Кризис социально-духовных ценностей. 
Роль философии и образования в их «восстановлении»

В результате изучения главы 5 студент должен:

знать

• технократические и антитехницистские концепции оценки научнотехнического и социального прогресса;

уметь

• найти им подлинную альтернативу в духе единства гуманизма, науки и морали и па этой основе;

владеть

• методологией соединения в процессе образования идей научно-технического прогресса, свободы и ответственности.

XX в. поставил под сомнение безоговорочную веру в знания, разум, прогресс, во многие другие ценности, которые исповедовали европейцы, начиная с Возрождения и Нового времени, а главное — веру в человека.

Выдающиеся мыслители о причинах социально-духовного кризиса человечества

Ф. Ницше (1844—1900) был одним из первых мыслителей, который еще накануне XX в. осознал тяжелые негативные последствия европейского развития. В его картине будущего Европы господствует машина, на переднем плане социальной арены — средний человек, человек массы. Культура рушится, образование подменяется пустым знанием, душевная субстанциональность вытесняется скукой, скука сопровождается острыми ощущениями. «Вся наша европейская культура давно уже движется с мучительным напряжением, с дрожью и скрежетом, нарастающим от десятилетия к десятилетию, навстречу катастрофе; движется не спокойно, а судорожно, стремительными рывками, словно через силу:

«скорей бы уже конец, лишь бы, не опомниться, ведь очнуться и опомниться так страшно», — пишет Ницше. — Быть может, все человечество есть лишь одна ограниченная во времени фаза в развитии определенного животного вида — так что человек возник из обезьяны, и снова станет обезьяной". Как с падением римской культуры «наступило всеобщее обезображение человека в пределах римской культуры, так с каким-либо позднейшим упадков всей земной культуры может наступить еще большее обезображение и, наконец, озверение человека, вплоть до уровня обезьяны»^[1]. Во многом Ницше оказался прав. Вера в разум, рационализм в XX в. выродилась в апологетические по своей сути «прогрессистские» концепции с характерным для них представлением о науке и технике, как единственном средстве разрешения любых человеческих проблем и достижения социальной гармонии.

Бесспорно, благодаря науке и технике, человек, действительно,.

«расколдовал» мир, открыл многие тайны природы и во многом преобразовал ее, подчинив своим целям. Наряду с этим, развивающееся научное знание, как это ни парадоксально, во многих людях возбуждает чувство неуверенности, поскольку, оно, с их точки зрения, не «расколдовывает», а, напротив, «заколдовывает» мир. Модель Вселенной И. Ньютона была понятной, ее можно было представить. Космология же, базирующаяся на теории относительности А. Эйнштейна, фактически чисто умозрительна, ее невозможно представить.

Положение, в соответствии с которым около 600—1000 млн лет назад материя начала расширяться из одной начальной точки, может быть подтверждено математически. Но это имеет значение для специалистов. Большинство же людей модель Большого взрыва, положившего начало образования Вселенной, должны принять на веру. Во всяком случае, для многих людей она не более, а, может быть, и менее доказательна, чем библейская концепция происхождения мира. Тем более, что последняя вполне представима. Не прибавляет оптимизма в отношении науки и техники тот факт, что их прогресс привел к созданию термоядерного оружия, в результате применения которого человечество может быть уничтожено. Точно также благодаря беспредельному применению науки и техники в производственной деятельности человека биосфера все более становится непригодной для обитания.

Разумеется, решающая причина деградации окружающего нас мира природы и общества, коренится не в науке и технике, а прежде всего в самом человеке. Однако духовные традиции и философские концепции, сформировавшиеся под воздействием научно-технического развития, оказали огромное воздействие на формирование стиля мышления и нравственных установок человека, в первую очередь, конечно, европейца. Он признает реальным лишь то, что осязает, чем можно овладеть и т. п. Для такого стиля мышления характерно ограничение феноменами (в кантовском смысле), тем, что «является». Такой стиль мышления не способен проникнуть в сущность бытия, увидеть перспективу. «Техне» (греч. — умение, искусство, ремесло), которое прежде было подспорьем науки, ищущей смысл в самом бытии, стало для современного человека главным, тем, что поистине определяет для него все возможное.

