Юз Алешковский. 
Проза русской эмиграции

Юз (Иосиф Ефимович) Алешковский родился 21 сентября 1929 г. в Красноярске. Школу окончить не успел. Во время действительной службы в армии был судим «за нарушение воинской дисциплины» (1950), провел четыре года в лагере.

После освобождения работал землекопом, шофером. Первый рассказ для детей был опубликован в детском журнале еще в 1958 г. В 1963 г. Алешковский уже бросил работать шофером, став профессиональным писателем. Начал писать стихи в 1959 г., но главную популярность обрел как автор-исполнитель «подпольных» песен. Наиболее известные его песни — «Советская пасхальная», «Песня о Сталине», «Лесбиянская», «Окурочек».

Так уж повелось, что статьи или воспоминания об Алешковском начинались с цитирования его песен: «Товарищ Сталин, вы большой ученый», «Не забывай — да не меня, вот глупая, — Не забывай, как тырить самогон», «Ты во Внукове спьяну билета не купишь, Чтоб хотя б пролететь надо мной» («Окурочек»). Но Алешковский — еще и автор великолепной прозы. Нельзя сказать, что Алешковский был совсем уж не знаком широкому читателю: до отъезда он успел опубликовать детские рассказы и знаменитую книжку «Кыш, Двапортфеля и целая неделя». По Московскому телевидению прошел ряд детских передач по его сценариям.

Несколько его песен вошли в известный альманах «Метрополь».

В 1979 г. выехал в Вену, там был создан роман «Карусель» (1983). В 1979;м же году переселился в США (Middletown, Conn.).

На форзаце американского издания книги «Рука» сам Алешковский писал: «Карусель» — вполне реалистическая, вещь, в отличие от других моих книг.

Это история последнего года жизни в СССР пожилого рабочего, бывалого фронтовика-разведчика Давида Ланге, его семьи, его друзей и отчасти тех, кто седьмой десяток лет делает почти невыносимой жизнь всех нормальных и достойных людей на нашей родине — политруков мелкого и крупного пошиба…".

Многие страницы романа покажутся читателям фантасмагоричными. Но ведь именно такой и была, без всяких преувеличений, советская действительность, плоть от плоти которой — герои Алешковского.

Это отмечали и рецензенты: «Герою Алешковского всегда нелегко, вечно у него какие-нибудь приключения, начиная со сдачи пустой посуды и стояния в пустопосудной очереди и кончая самой большой любовью в жизни, сменой работы или даже отъездом из страны. Алешковский придумывает фантастические истории, сваливает в кучу и месит, кажется, такое, что не смешивается, но нет, и здесь он идет от нашей жизни, ее фантастизма, и абсурда, и завихрений. Весь наш советский опыт, недоступный и непостижимый почти никому на свете, стоит, точно стеклянный столб, наполненный печалью, внутри всего творчества Алешковского»^[1].

В Россию Алешковский вернулся сначала повестями «Николай Николаевич» и «Маскировка», повестями веселыми, с элементами буффонады, где не слышна никакая жалобная, надрывная нота.

Повесть «Николай Николаевич» (1970) впервые была опубликована в самиздате. «„Николай Николаевич“, озорная, сатирическая, хулиганская книга… сквозь сатиру, разоблачения, социальность, гражданский гнев и прочее — оказалась книгой прежде всего о любви… книгой серьезной мужской нежности, тоски и томления, мужской серьезной страсти и высокой женственности, простоты и сложности…»^[2] — писал о ней М. Рощин.

Романы Алешковского пронизаны тем особым лиризмом, который говорит о настоящем мастерстве, высоком искусстве. Для героев Алешковского — а рассказчик всегда у него главный герой — главное не справедливость, не «идея», а сам рассказ. Выговориться, облегчить душу неторопливым рассказыванием о себе — вот их цель. Причем в рассказывании героя есть и удаль, и гордость, и преимущество старшего над младшим, и акт самоутверждения.

