Аюди сильные и люди слабые. 
Сущность демократии и социализма

Сильные, харизматические люди захватывают власть и подчиняют себе слабых. Все гуманисты мира изображают первых черной краской, а вторых — исключительно белой, как невинных жертв насилия. Но слабые, считает Ф. Ницше, — вовсе не агнцы, которые безропотно ждут заклания. Они оказывают ожесточенное сопротивление и даже переходят в контратаки, именуемые восстаниями и революциями. Они постоянно наготове, ожидая, когда сильные дадут послабление, утратив свою силу. Нет никаких сомнений: слабые немедленно устроят восстание, как только почувствуют, что у сильных уже недостаточно сил, чтобы удерживать их в повиновении. (Как видим, Ницше не говорит ничего нового по сравнению с Гераклитом, который утверждал, что борьба (агон) — всему причина.).

Но даже тогда, когда сильные находятся в силе, а слабые угнетены, слабые ведут против сильных борьбу, только иными средствами. Эта борьба ведется не с помощью оружия — слабые прекрасно понимают, что в открытой силовой борьбе они потерпят поражение. Поэтому они избирают так называемые ненасильственные формы борьбы — те, которые принято называть демократией и социализмом. Вся разница в том, что при демократии таких же нрав, как у правящей аристократии, требует состоятельная часть общества, а при социализме — все поголовно, в том числе и самые неимущие. Но и то, и другое — это, по Ф. Ницше, «восстание рабов в морали». Суть этого восстания — в том, что слабые и худшие пытаются морально сковать сильных и лучших, перекроить общество в своих интересах. Правило «один человек — один голос» выгодно слабым, не способным победить в споре, в состязании. Требование свободы слова — это попытка проигравшего в жизненной борьбе обрести право говорить наряду с властью и против нее, не будучи за это наказанным. Демократическое равенство — это попытка слабых уравнять себя с сильными, попытка ликвидировать всех выдающихся, незаурядных.

Ф. Ницше предлагает распространить спортивную этику — этику честной борьбы — на все общество, забывая о том, что вовсе не все члены общества могут рассматриваться как спортсмены. Спорт — это удел избранных, одаренных от природы. И уж тем более — спорт высоких достижений. Здесь не место слабым и убогим. Именно по этой причине в годы революций так сильно ненавидели аристократический спорт и стремились заменить его пролетарской физкультурой. И в спорте не произошло бы никакого прогресса, если бы здесь восторжествовала этика равенства, уничтожающая различия между третьеразрядником и мастером спорта. В этом смысле современный спорт является насквозь ницшеанским. А вот физкультура, которой занимаются все в меру своих возможностей (или не занимаются вообще), — это порождение демократии: в утренней зарядке не побеждает никто и никто не напрягается сверх меры. Коллективные парады физкультурников, которые не борются друг с другом, но действуют сообща, социалистические режимы всегда противопоставляли индивидуалистическому аристократическому спорту — пока он не стал интерпретироваться как способ доказательства преимуществ социализма, который гораздо лучше формирует сверхлюдей, чем буржуазный строй.

Во времена расцвета демократии ее дух проникает и в культуру, что резко понижает уровень последней. Здесь тоже торжествует правило «один человек — один голос», которое несовместимо с иерархиями, с признанием разной степени талантливости — с признанием того, что один великий художник стоит десятков тысяч бездарных рифмоплетов или музыкантов-попсовиков.

То же самое происходит и в сфере науки, и в сфере политики: под натиском масс, написавших на своих демократических знаменах: «Право голоса для всех», рушатся веками складывавшиеся многоступенчатые иерархии, перестают иметь значение степени и звания. Все объявляются равными всем. Величие определяется успехом, а успехтиражом: но ведь тираж — популярность! — определяется гем, насколько произведение нравится толпе, способной платить.

Ф. Ницше, таким образом, создает своего рода романтическую утопию, которая — подобно утопии Платона — проникнута тоской об ушедшей аристократии (в переводе это слово означает «власть достойнейших»). Таким образом, Ницше — единомышленник не фашистов, любивших ходить строем, а Гераклита, который призывал беды на головы своих земляков-эфесцев, выгнавших из города его друга, лучшего среди них, со словами: «Пусть не будет среди нас ни лучших, ни худших».

«Бог умер»

Эти слова у Ф. Ницше кричит безумец, обращаясь к толпе. Поэтому авторской интерпретации у Ницше мы не найдем. Остается только предполагать, что хотел сказать философ. Для человека верующего бог умереть не может, ибо он вечен. Для атеиста бог тоже не может умереть, потому что его никогда не было.

Тот, кто говорит, что бог умер, подразумевает, что бог когда-то был, а теперь его нет. Как же это произошло? И почему Ф. Ницше называет себя антихристианином, но вовсе не утверждает, что бога никогда не было?

