Период первый — до Карамзина

«Синопсис»

Характеристика «Киевского синопсиса» должна лежать в основе изложения русской историографии прошлого столетия. Со времени своего первого издания в 1674 г. «Синопсис» перепечатывался до 25 раз^[1] и дожил до нашего столетия. Автор «предуведомления» к изданию 1836 г., митрополит Евгений, справедливо указывает причину такой огромной популярности «Синопсиса» в том, что «книга сия, по бывшему недостатку других российской истории книг печатных, была в свое время единственною оной учебною книгой». Она была, действительно, первым и единственным печатным учебником русской истории до самого появления «Краткого летописца» Ломоносова (1760), так как написанное в начале XVIII в. (1715) для исправления недостатков «Синопсиса» «Ядро» Манкиева попало в печать только в 1770 г. Между тем в 1760—1770 гг. для тех главнейших исследователей русской истории, с которыми нам придется иметь дело, учебные годы уже давно прошли. Таким образом, через школу «Синопсиса» должны были пройти все они, и не будет удивительным, если мы найдем, что дух «Синопсиса» царит и в нашей историографии XVIII в., определяет вкусы и интересы читателей, служит исходной точкой для большинства исследователей, вызывает протесты со стороны наиболее серьезных из них, — одним словом, служит как бы основным фоном, на котором совершается развитие исторической науки прошлого столетия. Вопросы, поднятые «Синопсисом», обсуждаются еще Щербатовым и Болтиным в конце XVIII в.

Составляя, таким образом, исходный пункт историографии прошлого века, «Синопсис», в то же время, важен для нас как резюме всего, что делалось в русской историографии до XVIII ст. Результат этого предыдущего периода русской историографии был, правда, весьма печален. Историкам XVIII в., учившимся по «Синопсису» и проникнутым его духом, предстояла прежде всего задача разрушить «Синопсис» и вернуть науку назад, к употреблению первых источников. Дело в том, что между этими первыми источниками, древними летописями, и изложением «Синопсиса» лежали целых пять веков постепенного искажения первоисточников. Процесс этого искажения начался с тех пор, как польские хронисты стали употреблять в дело показания русских летописей, продолжался уже систематически, как следствие средневековых ученых приемов, употреблявшихся польскими компиляторами XV и XVI вв., и закончился перенесением результатов этой порчи в XVI и XVII вв. опять назад, на Русь. Чтобы иллюстрировать этот процесс невольной и сознательной порчи, возьмем два примера. «Синопсис» рассказывает очень неприятное для национального самолюбия и совершенно неизвестное русским летописям событие, будто сын Мономаха, Ярополк Владимирович, был захвачен поляками в плен. Как возникло это известие? В русских летописях под 1122 г. говорится, что был взят в плен поляками («ят лестью») Володарь Ростиславич. Кадлубек, польский хронист начала XIII в., пересказывая это событие, назвал Володаря Vladarides, т. е. Володаревич. Длугош два века спустя из Володаревича сделал Володимировича, т. е. сына Мономаха, Ярополка; рассказавши один раз о плене Володаря, он рассказал вторично, как об особом событии, о плене Ярополка, разукрасивши, по своему обыкновению, этот рассказ разными подробностями. В этом виде рассказ перешел, еще сто лет спустя, к польскому компилятору XVI в. — Стрыйковскому, а от Стрыйковского, еще через столетие, попал и в «Синопсис»^[2]. Таким образом, здесь новое событие явилось в результате целого ряда невольных недоразумений. Приведем теперь другой пример, в котором новое событие возникает благодаря ученым приемам средневековой историографии. Эта историография очень любила называть новые народы средневековой Европы классическими именами: например, датчане назывались классическим именем дакийцев (Daci), Венгрия — Паннонией и т. д. Этот прием повел к целому ряду ученых комбинаций между национальными преданиями средневековых народов и показаниями классических авторов. Если ученый хронист (в данном случае Кадлубек) встречал, например, древние предания о борьбе поляков с венграми (т. е., по его терминологии, паннонцами) и если он находил в своем классике Юстине, что в Паннонии жили некогда галлы, то он с полной уверенностью строил ученый вывод, что поляки должны были сражаться в древности с галлами (veri simile ас certo certius, cum hac eos gente concertasse), а к его преемникам этот вывод переходил уже в смысле несомненно происшедшего факта. Таким образом, древнейшая история новых народов наполнялась событиями, взятыми из классических авторов. Тот же Кадлубек называет нам в числе своих классических источников «Книгу писем Александра (Македонского)» и сообщает, конечно, с помощью такого же умозаключения, как вышеприведенное, что поляки воевали с Александром Македонским. Во время гуситского движения в одной чешской хронике (1437) является и грамота, данная славянам Александром и, может быть, восходящая к тому же самому «Liber epistolarum Alexandria.