И если в эпоху античности человек был «слит» с окружающим его миром, с природой, с государством-полисом, если в средневековье он, возвышаясь над природой, полностью зависел от Бога, то в эпоху Нового времени он осознает себя господином над природой, стремится к господству над ней. К чему все это привело в реальной жизни? Материальная сила, мощь человека постоянно росли, а разум и нравственность зачастую не соответствовали этой мощи. Ведь именно в нашу эпоху, в XX в., разразились самые разрушительные войны, совершены самые бесчеловечные преступления. И продолжают совершаться. Сегодня не только многие страны не могут жить в мире, но зачастую нет мира в границах одной страны; ее раздирают гражданские войны, национальноэтнические и религиозные конфликты.

В 70-е гг. XX в. видные мыслители, объединившиеся в так называемый Римский клуб, сформулировали для человечества две альтернативы.

• 1. Если нынешние тенденции роста мирового населения, индустриализация, загрязнения, производства продуктов питания и истощения естественных ресурсов сохранятся, то пределы роста на планете будут достигнуты в течение 100 лет. Результатом будет внезапный и неконтролируемый спад как населения, так и производственных мощностей.
• 2. Имеется возможность изменить эту тенденцию роста и создать условия экологической и экономической стабильности, которые сохранились бы и в будущем. Состояние глобального равновесия, устойчивого и «предохраняющего» развития может быть рассчитано так, чтобы потребности каждого человека удовлетворялись и чтобы для всех были равные возможности реализации своего потенциала. И чтобы при этом космос, природа не разрушались, не деградировали.

Ясно, что мы, люди, должны добиваться осуществления второй возможности. И ясно также: чем раньше мы начнем работать для достижения этой цели, тем больше надежды на успех. Надежда, прежде всего, коренится в духовной культуре человечества, в тех предостережениях, которые высказывали выдающиеся мыслители, ища способы противодействия опасным тенденциям развития. Уже Ф. Ницше говорил, поскольку мы можем представить себе «озверение» человека, постольку вполне возможно, что мы в состоянии и предотвратить эту «перспективу» для человечества.

В XX в. лидеры «франкфуртской философско-социологической школы» Т. Адорно (1903—1969) и М. Хоркхаймер (1895—1973) настойчиво предостерегали: в современном обществе техника и наука, громадные бюрократические учреждения так поработили человека, что он превратился в их простую функцию. Хоркхаймер и Адорно полагают, что рожденное в эпоху Нового времени стремление подчинить природу своим целям обернулось для человека инструментализацией его разума, подчинением его целям выгоды. Подобное технократическое отношение человека к окружающему миру и привело в конце концов к атомным бомбардировкам и манипулированию сознанием людей.

Адорно и Хоркхаймер приходят к жесткому выводу: в современных условиях человечество погружается в варварство. Просвещение саморазрушается. Культура, с одной стороны, превращаются в индустрию пошлости, с другой, — впадает опасную мифологию фашистско-националистического толка. В результате личность, ее свобода гибнут. После Освенцима, писали Адорно и Хоркхаймер в 1947 г., уже невозможно говорить о прогрессе культуры и свободы человека.

Однако, выход из этой ситуации, по их мнению, все-таки есть. Человек, полагают Адорно и Хоркхаймер, может противостоять давлению этих тенденций. В сущности, эти тенденции мнимообъективны; только ложное, извращенное сознание воспринимает их ка к объекти в нонеодол и м ые.

