Геополитический горизонт политического планирования и природа тоталитаризма

«…главный вопрос нашего времени не противостояние демократии и тоталитаризма, свободы и деспотизма, капитализма и коммунизма, пацифизма и милитаризма, интернационализма и национализма, а также не один из текущих расхожих вопросов, которые ежедневно провозглашаются государственными деятелями и политиками, профессорами и министрами, журналистами и просто уличными ораторами. Все эти темы не что иное, как маленькие побочные вопросы — всего лишь побочные продукты главного вопроса, а именно: чувственная форма культуры и образа жизни против других форм».

Пи тир им Сорокин.

«Из философских размышлений. Февраль 1941»

«Невозможно отрицать риска — и большого риска —воссоздания жёсткой, может быть, кровавой диктатуры в России. Вопрос в том, на каком пути мы собираемся избежать этого риска: прибегнув, не мудрствуя лукаво, к протекции мирового либерального гегемонизма, уже вполне готового избавить нас от собственной государственности, а следовательно, и от всех рисков, с нею связанных, или избрав более трудный путь культурно-исторического творчества, обретя в кладовых собственной культурной традиции противоядие от беснований тирании».

Александр Панарин.

«Перстективы возрождения «Третьего Рима»

Один из вопросов, которые поставили человечество на грань самоуничтожения в двадцатом веке, но остались неразрешёнными и в начале третьего тысячелетия, звучит предельно просто: как удалось разделить многоликий мир совершенно непохожих людей и народов, принадлежащих к разным культурам и верованиям, на два противостоящих, но удивительно похожих друг на друга полувоенных лагеря? В каждом из них были введены жёсткие лагерные порядки (в памяти граждан России понятие «лагерные порядки» синонимично тюремным правилам). Среди атрибутивных установок «лагерного миропорядка» особое место занимает культ обязательной ненависти к Врагу. Не случайно даже книга-манифест построения открытого общества К. Поппера имеет говорящее название, которое фиксирует внимание на обязательном присутствии некоего глобального противника, наделённого характеристиками носителя абсолютного зла: «Открытое общество и его враги».

К этому следует добавить постоянно ужесточающийся контроль за степенью политической лояльности граждан со стороны государства (среди разновидностей такого контроля — открытая цензура или её «противоположность» — тесты на политкорректность, требующие постоянной политической самоцензуры) и культивирование доносительства, которое интерпретируется как самозащита социума и доказательство верности гражданского общества высшим ценностям. А к таким ценностям относили либо постулируемые идеалы «западной демократии», либо образцы «народной демократии». Обе эти тенденции, в равной мере характерные как для «открытого», так и для «закрытого» обществ, становились доминирующими по мере интенсивного информационно-технологического развития. Если даже в рамках биполярного мира было трудно сказать, в какой из политических систем идея «Большого Брата» ближе всего приближалась к своему воплощению, то в настоящее время, в эпоху создания глобальных «антитеррористических коалиций», угроза легитимации тотального контроля и манипулирования превращается в повседневную реальность. Поэтому, говоря о природе тоталитаризма, следует не только анализировать прошлое, но и нелицеприятно оценивать набирающие силу тенденции, прогнозируя их последствия — как средне-, так и долгосрочные.

К сожалению, такой подход редко встречается в среде профессиональных критиков тоталитаризма, демонстрирующих непреходящую истинность слов Спасителя: «соломинку в глазе брата своего ты видишь, но бревна в своём глазу ты не видишь». Ни на одной из международных конференций, посвящённых этой теме, на которых автору приходилось участвовать, никто и никогда не говорил о себе и своих странах в настоящем времени. Даже в тех случаях, когда речь шла о государствах, давших миру самые опасные образцы тоталитаризма (пример — гитлеризм), всё сводится, как правило, к оценке исторических фактов или (иногда) к публичному признанию ошибок и преступных деяний отцов, дедов, а теперь и прадедов. При этом вне поля зрения остаётся тот факт, что подлинный тоталитаризм кроется не в «проклятом прошлом» и не в поверженных идолах, а в нашем сознании, в нашем нежелании увидеть новое и, возможно, последнее пришествие тоталитаризма.

Анализ столь многогранного феномена, каким является тоталитаризм, требует соблюдения ряда методологических требований, к которым можно отнести:

• — во-первых, проведение чёткой границы между трактовками тоталитаризма, характерными для науки (научного дискурса), и реальной политики (политического дискурса), где взаимные обвинения в тоталитаризме являются ритуальной практикой со времён холодной войны;
• — во-вторых, осознанную потребность в различении и классификации основных конкурирующих концептуальных схем, некорректное употребление и произвольная контаминация которых затрудняет анализ самого феномена тоталитаризма и создаёт эффекты случайного или целенаправленного манипулирования сознанием при помощи идеологемы «тоталитаризм»;
• — в-третьих, требование предвидеть или хотя бы учитывать возможные социальные и политические последствия вольных интерпретаций тоталитаризма в языке публичных политиков и в лексиконе международных документов.

Последнее требование является самым важным, но трудноисполнимым, поскольку не только включает в себя два предыдущих, но и предполагает в действующих политиках некий набор человеческих качеств, плохо сочетаемых со спецификой их деятельности. Кроме того, далеко не всё зависит от воли человека. Как сказал Ф. И. Тютчев, «нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся». А дорога, вымощенная благими намерениями, как известно, далеко не всегда ведёт к намеченной цели.