Ф. Ницше доводит до конца идею И. Канта, который считал, что надо жить так, как если бы бог был (хотя мы и не можем ничего сказать о боге научно). Если мы живем так, как если бы бог был, это заставляет нас выполнять моральные заповеди, данные богом, — и на этом держится порядок в обществе, в отношениях между людьми.

При этом, однако, Ф. Ницше перенес эту идею И. Канта на историю, рассматривая ту роль, которую в разные века религия играла в жизни европейского общества. Бог был жив, пока вера в него поддерживала моральные устои общества. Бог умер, как только вера в него перестала поддерживать эти устои.

Поэтому Ф. Ницше занимает довольно странную и непривычную позицию: он полагает, что бог был жив не при жизни Христа, а тогда, когда в средние века христианской церкви удалось окрестить язычников, населявших Западную Европу, и создать сильные государства, дисциплинирующие людей. Ницше сравнивал человека с яблоком, мякоть которого — животные инстинкты, а кожура — культура, не позволяющая им вырваться наружу. Эта дисциплинирующая «кожура», по мнению Ницше, и была создана в средние века церковью. Именно тогда, во времена господства церкви в союзе с феодальной аристократией, люди стремились к высокому, к небесному. Бог побуждал человека становиться лучше, подниматься над суетой, проявлять по максимуму свои способности и индивидуальность. Церковь — что важно отметить — была в средние века мужественной, воспитывала воинов-рыцарей, совершавших во славу бога крестовые походы.

Сегодня этот бог, способный воодушевлять на подвиги, умер. Люди измельчали и превратились в «безгеройную» толпу. Их измельчание и стандартизацию Ф. Ницше прямо связывает с индустриализацией, с превращением человека в придаток машины. В эти времена власть закономерно переходит к женщинам, которые, по мнению Ницше, существа заурядные, склонные подражать друг другу, действовать стандартно. «Машинные» времена и порождают демократию и социализм — господство средних, заурядных людей.

Если раньше вера возвышала, вела на подвиги, создавала незабываемых героев, то сегодня вера выродилась — она зовет только к заботе о слабых и немощных. Это потому, что прежние, мужественные, носители христианской веры потеснены слабыми, женственными, заурядными людьми, захватившими христианство и превратившими его в свое оружие в жизненной борьбе.

Из учения Христа исчезли все упоминания о борьбе, о том, что он принес своим последователям «не мир, но меч». Зато на передний план выдвинулась любовь к ближнему, которая все больше интерпретируется как альтруизм, как призыв заботиться о слабых и убогих. Таким образом, слабые и убогие осуществили «восстание рабов в морали», стремясь сковать сильных, которые завоевали свое положение в обществе или заработали его упорным трудом.

Бог умер, потому что безудержная пропаганда немощных и неудачливых людей как самого ценного в мире подрывает основы успешной общественной жизни — желание упорно трудиться и укреплять государство.

Задача философа

Ф. Ницше видит ее в том, что философ призван поддерживать свой народ в оптимальной форме. Философ выступает у Ницше своего рода оператором парового котла, в котором создается энергия народа. Вся эта энергия проистекает из «воли к мощи». В животном мире эта «воля к мощи» ведет к прямой насильственной борьбе, а у людей — к борьбе культурной, цивилизованной, т. е. заключенной в строгие рамки. Эта борьба может и должна представлять собой честную конкуренцию, состязание по честным правилам, которое позволит поддерживать в обществе высокий уровень производительности труда, изобретательность и творчество, короче говоря — обеспечивать быстрое развитие экономики и культуры. Но будет беда, если это соревнование перерастет в нечестное соперничество, выльется в борьбу с применением насилия.

Опасно, если «паровой котел» народа окажется перегретым таким образом — это чревато взрывом. Но опасно и противоположное — недогрев и затухание котла, когда тяга общества к борьбе, к честному состязанию гаснет. У людей опускаются руки, никто не хочет напрягать силы, — а такое непременно произойдет, если в обществе действительно будут достигнуты реальное равенство, братство и любовь.

Ф. Ницше полагает, что философ при «перегреве котла», дающего энергию народу, должен уменьшать под ним огонь, а при его чрезмерном остывании — усиливать.

Гасить чрезмерную тягу к состязанию, которая может обернуться агрессивностью, можно с помощью христианства, проповедуя ненасилие и любовь к ближнему.

Но машина, в которой есть только тормоза, но нет двигателя, не поедет. Нужен двигатель, который заставит общество идти вперед. Для создания такого двигателя требуется «антихристи;

анская" религия, которая будет звать не к любви и всепрощению, а к состязанию и развитию, к выходу на новые рубежи.

Такой религией, по мнению Ф. Ницше, и должна стать вера в сверхчеловека и в Заратустру как его пророка.