Проза 1890-х годов. «Крейцерова соната», «Хозяин и работник»

В 1891 г. была опубликована повесть «Крейцерова соната». Однако начало работы над ней относилось еще к концу 1880-х гг. Творческая история этого произведения была исключительна в том отношении, что до появления канонической (окончательной) редакции она получила широкое распространение среди читателей в рукописных списках, причем в черновых стадиях не завершенного еще текста.

Цензура запретила печатание повести, и только вмешательство Александра III, у которого добилась аудиенции С. А. Толстая, открыло возможность выхода произведения в свет в ограниченном тираже одного из томов (том 13) «Сочинений гр. Л. Н. Толстого. Произведения последних годов» (1891).

По обличительному пафосу повесть была близка к «Смерти Ивана Ильича», только объектом критики в ней стала другая остро поставленная Толстым тема — современный брак и семья. Все здесь противоречит, по Толстому, христианским заповедям. Писатель ниспровергает устойчивые, клишированные, общепринятые представления. Любовь и брак в существующих условиях, как утверждает Толстой, — это обман, скрытая ловушка, в которую попадают люди, вскоре начинающие ненавидеть друг друга. До замужества — искаженное воспитание, где красота и любовь связаны со стремлением лишь к будущим плотским наслаждениям, где мужчинам дозволен «правильный, аккуратный» разврат, а чистые девушки из корыстных соображений нередко с восторгом «выдаются за сифилитиков».

Герой повести Позднышев, испытавший тяжелейшую семейную драму (убивший из ревности свою жену), с негодованием говорит: «Ведь если взглянуть на жизнь наших высших классов как она есть, со всем ее бесстыдством, ведь это один сплошной дом терпимости. Вы не согласны?.. Вы говорите, что женщины в нашем обществе живут иными интересами, чем женщины в домах терпимости, а я говорю, что нет, и докажу. Если люди различны по целям жизни, по их внутреннему содержанию жизни, то это различие непременно отразится и во внешности, и внешность будет различная. Но посмотрите на тех, на несчастных презираемых, и на самых высших светских барынь: те же наряды, те же фасоны, те же выставленные зада, та же страсть к камушкам, к дорогим, блестящим вещам, те же увеселения, танцы и музыка. Пенье. Как те заманивают всеми средствами, так и эти. Никакой разницы. Строго определяя, надо только сказать, что проститутки на короткие сроки — обыкновенно презираемы, проститутки на долгие — уважаемы».

В своем отрицании брака Позднышев, полагая, что поэзия, живопись, скульптура и музыка (музыка в особенности) служат утверждению ложного взгляда на женщину как на орудие наслаждения, приходит к еще одной крайности — к отрицанию искусства.

«Крейцерова соната» — название не случайное. Позднышев полагает, что это произведение Бетховена наиболее полно отражает в себе не возвышающее, а губительное действие на человека музыки, непосредственно передающей «энергию чувства», раздражающей, переносящей слушателя (и исполнителей) в то душевное состояние, которое когда-то было испытано создателем музыкального произведения. Причем таким «гипнотическим» влиянием может обладать и самый безнравственный человек, и это делает музыку страшным средством воздействия на других, вплоть до того, что она становится «самой утонченной похотью чувств», вызывает к жизни в человеке не духовное, а животное начало. Это совершенно произвольное истолкование бетховенской сонаты, исполняемой любителем-скрипачом Трухачевским (партию фортепиано ведет жена Позднышева) и услышанной героем повести, приводит к возникновению уже в самой сюжетной конструкции произведения стремительно развивающейся интриги, заканчивающейся кровавой развязкой: в припадке ревности Позднышев убивает жену. Итог житейской драмы концентрирует в себе всю противоестественность принятой в обществе ложной системы воспитания и уклада семейной жизни привилегированных сословий, освобожденных от тяжести физического труда. Позднышев становится невольной жертвой установившегося взгляда на брак и семью. То, что его оправдывают присяжные заседатели, — всего лишь недоразумение: они принимают сбивчиво излагаемые им его мысли о противоестественности и губительности современного брака за попытки защитить честь своей жены.