Но как этим тенденциям противостоять? Надо возродить подлинный разум. Подлинный разум — противник тотального, тождественного. По сути он — всегда противоречие, оппозиция всему, что покушается на свободу, на единичное, личное. Надо отказаться от построения науки как дедуктивной системы, от ориентации на техническую применимость ее достижений в качестве критерия истины и т. д. Необходимо учитывать социально-исторический контекст развития науки, возможные социальные последствия ее открытий, оценивать эти открытия с нравственно-гуманистических позиций. Разум, просвещение в точном смысле слова должны быть ориентированы на человека; их цель — утвердить достоинство человека, помочь ему обрести смысл жизни.

Видный философ из ФРГ Ю. Хабермас (1929), в свое время принадлежавший к «франкфуртской школе», также полагает, что техническому разуму, технической рациональности можно противостоять. Но для этого человек в своих решениях должен исходить, прежде всего, из ценностей развития личности, расширения ее свободы и ответственности. Вместо господства над природой он должен стремиться природу сделать своим партнером; в сфере человеческих отношений он должен укреплять коммуникацию, символически опосредованное взаимодействие людей. Не объективные законы, а нормы поведения, выработанные на базе интерсубъективного соглашения, вот, по Хабермасу, спасительная альтернатива господству технического разума.

М. Шелер (1874—1928) полагает, что кризис современной цивилизации во многом обусловлен отступлением европейского человека от Бога, от христианской этики, в частности, от идеи христианской общины.

В чем это отступление нашло свое выражение? В одностороннем индивидуализме капитализма, коллективизме социализма с их общей противоположностью христианским идеям и моральной солидарности самостоятельных личностей, в существовании «абсолютных» и «суверенных» государств, в политическом и культурном национализме, в вытеснении современными классами сословного строя, христианского экономического уклада, совместно организованного для удовлетворения потребностей, буржуазно-капиталистическим экономическим укладом с ничем не ограниченным производством, в отделении искусства, философии и науки от церкви благодаря так называемой идее «автономной» культуры.

За вею историю человечества современная эпоха — первая, подчеркивал Шелер, когда человек стал проблематичным для самого себя, когда он больше не знает, что он такое, и в то же время знает, что он этого не знает.

Возрождение человека Шелер связывает с апелляцией к абсолютным ценностям христианской этики. Человек — не творец, не создатель ценностей, ценности независимы от него. Задача человека (в процессе образования и самообразования) — познать и реализовать эти ценности. Шелер критикует Канта, поскольку, считает он, этика Канта имеет формальный характер, потому что все нравственные действия последний сводит только к обязанностям.

Речь же должна идти не только о том, чтобы знать, что мы должны следовать нашему долгу, но и знать, что такое наш долг.

Сознание обязанности недостаточно. Подлинная этика — это этика любви; любовь выше долга. Однако любовь — не только отношения между личностями. Подлинная любовь тяготеет к бесконечному, она выражается в любви конечного человека к бесконечной личности, т. е. к Богу.

Остро негативно оценивает сегодняшнюю повседневную общественную ситуацию экзистенциалисты. По их мнению, человеку, прежде всего, угрожает технизация жизни. В современном обществе, считал М. Хайдеггер (1889—1976), человеку присуще неподлинное бытие. Повсюду действенность, например эффективность, бытие как таковое уже «не правит». Повсюду заорганизованный порядок, все планируется, все становится функцией руководящей деятельности (в том числе поэзия, культура), все растворяется в процессе нарастающего манипулирования всем, чем можно манипулировать.

Манипулирование всем, круговорот потребления всех материалов, включая человека, окончательно превратил мир в «не-мир». В «не-мире» утверждается блуждающий способ существования, когда распространяется пустота и скука, требующие одного — единообразного порядка. Статус человека сводится к статусу трудящегося животного. Такому человеку не нужна истина. Им движут животные инстинкты.