Затем эта грамота переходит в польскую литературу, а отсюда в XVII в., через Бельского и Стрыйковского переносится в Россию и в конце того же века появляется в нашем «Синопсисе»^[3].

Подобные иностранные новинки принимались на Руси охотнее, чем простой, но полный пробелов и умолчаний рассказ древней летописи. На Руси искаженный таким образом исторический рассказ продолжал искажаться и дополняться новыми легендами под влиянием политических тенденций времени. Эти новейшие продукты исторического творчества вызывали преимущественный интерес читателей, так как отвечали на вопросы, наиболее возбуждавшие их любопытство, а старая русская летопись вовсе вышла из моды.

Следствия этой потери представления о сравнительной важности источников и бросаются, прежде всего, в глаза в «Синопсисе». Рассказ его преимущественно основан на польских компиляторах: Длугоше, Бельском, Кромере, Меховском, Стрыйковском; русские летописи являются только как дополнение, как один из источников одинакового с другими достоинства. Таким образом, полное отсутствие критики, полное смешение источников есть первая характерная черта «Синопсиса» и, вместе, русской историографии XVIII в. до самого Шлецера, как увидим далее.

Переходя теперь к самому содержанию «Синопсиса», предварительно заметим, что за это содержание ответствен не неизвестный составитель «Синопсиса», а его единственный источник — игумен Михайловского монастыря Феодосий Сафонович, с хроники которого почти целиком списан «Синопсис»^[4]. Сафонович составлял, прежде всего, не русскую историю, а историю Киева, тщательно выбирая из своих источников даже мелочи, связанные с историческими воспоминаниями древней столицы: построение церквей, кончину благотворителей, происхождение имен урочищ и т. п. Таким образом, рассказ «Синопсиса» совпадает с историей Руси только в киевский период, почти вовсе обходя молчанием Владимир и Москву и передавая из позднейших событий, после татарского нашествия, только о таких, которые имели непосредственное отношение к Киеву: о судьбе Киевской митрополии, о присоединении Киева к Литве, об обращении его в воеводство. Присоединением Киева к Москве и кончался «Синопсис» в первом издании; в двух следующих киевских изданиях вполне последовательно было прибавить дальнейшие киевские события времен Феодора Алексеевича (Чигиринские походы).

Таким образом, первый учебник русской истории явился на свет с довольно случайным содержанием. Однако же, если всмотримся ближе в процесс работы Сафоновича, то увидим, что в обработке этого материала проявились вовсе не случайные, а, напротив, весьма характерные черты допетровской историографии.

Из 110 глав первого издания «Синопсиса» первые 11 посвящены этнографическому введению. Здесь Сафонович вполне связан ученостью своего источника, Стрыйковского, который, кажется, был и единственным его источником, так как ссылки Сафоновича на других авторов, при внимательном просмотре, все оказываются сделанными у Стрыйковского. Что касается самого Стрыйковского, этот ученый компилятор выбрал свои сведения из целой библиотеки авторов; одних латинских можно насчитать между его источниками до сотни, не считая Библии в полном составе и летописей польских, литовских, русских и прусских. Виргилий стоит здесь рядом с Иезекиилем и Апокалипсисом; Платон и Овидий — с Книгой Бытия и т. д. Что касается приемов этнографического исследования, они отлично резюмированы Шлецером в следующих словах: «Прадеды наши в младенчестве исторической науки имели обыкновение при исследовании о происхождении народов делать два предварительных изыскания: 1) в каком народе древнейшего мира скрывается он?.. Каждый народ после столпотворения обязан был существовать народом и 2) от чего произошло название народа и что оно значит».

