники рассказывают также о московских мастеровых, что они живут в курных избах на окраине города. Правда, в большинстве случаев они жили в собственных избах, но избы эти были очень незначительных размеров, и большей частью мастеровые не владели целым дворовым местом, а только частью его, половиной, четвертью и даже восьмухой, т. е. «целый ряд небольших избенок занимал собою тоже небольших размеров московское дворовое место». Были среди них, однако, и такие, которые вообще не имели избы, а нанимали ее или даже часть ее (подсоседники), в одной маленькой избе жили А—6 мастеров, иногда и более (9 сапожных мастеровкостромичей). При найме избы фигурируют поручители: «Живучи в нем (снято помещение из подклета с сеньми) ему, Никите, в том подклете вином и табаком не торговать, в карты не играть и с воровскими людьми не знатца и, отжив год, тот подклет с сеньми очистить и наемные деньги по срокам заплатить все сполна безубыточно»^[7].

М. В. Довнар-Запольский приводит и распределение московских ремесленников по степени состоятельности на основании пятинного сбора 1634 г., раскладываемого по животам и промыслам. Оказыва;

ется, что самыми бедными являлись портные, в среднем уплатившие налога в 2/3 руб. наравне с извозчиками, пильщиками, наемными ярыгами и т. д. Немногим выше стоят сапожники, плотники, хлебники (1—1,5 руб.). Состоятельнее их скорняки, кожевники, в особенности же кузнецы, платившие в среднем 6—7 руб. Наибольшими средствами обладают серебряники, из которых каждый был обложен в среднем 18 руб. Вообще от 5 до 15 руб. внесено 60 мастерами, а с 35 причиталось свыше 15 руб. Отдельные же мастера и в серебряном, и в кожевенном, и в кузнечном промысле уплачивали гораздо более, свыше 30 и даже 50 руб., т. е. их средства превышали 150—250 руб., что равнялось 3—5 тыс. руб. (золотом) в начале XX ст., один кузнец даже имел 500 руб., т. е. 10 тыс. на современные деньги (золотом).

Несравненно беднее захребетники, работавшие у мастеров, — только в немногих профессиях находим сбор с них в размере в среднем 1 рубля, сбор выше 3 руб. составляет среди них редкое исключение, таких имеется всего 4 из 158. Гораздо ниже, чем у посадских мастеров, оказывается, на основании того же сбора пятины, степень состоятельности и патриарших крестьян, занимающихся промышленной деятельностью. Их насчитывается 238, причем представлены те же специальности, что и среди ремесленников, но почти вся масса их уплатила не свыше 3 руб. налога, свыше 5 руб. уплачено всего 30 мастерами.

В Туле мы имеем приблизительно к тому же времени (1625 г.) следующую картину. 40% всех мастеров составляют наемные рабочие, из каждых пяти ремесленников двое занималось по найму хозяев. Так, обработка металлов была значительно развита, насчитывается 51 человек, занятых в кузницах. Но из них всего 10 человек, или только пятая часть, самостоятельны, 17 «наймутца работать в кузницы», 24 «делают и ярыжничают в кузнице». Из 10 самостоятельных мастеров в области работы по металлу пятеро «делают ножишка», двое «делают ножнишка», один кузнец, один сапожник и один серебряник. Вообще в Туле мы находим довольно много мастеровых, не имеющих «своих животов», о которых говорится: «питаеца по миру», «скитается меж двор»¹.

• [1] Ключевский. Курс русской истории. Т. II. С. 310.
• [2] Ключевский. Курс русской истории. Т. III. С. 203 сл.
• [3] Довнар-Запольский. Торговля и промышленность Москвы XVI—XVII ст. 1910. С. 69.
• [4] Белоцерковский. Тула и Тульский уезд в XVI и XVII в. // Известия Киевского Университета. 1914. Т. Ill—IV. С. 71. Т. V—VI. С. 104.
• [5] Довнар-Заполъский. Торговля и промышленность Московского Государства XVIи XVII ст. С. 13 сл.
• [6] Введенский А. Заметки по истории труда на Руси 16—17 века // Архив историитруда в России. Кн. 3. С. 64.
• [7] Довнар-Запольский. Торговля и промышленность. С. 70.