Современная техника, утверждает также К. Ясперс (1883— 1969), радикально изменила жизнь человека, насильственно переместила трудовой процесс в сферу массового производства, превратила все существование в действие некоего технического механизма, всю планету — в единую фабрику. Тем самым произошел полный отрыв человека от его почвы. Он становится жителем Земли без родины, теряет преемственность традиций. Дух сводится к способности обучаться и совершать полезные функции. «Поэтому — продолжает Ясперс — человек живет либо в состоянии глубокой неудовлетворенности собой, либо отказывается от самого себя, чтобы превратиться в деталь машины, не размышляя предаться своему витальному существованию, теряя свою индивидуальность, перспективу прошлого и будущего, и ограничиться узкой полосой повседневности, чтобы, изменяя самому себе, стать легко заменяемым и пригодным для любой поставленной перед ним цели, пребывать в плену раз навсегда данных, непроверенных, легко сменяющих друг друга иллюзорных достоверностей. Превращая отдельных людей в функции, огромный технико-бюрократический аппарат лишает их субстанционального содержания жизни. Он пересыпает их, как песок, переставляет с одного места на другое. Превращенный в функцию, прикованный к ближайшим целям, человек утрачивает перспективу, не способен охватить жизнь в целом»¹.

В том же духе рассуждает и X. Ортега-и-Гассет. Технический прогресс, по его мнению, повысил материальный уровень жизни, но «понизил» человека, превратил его в человека без корней, не наделенного ни культурой, ни исторической памятью. Массовый человек — это всякий, кто ощущает себя таким же, «как и все» и вместе с тем доволен своей неотличимостью от других. Причем специфика и беда нашего времени в том, что посредственность провозглашает и утверждает свое право на пошлость или, другими словами, утверждает пошлость как «право».

Сегодня мир все более попадает во власть посредственности, людей без различий, без подлинной человеческой сущности и судьбы. Цель человека — занять по возможности хорошее место в аппарате. Государственный аппарат покровительствует «беспардонным» людям, обладающим такими способностями, как умение молчать, подкупить, обмануть, лгать и т. д.

Наша собственная история, наша современная жизнь — убедительное свидетельство всесилия бюрократии, ее некомпетентности, нравственной низости и т. п. Ф. М. Достоевский в свое время очень резко отзывался о русской бюрократии: «Всякий знает, что такое русский чиновник. Это нечто сердитое и раздраженное, высокомерное и гордое… Особенно это наблюдается в самой мелкой букашке, вот из тех, которые сидят и дают публике справки, принимают от вас деньги и выдают билеты и прочее. Публика толпится… Вы добились наконец вашей очереди, вы стоите, вы говорите — и он вас не слушает, он не глядит на вас… И вдруг бьют часы и присутствие закрывается — убирайся, публика! Делом русский чиновник занимается мало, но зато — грубость, пренебрежение, враждебность публике»^[2][3].

Воспроизведя при этом слова знакомого чиновника о том, что «мы, бюрократия, составляем в государстве все, в сущности мы — то и есть государство и все, а прочее — а прочее лишь привесок», Достоевский с горечью констатировал, что это — «грустная правда, действительно существующая»^[4].

Обезличенность, опустошенность современного человека проявляются также в том, что он не знает, что делать и со своим досугом; его свободное время сводится к потребительству, к шумным и пустым развлечениям, либо к дреме и грезам.

Ортега-и-Гассет справедливо отмечает, что если повседневная жизнь сводится к удовлетворению частных, узко прагматических интересов, то она отнюдь не способствует возвышению личности, развитию ее субъективности. Истинное ощущение «полноты» жизни состоит не «в удовлетворенности достижением всех земных благ: не может быть сопоставимо с ощущением отдохновения в конце пути. Уже Сервантес говорил о том, что движение всегда лучше, чем отдых. Знаменитое время „изобилия“ на самом деле — тупик в конце пути. Бывают такие времена, когда общество приходит в упадок именно потому, что люди не знают, как обновить свои желания, и умирают от удовлетворения, подобно умирающему счастливому трутню после брачного полета. Поэтому, как это ни удивительно, но именно во времена так называемого „изобилия“ люди чувствуют особую пустоту своего существования».