Рассказчик в «Кенгуру» (1974—1975, опубликован в 1981) — международный урка Фан Фаныч. Он обращается к собеседнику Коле, к тому самому, который вскоре будет заглавным героем повести «Николай Николаевич», с особым пиететом вспоминающим своего старшего коллегу. По словам Алешковского, ключ к этому роману — фантасмагоричность. Чекисты предлагают Фан Фанычу взять на себя совершение любого преступления — на выбор: от покушения на Сталина до присоединения Таджикистана к Новой Зеландии. Однако он выбирает себе самое экзотическое дело, выдуманное не гэбистами, а электронной машиной — сочинителем липовых дел. Речь идет о зверском изнасиловании и убийстве старейшей в Московском зоопарке кенгуру в ночь с 14 июля 1793 г. на 5 января 1905 г. Этот «и антисоветский, и антикоммунистический, и антитоталитарный», по словам автора, роман охватывает жизнь главного героя от ареста и заключения в лагерь до последующего освобождения.

Главный герой романа «Рука» (1977—1980, опубликован в 1980) — человек одной страсти. Он стал телохранителем Сталина, чтобы отомстить за своих родителей, «раскулаченных» и убитых на его глазах. Сам он, замерзая, выжил, но стал импотентом. Взволнованный и жуткий монолог героя заканчивается сообщением Лже-Левитана о завершении величайшего в истории социально-политического эксперимента. Патетика переплетается с привычным для героев Алешковского ерничанием: «Вечная слава героям, погибшим и пропавшим без вести в ходе проведения эксперимента! Очистим просторы нашей родины от марксистско-ленинской нечисти! Цели ясны, задачи определены. За работу, господа! Прием обратно партийных билетов будет проводиться организованно в местных парторганизациях. Да здравствует свободное предпринимательство! Да здравствуют инициатива и ответственность! Дружно восполним экспериментальный пробел в истории раскрепощенным трудом! Слава Богу!»^[3]

Повесть «Синенький скромный платочек» (1982) написана от лица психически больного человека, прожившего всю жизнь под чужим именем. Надеясь переменой имени обмануть свою судьбу, он только последовательно усугубляет свои несчастья и в конце жизни остается один, покинутый всеми, в психиатрической лечебнице. Не забудем, однако, что психическая болезнь героя традиционно считается признаком его нравственного здоровья.

Произведения Алешковского строятся на диалоге. В «Руке» палачНКВДэшник беседует с человеком, которому всю жизнь мстил за своих родных. В «Николае Николаевиче» бывший собеседник международного урки из «Кенгуру» рассказывает историю своей карьеры представителю следующего поколения — молодому вору. В «Маскировке» монолог допившегося до чертиков жителя Старопорохова выплескивается перед санитаром, ранее казавшимся ему генералом (следователем). Повесть «Синенький скромный платочек» — едва ли не самая трагичная вещь Алешковского — обращена к воображаемому слушателю.

Конечно, и речи не могло быть о том, чтобы эти произведения были опубликованы в России. Да и сами изменения у нас в стране казались столь невозможными, что издатели даже согласились записать в договоре о публикации романа «Рука», что в случае изменения политической ситуации в России писатель обретает все авторские права на это произведение.

В произведениях Алешковского открывается истинная реальность, параллельная, альтернативная официально признанной реальности, и она может быть описана только параллельным, альтернативным языком.

«Язык-1», официальный, подцензурный язык, здесь цитируется и становится основой для гиперболизации, абсурдистского переосмысления.

Повествование от первого лица создает иллюзию обращения непосредственно к читателю.

В поэтике Алешковского сложно разобраться, если не выяснить механизм остроумия. Комическое у писателя проявляется на уровне хохмы, «прикола». До абсурда доводится комическое же, заведомо гиперболизированное. Сталин выбивает трубку о череп Вышинского — ничего гротескного в этой сцене для Алешковского нет. Гротеск второго порядка — «и пепел с ушей не сдул».

Во-первых, активно работают поэтика анекдота и поэтика сказа. Анекдотические сюжеты разворачиваются в анекдотических же обстоятельствах рассказывания. Во-вторых, происходит переосмысление и забавное переиначивание лозунгов. В-третьих, мы встречаем микшированное употребление разностилевой лексики. В-четвертых, используется профанирование сакрального. В деформированной уголовным (и поэтическим!) сознанием рассказчика действительности недоступное, непонятное и величественное становится близким, трактуемым рассказчиком легко, в приземленно-бытовом плане. Особенно тонко Алешковский играет на табу, на запретном.

Дополнение — именно дополнение, а не развитие — традиций 60-х гг. прежде всего проявляется в блатной тематике и лексике. Появляются и образы, окрашенные блатной романтикой: «дымок вытягивает на свободу»^[4] и т. п.

