Подлинное и неподлинное существование. 
Пограничные ситуации

Итак, человека можно рассмотреть в мире — в мире, сформированном наукой и техникой, в конечном счете-рассудочным мышлением ученых.

Но человека можно рассмотреть и как экзистенцию — как это делают художники, поэты и экзистенциалисты.

Если рассуждать чисто теоретически, то можно свободно выбирать то один подход, то другой. То рассматривать человека в мире, как наука, то рассматривать его как экзистенцию. Все зависит только от желания рассматривающего.

На самом же деле это — не так. Все это давно не зависит от нашего выбора. И не только потому, что наука навязывает нам себя, а в последнее время — с помощью «информационных технологий» — особенно агрессивно, устраивая нам непрерывный ЕГЭ по каждому жизненному поводу. Нет никакого свободно выбирающего способ рассмотрения человека. Потому что наукой за прошедшие четыре века уже сформирован научный — стандартный — человек.

Введение

«образовательных стандартов» только раскрыло глаза на то, что существует уже давно — образование стандартно, образование производит стандартных людей. Само слово «образование» означает «придание образа». Образ можно придать только тому, что раньше образа не имело, т. е. было без-образным, безобразным.

Человек без образования — безобразен. Все нестандартное — безобразно. Вот стиль мышления технократической современности. Человек жалуется, что ему не дают проявить индивидуальность. Но у него нет и не было индивидуальности (все его индивидуальные «креативы» настолько мелки, что их не стоит принимать во внимание). Человек — стандартный продукт стандартных технологий. А с прогрессом глобализации стандарты станут общепланетными — и процесс завершится.

Таким образом, речь идет не просто о теоретическом различении существования «в мире» и подлинного существования внутри себя. Речь идет не о двух разных взглядах на человека, а о двух разных способах существования его самого. Наука, рассматривая человека в мире, не просто прилагает к нему свой метод мышления. Она, превратившись в господствующую в обществе идеологию, давно уже формирует человека в соответствии со своими представлениями.

Другими словами, неверно полагать, будто в нынешние времена существует уникальный человек, а наука пытается подогнать его под какие-то свои обобщенные формулы. Нет, уникального человека уже давно не существует — по представлениям экзистенциалистов, именно потому, что в современном обществе возобладало научное мировоззрение. Создав себе абстракцию «человек вообще», наука уже внедрила ее в жизнь, сформировав такого «обобщенного» человека на практике. Этот «усредненный» человек потому и укладывается столь легко в различные социологические и статистические обобщения, что он уже «обобщен» предварительно, утратил в сциентистском обществе свое индивидуальное лицо, стал «массовым».

С каким же социальным феноменом это связано?

По мнению экзистенциалистов, повинны в этом не крупное машинное производство и «индустрия культуры», которые капитализм порождает в своем стремлении удешевить товары и победить в конкурентной борьбе. Наоборот, и капитализм как общественный строй, и организация производства, и унификация культуры объявляются следствием распространения в обществе научного мировоззрения, следствием просвещения. В этом повинны созданные наукой средства массовой информации и тиражирования произведений культуры («эра Гутенберга»), реклама, формирующая в обществе моду на все и единообразие его членов.

Таким образом, существование «в мире» есть жизнь в толпе, следование общепринятым ценностям и стандартам, массовой моде. Современный человек, однако, принимает состояние такой унифицированности за благо и удобство. Ведь унифицированность избавляет его от необходимости самостоятельно принимать решения и нести всю полноту индивидуальной ответственности за них. Она избавляет от того самого «бремени свободы», которое, как говорит Великий Инквизитор у Ф. М. Достоевского, ложится на человека тяжким грузом. Жизнь по формуле «я как все» позволяет поделить ответственность за свои поступки со всеми, поступающими так же.

Самый большой коллективист — это хулиган, который приведен в отделение полиции. Он совершенно нивелирует свое Я, он лишает себя всякой индивидуальности. Он говорит: «Все пошли в парк. Все выпили. Все стали бить. Все убежали — а вот меня поймали». Говоря так, хулиган рассчитывает, что ответственность за злодеяние будет поделена на всех. Ему лично удастся если не избежать ее, то хотя бы получить мизерную часть наказания, поделенного на всех.