Однако неудовлетворенные материальные потребности (и тем более духовные) также мешают развитию личности, оскорбляют достоинство человека.

Потребление, конечно же, необходимая форма самовыражения человека, способ и форма его взаимоотношений с другими людьми. Объем индивидуальных потребностей — необходимый показатель внутреннего богатства человека. Только благодаря предметно развитому богатству человеческой сущности развивается «богатство субъективной человеческой чувственности»¹, — справедливо писал К. Маркс в «Экономическо-философских рукописях 1844 года». Важно только, чтобы в результате расширения круга потребностей человек не становился «изобретательным и всегда расчетливым — рабом нечеловеческих, рафинированных, неестественных и надуманных вожделений»^[5][6]. Важно, чтобы удовлетворение материальных потребностей служило стимулом духовного подъема, рождало стремление овладеть высокими духовными ценностями.

Считая характерной чертой повседневной жизни современного общества выдвижение на авансцену истории массы, К. Ясперс, X. Ортега-и-Гассет вместе с тем подчеркивают, что массу следует отличать от народа. Народ объединяет личностей, осознающих себя в своих жизненных устоях. Масса, напротив, не структурирована, не обладает самосознанием, она лишена каких-либо отличительных черт, свойств, традиций, почвы. Масса не ведает ответственности. Она легко может стать орудием того, кто льстит ее влечениям и страстям. Вполне могут сложиться такие условия, в которых безрассудные массы будут взаимодействовать с манипулирующими ими тиранами.

Опасность массы заключается также в том, что процесс омассовления захватывает и многих из тех, кто считается принадлежащим к духовной элите, к интеллигенции, например ученых, деятелей культуры. Прогресс науки породил, по крайней мере, на сегодняшней ступени ее развития, узкую специализацию. Узкий специалист, не сознающий границ своей компетенции, не обладающий высоким нравственным чувством, обо всем судит с амбицией и апломбом. Следствием этого, отмечает, в частности, X. Ортега-и-Гассет, является то, что хотя «ученых» сегодня значительно больше, чем в прошлом, но образованных людей становится меньше. Это оборачивается большой угрозой для науки, поскольку она все больше требует синтеза знаний из различных областей.

Если ученый не осознает границ своих знаний, он вместо того, чтобы быть антиподом массы, сам являет собой пример массового, примитивного человека. Настоящий ученый — не просто создатель нового, это человек, ищущий истину, создающий новое ради блага людей. Он должен знать, что такое добро и зло, бороться за торжество добра. Мораль и наука имеют общую основу, обе взывают к всечеловеческой общности. И научные истины, и моральные принципы основываются на дискуссии, диалоге, компромиссе между людьми, что само по себе предполагает идею всеобщности, идею солидарности.

В свое время один из основоположников кибернетики Норберт Винер подчеркивал, что для ученого важно не только знание о том, как делать, но и (особенно) что делать, т. е. важно знать не только то, каким образом достичь своих целей, но и каковы должны быть эти цели.

«Омассовление» интеллигента находит свое выражение в отрыве от национальных корней.

Отрыв интеллигенции от национальной культуры приводит ее к преклонению перед тоталитаризмом. На словах интеллигенция любит свободу, уважает демократию, а на деле любит ортодоксию и тотальную дисциплину — в этом выражается ее патриотизм. Интеллигенты, которые должны стоять на страже духа и критического разума, зачастую готовы служить любым властителям, сегодня — одним, завтра — другим, считает английский писатель Дж. Оруэлл.

Многие английские интеллигенты, продолжает Оруэлл, восхищались мощью гитлеровской Германии, энергией и жестокостью нацистского режима. Но после краха рейха интеллектуалы были в числе тех, кто требовал раздела Германии, наказания «всех» немцев.