Алешковский внес в русскую литературу не только язык улицы, но и язык замороченного лозунгами советского человека, разматывая тем самым клубочек, первую ниточку из которого вытянул еще Михаил Зощенко.

Отдельной темой исследования может быть структура афоризма у Юза Алешковского, комизм названия. Мы встречаем в «Кенгуру» множество забавных фраз и словечек, построенных на перепутывании имен и времен. В мешанине лозунгов и шаблонов, которыми забита голова «нового человека», вдруг всплывают аберративные конструкции, подобно тому, как из подсознания тяжелых инсультников, разучившихся произносить членораздельные звуки, неожиданно всплывают целые затверженные фразы. Названия в «Кенгуру» воспроизводят это деформированное сознание. Агент — двухметровая баскетболистка, присланная для ублажения профессора Боленского, носит кличку «Частица черта в нас» (с. 30). Читатель встречает здесь тупик имени «Нечева терять, кроме своих цепей» (с. 47), фотографии и картинки «Рабочие ЗИСа получают прибавочную стоимость» и «Изобретатель Эдисон крадет у гениального Попова граммофон» (с. 44), «Карацупа и его любимая собака Индира Ганди», «Кого уж никак нельзя заподозрить в симпатиях» (с. 42), «Ленин с Крупской на елке», «Изгнание питерскими рабочими дворян из Ленинграда» (с. 37), «Радищев едет из Ленинграда в Сталинград», «Буденный целует саблю после казни царской фамилии», «Вот кто сделал пробоину в „Челюскине“ и открыл каверны в Горьком!!», «Ленинский огромный лоб», «Сталин поет в Горках „Сулико“», «Детство Плеханова и Стаханова», «Якобы голод в Поволжье и на Украине», «Мама Миши Ботвинника на торжественном приеме у гинеколога», «У Крупской от коллективизации глаза полезли на лоб» (с. 23). Затем картинки и фотографии на стенах камеры заменяются: «У гробов Горького, Островского и других», «Сталин горько плачет над трупом Кирова», «Кулаки на Красной площади», «Маршал Жуков на белом коне» — все эти картины, Коля, и фотографии исчезли, и на ихних местах появились другие. «Наше гневное НЕТ!!! — кибернетике, генетике, прибыли, сверхнаживе, джазу, папиросам „Норд“, французской булке и мещанству». Рядом «Члены политбюро занимаются самокритикой», «Жданов сжигает стихи Анны Ахматовой», «Конфискация скрипичного ключа у Шостаковичей и Прокофьевых» и немного повыше «Микоян делает сосиски на мясокомбинате имени Микояна». Я подумал, — говорит рассказчик, — что в верхах произошли кое-какие изменения и наверняка кого-то шлепнули. Потом оказалось — предгосплана Вознесенского…" (с. 33). Так что все перемены в «оформлении» камеры обусловлены политическими событиями…

В повести Сергея Довлатова «Филиал» Юзовский (чьим прототипом является Алешковский) восклицает: «Русский язык, твою мать, наше единственное богатство!..» Действительность, воссозданная в прозе Алешковского, наиболее адекватно описывается матерным языком, в терминах сексуальной агрессии. В романе «Рука» о мате он говорит: «Матюкаюсь же я потому, что мат русский спасителен для меня лично в этой зловонной камере, в которую попал наш великий, могучий, свободный и прочая, и прочая язык».

Абсурдность мира взаимодействует в прозе Алешковского с предельной конкретностью описания. Неправдоподобность событий, претендующих на истинность, соседствует с заведомой неправдоподобностью матерных метафор. «Разумеется, некоторые могут назвать это натурализмом, некоторые грубостью, некоторые хулиганством и т. д. Меня совершенно все это не волнует, — говорит Юз Алешковский, — потому что проблема матерщины в русском языке — искажение лексики интеллигентной, культурной — это вообще огромная проблема, о которой можно поговорить. Но поскольку мой герой — уголовник, он не может изъясняться как девушка из института благородных девиц. Вот в России что странно, между прочим: употребление мата все растет и растет. Ругаются сызмальства, ругаются все слои населения, для рафинированных интеллигентов матюгнуться означает некоторый пикантный, художественный момент. Все понимают, что человек матюгнулся не от внутреннего хамства, а была какая-то художественная нужда разнообразить свою лексику в беседе или с подчиненными, или с коллегами, или с дамами даже»^[5].

Наука, власть, искусство, животное, богатство, жизнь, секс, воля — эти темы подвергаются у Алешковского последовательному профанированию.