Как ни парадоксальны, как ни преувеличены многие выводы героя, но в этой-то энергии, увлеченности, страстности его высказываний и скрывалась большая сила воздействия текста на читателей. Сами же эти концепции принадлежали не столько персонажу повести, сколько самому автору. В «Послесловии к „Крейцеровой сонате“», опубликованном в том же тринадцатом томе сочинений последних лет, где появилась и сама повесть (как и она, «Послесловие» было запрещено в других изданиях), Толстой повторил все ее положения, относящиеся к критике существующих институтов брака, представлявшей собой вместе с тем многостороннюю, широкую критику основных государственных, нравственных и социальных приоритетов, живущих в современном обществе: власти, суда, войска, церкви, богослужения, в том числе и брака, т. е. «определения внешних условий, при которых плотская любовь может для христианина будто бы быть безгрешною, вполне законною». В связи с этим человечество должно руководиться не внешними обрядами, а высшим воплощением христианского идеала, которым Толстой считает целомудрие, воздержание от плотского общения, допускаемого браком. То, что при последовательном исполнении этого правила может прекратиться род человеческий, его, как проповедника новой морали, не останавливает.

А. П. Чехов, познакомившись с «Послесловием», подверг его резкой критике, сравнивая с гоголевскими «Письмами к губернаторше» («Выбранные места из переписки с друзьями»): «Итак, к черту философию великих мира сего! Она вся, со всеми юродивыми послесловиями и письмами к губернаторше, не стоит одной кобылки из „Холстомера“».

Однако сила воздействия повести как произведения искусства была исключительно велика. Последовательно выдержанный характер центрального героя, углубленная психологическая мотивация его поступков, напряженность стремительно разворачивающейся в финале взрывной кульминации, правда художественного изображения и верность выразительных подробностей — все в этом произведении выдавало руку великого мастера. К тому же Толстой порой использовал свои старые художественные находки. Например, эпизод семейного скандала, когда Позднышев, дав выход своему бешенству, швыряет, схватив со стола, под ноги жене тяжелое пресс-папье, напоминает аналогичную сцену Пьера Безухова с Элен в «Войне и мире». И ситуации оказываются близкими: бурное проявление чувств героев на почве подозрения в супружеской измене.

Важность замысла, красоту исполнения в произведении Толстого отмечал Чехов: «Не говоря уже о художественных достоинствах, которые местами поразительны, спасибо повести за то, что она до крайности возбуждает мысль. Читая ее, едва удерживаешься, чтобы не крикнуть: „Это правда!“ или „Это нелепо!“».

Продолжением развития евангельских заповедей стал рассказ, опубликованный несколько позднее в петербургском журнале «Северный вестник» (1895), «Хозяин и работник». Василий Андреевич Брехунов, купец второй гильдии, алчный, прижимистый хозяин, обвешивающий и обманывающий при каждом возможном случае, отправляется за очередным барышом, который не хочет упустить, хотя непогода рискованная, и погибает в ноле в разыгравшуюся метель. В последний момент, побуждаемый чувством жалости, он накрывает своим телом уже начинающего застывать никчемного своего работника Никиту, спасая его, и замерзает сам. В предсмертном сне, испытывая «жуткое и радостное» ожидание, он слышит, как гот, кто велел ему лечь на Никиту, пришел за ним. Деньги, лавка, дом, покупки, продажи, чужое богатство — все, к чему он так стремился раньше, уходит в сторону. «И опять он слышит зов того, кто окликал его. „Иду, иду!“ — радостно умиленно говорит все существо его. И он чувствует, что он свободен и ничто уже не удержит его». Он — это бог, это любовь к другим людям, наполняющая смыслом человеческую жизнь.

Под пером Толстого самые простые, казалось бы, зарисовки жизни: долгое блуждание путников в метель, спасение и снова гибель, — каким-то чудом становились, как этот рассказ, не только художественными, но и общественными событиями. В. В. Стасов в письме к дочери Толстого Татьяне Львовне утверждал, что «мы все», т. е. вся Россия и, пожалуй, вся Европа, восторженно встретили новое произведение Толстого. Короткий рассказ вызвал волну живейшего интереса и бурю восторгов.

В то время, когда создавались «Крейцерова соната», «Хозяин и работник» и один за другим в рукописях появлялись наброски незавершенных замыслов («Дьявол», «Отец Сергий»), требовавших, однако, от автора больших творческих усилий, он уже упорно и давно трудился над последним своим романом «Воскресение».