Подобная беспринципность — «естественная» реакция интеллигенции, результат свойственного ей «двоедушия», «двоемыслия», подчеркивает Оруэлл. Интеллигенции, считал он, не хватает порядочности, простой порядочности, включающей в себя протест против жестокости, подлости, сочувствие слабому, великодушие к поверженному противнику, самоотверженность в борьбе со злом.

Беда, грехопадение интеллигенции заключаются в том, что она оперирует абстрактными понятиями, жертвует во имя абстрактного человечества конкретным человеком, его страданиями, его болью. Основой морали является признание свободы как онтологического, по мнению Бергсона, свойства человека. Человек инстинктивно стремится к свободе, к созданию свободного сообщества. Однако фатализма здесь нет. Устремленность к свободе нужно осознать, нужна сознательная ответственность за свободу.

Интеллигент не должен быть утопистом, не должен навязывать представление о некоем идеальном бытии человечества. Он должен помогать отличать лучшее от худшего и постоянно стремиться к лучшему, помогать ему утверждаться.

Важно запомнить

Простая порядочность, в конечном счете, — вот основа цивилизованности. Если бы большинство интеллигенции обладало порядочностью, если бы оно не преклонялось перед властью, ни один бы тоталитарный или авторитарный режим не смог бы утвердиться, не смог бы держаться долго. Таков вывод Оруэлла, который он сделал, наблюдая английскую интеллигенцию 40—50-х гг. XX столетия и более позднего времени.

Но то же самое можно сказать и о нашей интеллигенции. Ее представители сыграли свою роль в утверждении в стране авторитарного режима. Призванные по своему определению быть совестью народной, с этической точки зрения оценивать ситуацию, немало ее представителей вели и ведут себя безнравственно, клевещут сегодня на свой народ, говоря, что это дескать «совки», «чернь» и т.и.

Человек не может полностью утратить свою сущность. Несмотря на глубокий духовный кризис человечества, подчеркивает, например, К. Ясперс, человек не может вообще перестать быть человеком. Он может погрузиться в сон, отсутствовать, забыть о себе. Но человек не может превратиться в обезьяну или муравья, или (в нашу эпоху) в механизм рефлексов. Человек всегда может восстановить свою сущность. Для этого он должен осознать себя не просто существом, руководимым инстинктом, не просто вместилищем рассудка, но такое существом, которое, возвышаясь, «выходит» за свои пределы.

К. Ясперс призывает человека восстать против мира неподлинного существования. Решающий фактор этого противодействия, философ видит в единении и коммуникации людей. Суть требований коммуникации, по мнению К. Ясперса, заключается в следующем.

• 1. Принимать исторически другое, сохраняя верность собственной историчности.
• 2. Подвергать сомнению объективность того, что становится общезначимым, не ослабляя при этом притязание правильного на значимость.
• 3. Отказаться от притязаний на исключительность, ибо это ведет к разрыву коммуникации, не теряя при этом безусловности собственной основы.
• 4. Спорить, бороться с другими, но этот спор, эту борьбу превращать в борьбу-любовь, союз на основе истины, которая возникает всегда в общности, а не в изоляции.
• 5. Идти в глубину, которая открывается в расщеплении на многообразное, одной из составляющих которого являлось и Я.

В конечном счете, каждый человек должен осознать свою метафизическую вину за то, что происходит в мире. Каждый человек виновен в меру отсутствия света в собственной душе и бескорыстной любви к людям, считает К. Ясперс.

Ж.-Г1. Сартр считает, что если в человеке есть чувство ответственности, если он понимает, что такое свобода, он сможет преодолеть абсурдность любого существования, даже существования в атомном мире. Более того, теперь в условиях угрозы уничтожения человечества, свобода человека является «чистейшей». — Все человечество, если оно продолжает жить, то не просто потому, что оно родилось, но потому, что оно решило продолжать свою жизнь. Существо, которое обладает атомной бомбой, стоит выше собственного порядка, так как оно ответственно за жизнь свою и жизнь других людей.