В «Маскировке» главный персонаж Милашкин, изнасилованный в анус собственной женой — искусственным фаллосом из «политбюрона» (материал власти!) — прямо говорит: «Не слишком ли крайняя эта маскировочная мера — отхарить на боевом посту коммуниста и бригадира коммунистического труда? Вдруг вы назовете это потом, на очередном съезде партии, волюнтаризмом? Жопу мою реабилитируете. А мне, думаете, легче от этого станет? Дело-то сделано! Всунуть-то всунули, хотя и вытащили!.. Лежу на скамеечке, подрагиваю, от мыслей ревизионистских отмахиваюсь. Что я в конце концов? И не такие еще жертвы люди приносили, по двадцать лет в лагерях хреначили, били их, пытали, измывались, в глаза харкали, а они верили все равно: не за горами ОН, не за горами! А я? Раскис, гадина, от одной палки. В конце концов, во сне это произошло. Я и пикнуть не успел, как бы под общим наркозом»^[6].

Он уже почти согласен с тем, что с ним произошло.

Проявление чужой власти над его анусом — пусть это даже власть жены, он-то не знает, чья, — воспринимается почти нормально.

Впрочем, и в Милашкине зреет — нет, еще не протест, только вопрос: «Но, с другой стороны, раз я терплю и боль, и унижение, то почему мне — народу — не сказать, зачем принята та или иная или вот эта педерастическая мера? Почему? Я, может, после объяснения еще раз сам себя под удар подставлю!»^[7] (выделено нами. —Б. Л.).

Через некоторое время так же изнасилуют и его собутыльников, и это будет уже воспринято как извращение и повод для подготовки отпора: «Четверо наших уже пали жертвами морального урода всех времен и народов. Это же надо дойти до такого падения! Алкашей, которые важную государственную и партийную работу выполняют, харят по ночам, брюк даже обратно не натягивают»^[8].

В 1984—1985 гг. написан роман-триллер «Смерть в Москве» — о последних днях Льва Мехлиса, одного из сталинских сатрапов. Алешковским создана также повесть «Блошиное танго» (1986).

Написанный в 1991—1992;м и опубликованный в 1993 г. «Перстень в футляре» никак не отнести к творческим удачам писателя. Роман о спивающемся мелком номенклатурном работнике ничего заметного к творческому облику Алешковского не добавляет. В отличие от предыдущих его вещей мы не найдем здесь ни гротескных коллизий, ни оригинальных языковых находок. Впрочем, никак нельзя согласиться с рецензентом А. Василевским, в запальчивости, очевидно, воскликнувшим, что Алешковский всегда писал именно так^[9].

«Центральная тема творчества Алешковского — сохранение духовной чистоты индивидуума, который способен противостоять клише своих угнетателей благодаря тому, что хорошо знает жизнь, мир и прежде всего — собственное тело. Эта тема связывает творчество Алешковского с основным направлением западноевропейской литературы XIX и XX вв. Его романы — психологические, так как исследуют расколотое сознание целого народа, утратившего способность различать очевидную ложь; но они и политические, поскольку открыто и яростно направлены против советской власти; а также и метафизические, ведь в них описана борьба Добра и Зла»^[10], — пишет Присцилла Мейер.

16 марта 1995 г. в газете «Известия» появилось сообщение о том, что в московские магазины поступила пробная партия компакт-диска с песнями Юза Алешковского «Окурочек». Запись состоялась в Америке, песни исполнял сам автор под гитарное сопровождение лидера группы «Машина времени» Андрея Макаревича.

В Америке книги Алешковского выходят в издательстве «Писательиздатель», где Алешковский, сам себе голова, на каждом экземпляре книги мило уведомляет: «Пересылка, как говорили в порту Ванина, бесплатно». Да еще скидки по 25% обещает бывшим зэкам и тем, кто успеет выписать книги до 7 ноября 2017 г. Его творчество в целом — яркая страница в истории русской литературы XX в.

В последние годы Юз Алешковский написал книги «Предпоследняя жизнь. Записки везунчика» (2009), а его «Маленький тюремный роман» (2011) получил «Русскую премию» за 2011 г. в номинации «Крупная проза».

Литература

к главе

Сочинения

Собр. соч. В 3 т. М., 1996.

Избранное. СПб.: Вега, 1993.

Два билета на электричку. М., 1964.

Кыш, Двапортфеля и целая неделя. М., 1970.