Существование в толпе, конформизм, стандартность удобны для человека, который хочет уйти от ответственности за сегодняшнее состояние мира, укрыться от пристального и всепроникающего ока власти. Как бы человек не льстил себе, мысля себя неповторимым и уникальным, он никогда не решится выделиться из толпы, потому что тот, кто выделяется, подставляет себя под удар — на него сваливают всю ответственность, ему выпадает полная мера наказания.

Поэтому человек не спешит расстаться с неподлинным, несобственным существованием, хотя и ворчит, что живет навязанной ему жизнью. Жить «как все», чтобы все было «как у людей» — это незатруднительный, безответственный и беспечальный способ существования.

Выйти из этого состояния человек может только после сильнейшей эмоциональной встряски. Суть ее состоит в том, что человеку вдруг открывается, что он не просто смертен, а внезапно смертен. Человек полагает, что он уникален, и у него еще будет время проявить эту уникальность, чтобы запомниться богу и человечеству. А пока можно пожить «как все», стандартно. Но переживание какого-то события — реального или созданного художником в сфере искусства — открывает человеку, что он может умереть внезапно. И тогда после него не останется никакого индивидуального, уникального следа. На его надгробной плите можно будет написать только: «Жил, как все». Такая перспектива ужасает — и человек бросается на поиски средств самовыражения. Впрочем, он может еще некоторое время продолжать прежнюю, неподлинную, стандартную жизнь — и окружающие даже ничего не заметят. Зато в душе у него будет бушевать буря, страх затеряться среди толпы будет сменяться надеждой «найти себя» и т. п.

Экзистенция и есть непрерывная смена переживаний по поводу тех или иных ситуаций. Ситуации эти можно сравнить с математическими задачками. Предметное содержание этих задачек — всякого рода идущие навстречу друг другу пешеходы, заполняющиеся из двух труб бассейны и т. п. — само по себе никакого значения не имеет. С помощью задачек их составители указывают на математическую истину. Точно так же совсем не важно, в сущности, предметное содержание ситуаций, которые переживает человек, — не важно, волнует его обмен квартиры, предложение совершить предательство или еще что-то. Важно, что такие ситуации позволяют задуматься о подлинности или неподлинности своей жизни, испытать экзистенциальные переживания.

Те ситуации, которые более всего наводят на размышления о подлинности или неподлинности, собственности или несобственности своего существования, у К. Ясперса называются пограничными ситуациями. Они пограничны, потому что могут стать переходом от неподлинного существования к подлинному.

К. Ясперс отмечает, что иногда, переживая и осмысляя некоторые ситуации, человек испытывает настолько сильное потрясение, что оно способно побудить его выйти из существования в мас;

се, в толпе. Размышляя (но не холодно, а предельно эмоционально!) о роли случая в собственной жизни, о том, насколько ее определили такие случайные факторы, как рождение в той или иной семье и местности, в то или иное время, обучение в той или иной школе, выбранной случайно, работа по профессии, которая «подвернулась», но не была результатом глубокого и исключительно личного выбора и т. п., человек обнаруживает, насколько его жизнь не принадлежала ему самому, была несобственной. Это — пограничная ситуация случая.

К ней присоединяются пограничные ситуации борьбы и вины — переживания, связанные с необходимостью раздвигать в жизненной борьбе локтями других, вместо того чтобы открыть им собственную душу, а также ощущение вины за погубленные в себе самом возможности — мы могли бы стать великими футболистами (актерами, балеринами, мастерами-ремесленниками или поэтами), мы так хорошо начинали, но так и не стали…

Наконец, сильнее всего воздействует пограничная ситуация смерти: переживание ее неотвратимости и возможной внезапности окончательно потрясает человека. Его охватывает глубокий ужас, хорошо знакомый нам по произведениям А. П. Чехова: жизнь растрачена понапрасну, и если вдруг завтра придется умереть, то что останется от меня моего собственного, уникального и неповторимого? Неужели же я так и не заслужу ничего, кроме ужасных слов: «Жил, как все»? Неужели ничего не останется от моего уникального внутреннего мира, который, конечно же, был, но непрерывно заслонялся необходимостью поступать как все?