Наряду с подобными антисциентистскими, антитехницистскими концепциями поиск гуманистических решений продолжается и в русле сциентистских, технократических теорий. Их идейной основой являются, по сути, позитивизм и неопозитивизм с культом науки. Позитивисты и неопозитивисты отказываются от ценностных суждений, от всех понятий и предложений, которые не могут быть подтверждены в опыте. К числу таковых относятся философские понятия: дух, материя, законы, этические и эстетические суждения и т. п. Главное — апелляция к науке, к ее универсальным методам, распространение их на все сферы жизни человека. В этом духе в середине XX в. заявили о себе представители так называемого «критического рационализма» — К. Поппер, Г. Альберт и другие философы. Для них образцовым является естественнонаучный, эмпирико-аналитический метод исследования. При этом, «критические рационалисты» провозглашают принцип отказа от противопоставления философии и науки; как наука, так и философия должны функционировать по гипотетическим моделям «если — то» отношений, которые должны постоянно подтверждаться. Критическое отношение к познавательным возможностям человека является базисный установкой критического рационализма, подчеркивает К. Поппер (1902—1994).

Рассматривая социальные явления, он отвергает любые решения, основанные на оценке. Они должны быть заменены ценностно-нейтральными предложениями, прежде всего предложениями постепенных, частичных, реформ, постепенных, частичных шагов и т. п. Ориентация на реформы исключает тотальную критику общества, как нечто иррациональное. Она отвергает также политический радикализм революции, потому что методы насилия в революции после ее победы неизбежно институционализируются и превращаются в самоцель. Такова диалектика революции, утверждает К. Поппер.

Г. Ллъберт (1921), как и Поппер, выступает сторонником идеи: каждая вещь заслуживает улучшения. Философия должна подвергать все сомнению. Нет никакого фундамента для безошибочного мышления и поведения. Поэтому ключевой принцип критического рационализма — фальсификация: теория тем лучше, чем больше она содержит эмпирического материала, который подвергается критике. Поиск архимедова пункта познания — постановка проблемы. В духе К. Поппера, Г. Альберт утверждает: к истине человек может приблизиться посредством метода проб и ошибок, но без уверенности ее достичь. («Трактат о критическом разуме»).

В духе «критического рационализма» решительно отвергает всякого рода идеологические (т.е. ценностные) мифы К. Ленк (1929). Миф служит эрзацем удовлетворения желания человека найти смысл жизни, особенно в условиях краха ценностей. Применительно к мифу значение имеет не истина, а его мобилизующая сила, его воздействие на волю масс. Если для эпохи просвещения было типично, отказываясь от мифа, апеллировать к разуму, то в современную эпоху упадка декаданса — наоборот: от логоса — к мифу.

По мнению К. Ленка, апогей мифа в Европе — период после первой мировой войны. Старый порядок рухнул; неуверенность, нестабильность породили мифы. Сигнал к созданию мифа тоталитаризма дал Муссолини, который заявил: «Миф — это вера, страсть; нет необходимости, чтобы он соответствовал действительности.

Фактически он и есть действительность, ибо он — надежда, вера и мужество. Наш миф есть нация, наша вера есть величие нации". В Германии нацисты создали миф расы, народа и вождя. В России большевики мифологизировали учение К. Маркса, превратили марксизм в тотальное мировоззрение. Отказ от мифа, апелляция к ценностно-нейтральной науке — вот, по мнению Ленка, на какой основе следует решать современные социальные проблемы.

Вместе с тем, примечательно, что многие ученые-естествоиспытатели отказываются от абсолютизации науки. Так, выдающийся физик К. Ф. фон Вайцзеккер (1912—2007), признавая огромное значение науки в современном обществе, указывает на «беспокоящую амбивалентность» ее достижений. Генетика может помочь человеку, но может сделать из него и робота, манипулируемое существо. Чтобы предотвратить опасные для человека последствия научных открытий, надо обращаться к философии, потому что она всегда спрашивает: для чего, с какой целью, какие последствия для человека будут иметь те, или иные его решения. Сегодня философия особенно нужна; только оно может решить задачу реэтизации тотально неэтической реальности современного мира, подчеркивает К. Ф. фон Вайцзеккер.