Кыш и я в Крыму. М., 1975.

Песни // Континент. Париж, 1979. № 21.

Рука: повествование палача. Миддлтаун, 1980.

В крысином забое // Континент. Париж, 1980. № 25.

Николай Николаевич. Маскировка: История одной болезни: Повести. Анн Арбор, 1980.

Карусель. Миддлтаун, 1983.

Книга последних слов. 35 преступлений. Вермонт, 1984. (Отрывки: Звезда. СПб., 1992. № 3; Октябрь. М., 1992. № 8.).

Смерть в Москве. Вермонт, 1985.

Из старых песен // Континент. Париж, 1985. № 44.

Смерть Ленина: Рассказ. Из книги «Пустая посуда» // Континент. Париж, 1985. № 46.

Блошиное танго. Миддлтаун, 1986.

Маленькая повесть об одном безумце и сломанной собаке. Из новой книги «Похмельные повести» // Континент. Париж, 1987. № 52—53. Синенький скромный платочек. Миддлтаун, 1988.

Кенгуру. Миддлтаун, 1988. (См. также: Искусство кино. М., 1991. № 1. Предисл. В. Черных; Отд. изд.: Воронеж, 1992. Предисл. А. Кокина.).

Непонятная: Из «Книги жалоб»: Рассказ // Столица. М., 1991. № 41—42.

Призрак в белом халате: Из книги «Рассказы майора Пронькина» // Континент. Париж, 1989. № 60. (См. также: Столица. М., 1991. № 15—16.).

Руки прочь от ЫН: Из «Книги жалоб»: Рассказ // Столица. М., 1991. № 39.

Руру (Русская рулетка): Повесть // Искусство кино. М., 1991. № 5. Синенький скромный платочек: Скорбная повесть // Дружба народов. М., 1991. № 7.

Перстень в футляре: Рождественский роман // Звезда. СПб., 1993. № 7.

Алешковский Ю. —Грушко А., Сирота А. Слова народные, музыка Юза Алешковского // Профиль. М., 1996. № 5.

Битов А. Повторение непройденного: [Лит. биогр. Ю. Алешковского] // Знамя. М., 1991. № 6.

Битов А. [Предисловие к: Маскировка: История одной болезни: Повесть] // Звезда. СПб., 1991. № 9.

Бочаров С. «Не унывай, зимой дадут свидание…»: [Предисловие] // Новый мир. М., 1988. № 12.

Василевский А. Дар пристойного стиля [Рецензия на роман «Перстень в футляре"] // Новый мир. М., 1994. № 3.

Кублановский Ю. Казнь Льва Мехлиса // Континент. Париж, 1986. № 49.

Липовецкий М. Анекдоты от Алешковского: Критические заметки о прозе Юза Алешковского // Литературная газета. 1992. 19 февр.

Любарева Е. Интервью с Юзом Алешковским // Литературное обозрение. М., 1991. № 7.

Мейер П. Сказ в творчестве Юза Алешковского // Русская литература XX века. Исследования американских ученых. СПб., 1993.

Рощин М. Юз и Советский Союз // Огонек. М., 1990. № 41.

Сидоров Е. [Предисловие к публикации фрагмента романа «Рука"] // Литературное обозрение. М., 1991. № 7.

Супа В. «Грязный реализм» Юза Алешковского/ Пер. с польского // Книжное обозрение. М., 1996. № 10.

Фохт Н. Макаревич и Кутиков оставили в истории еще один след — «Окурочек» // Известия. 1995. 16 марта.

• [1] Рощин М. Юз и Советский Союз // Огонек. М., 1990. № 41. С. 10.
• [2] Там же.
• [3] Алешковский Ю. Избранное. СПб.: Вега, 1994. С. 250.
• [4] Алешковский Ю. Кенгуру. Воронеж, 1992. С. 25.
• [5] Цит. по: Глэд. Дж. Беседы в изгнании. С. 119—120.
• [6] Алешковский Ю. Николай Николаевич. Маскировка. М., 1990. С. 86.
• [7] Там же. С. 86—87.
• [8] Там же. С. 90—91.
• [9] См.: Василевский А. Дар пристойного стиля // Новый мир. М., 1994. № 3. С. 239—240.
• [10] Мейер П. Сказ в творчестве Алешковского // Русская литература XX века: Исследования американских ученых. СПб.: Петро-Риф, 1993. С. 534.