К.-О. Апель (1922) автор «трансцендентной прагматики», также апеллирует к «понимающей» науке. Он стремится соединить сциентистскую и философскую традиции особенно в критике идеологии; именно эта критика должна помочь человеку прояснить отношение к «социальным жизненным сферам». Критика идеологии, по К.-О. Апелю, это — «психоанализ» социальной истории, «психотерапия» актуального кризиса человеческого духа и действий.

Апель считает, что в современную эпоху кардинальная проблема — это проблема разума и абсолютных ценностей. Любая философская концепция сегодня должна быть подвергнута испытанию — ответить на вопрос, способствует ли она защите разума и абсолютных ценностей или, напротив, служа идеологии, она, усугубляет кризис разума и релятивизацию ценностей.

А. Швейцер (1875—1965) призывает посмотреть правде в глаза и признать, что с прогрессом познания и практики достигнуть культуры стало отнюдь не легче, а тяжелее. Он отмечает, что «для культуры имеют значение единство, гармония трех видов прогресса: прогресс познания и практики, прогресс приобщения человека к обществу, прогресс духа»^[7]. Наряду с этим, Швейцер указывает на четыре идеала, которые образуют культуру: идеал человека, идеал социального и политического единения, идеал человечества. Мыслитель подчеркивает, что, выдвигая в качестве цели культуры подлинную человечность, мы должны отказаться от некритической переоценки внешней стороны культуры: «Призрак культуры, лишенный духовности, теряет свою власть над нами»¹.

Известный католический мыслитель Р. Гвардини (1885—1968) твердо верит в человека. Причем, именно в «человеке массы» прежде всего, видит человека, имеющего шанс быть личностью, даже если он не может стать универсальной индивидуальностью. «Если культурный уровень тысячи ниже культурного уровня десяти, вправе ли мы говорить, что следовало рождаться не тысяче, а только десяти? Разве предоставление шанса стать личностью не есть нечто безусловное, перед чем должны отступить все прочие соображения? У индивидуалиста есть серьезная причина спросить себя, до какой степени он возводит в абсолют свои же собственные индивидуально-экзистенциальные предпосылки… Вместо того чтобы во имя культивирования индивидуальности протестовать против поднимающейся массы, было бы правильнее поставить вопрос: где лежат человеческие проблемы самой массы? Они заключены вот в чем: поведет ли единообразие, неотделимое от множественности, только к утрате индивидуальности — или также к утрате личности? С первым можно примириться, со вторым — никогда»^[8][9], — пишет Гвардини.

Гвардини считает, что именно внутри массы возникает новая этика — этика солидарности, которая может стать основой гуманизма будущего. «Это товарищество по существованию — по грядущему делу человечества. Если это товарищество будет осмыслено, исходя из личности, оно станет великим положительным началом массы. Идя от него, можно надеяться в изменившихся условиях, задаваемых существованием массы, сызнова отвоевать человеческие ценности доброты, понимания, справедливости»^[10], — подчеркивает Гвардини.

• [1] Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Соч.: в 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 371.
• [2] Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1971. С. 306—316.
• [3] Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч. М.: Наука, 1981. Т. 23. С. 75.
• [4] Там же. Т. 27. С. 28, 31.
• [5] Маркс К.} Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 122.
• [6] Там же. Т. 42. С. 128, 129.
• [7] Швейцер А. Культура и этика. М.: Прогресс, 1973. Ч. 2. С. 329.
• [8] Швейцер Л. Культура и этика. М.: Прогресс, 1973. Ч. 2. С. 332.
• [9] Guardini R. Das Ende der Neuzeit. Wurzburg, 1953. S. 70, 71.
• [10] Там же.