На первый вопрос «Синопсис» находил ответ (по Стрыйковскому) в именах Роил, Мосох Иезекиилева пророчества. «Мосох, шестой сын Афета, внук Ноев», являлся очень удобным прародителем «московских народов», и Стрыйковский знал даже очень точно, как этот Мосох «по потопе лета 131 шедши от Вавилона с племенем своим… над берегами Черного моря народы Московитов от своего имени осади»^[5]. На второй вопрос Стрыйковский давал столь же лестный для национального самолюбия ответ: название россов произошло от рассеяния, расширения: «и тако от Мосоха… не токмо Москва, народ великий, но и вся Русь или Россия вышереченная произыде». Славяне же получили имя «от славных делес своих, наипаче же воинских»; этот народ «страшен и славен всему свету бысть, яко вси ветхии и достоверные летописцы свидетельствуют»; доказательством этого служит упомянутая выше грамота Александра Македонского, златом писанная на пергаменте в Александрии в 310 г. до Р. X.; самый текст этой грамоты известен если не «Синопсису», то хронографам.

Итак, этнография «Синопсиса» есть отражение ученых теорий средневековой польской и вообще славянской историографии; самостоятельность Сафоновича в этой части не идет дальше амплификаций на тему о славянской славе. Совсем иное встретим в следующих 63 главах (12—74), излагающих историю Киева до татарского нашествия и составляющих главную часть «Синопсиса». Стрыйковский, конечно, остается и здесь главным источником Сафоновича; но последний то сокращает, то дополняет его русскими источниками^[6]; и по этим изменениям мы можем видеть, что привлекало наибольшее внимание составителя. Треть этой части, 21 глава из 63 (30—50), занята княжением Владимира Святого. Конечно, оно и у Стрыйковского изложено подробнее, но, сравнивая тексты Стрыйковского и «Синопсиса», нельзя не заметить, что эта часть и самостоятельно обработана Сафоновичем. Из всех этих глав ни одна не оставлена составителем в первоначальном виде. То внесены просто тонкие, но знаменательные штрихи: Владимир назван великим самодержцем, российским, произведен от Августа. То угол зрения взят иной, например, язычество разрисовано более мрачными красками; в более энергичных выражениях сказано о женолюбии язычника Владимира. То значительная часть главы переделана по русским источникам (сюда относятся целых 10 глав: об идолах, посольстве к Владимиру, о вере, речь философа, посольство от Владимира в Грецию, сцена крещения народа, сцена крещения сыновей Владимира и молитва его после крещения, рассказы о десятинной церкви, о походе к Суздалю и Ростову, наставление сыновьям о вере, преставление Владимира). Наконец, иногда целые главы вставлены новые (о возвращении послов из Византии, о том, что россы до Владимира уже четыре раза крестились, о совершенном утверждении веры и о происхождении названия Выдыбичи; сюда же, наконец, относится благодарение Богу от всех россов о неисповедимом его даре, составляющее заключение рассматриваемой части: всего 4 главы). Если по этим вставкам и переделкам мы можем заключить, что крещение Руси составляло центральный интерес для составителя в истории киевского периода, то, разобравши материал, употребленный им для этих дополнений, увидим, что-то же самое интересовало и публику. Этот материал весь готов был уже до Сафоновича; самостоятельно у него, может быть, только заключение, да неизвестное из других источников местное киевское предание о происхождении названия Выдыбичи от крика язычников: «выдыбаи, Перун», и о построении церкви Спаса на месте Перунова кумира^[7]. Все остальное и в сводных компиляциях, вроде Густынской летописи Лосицкого, и даже в отдельных повестях, частью восходящих к XVI в., было известно в русской рукописной литературе и помимо «Синопсиса».

После Владимира Святого останавливает внимание рассказ о Владимире Мономахе. Рассказавши, по Стрыйковскому, как во время похода на Кафу Владимир Мономах приобрел от кафинского старосты царские регалии московских царей, составитель считает необходимым приложить от себя главу «о сем, откуду российские самодержцы венец царский на себе носити начата». Под этим заглавием он рассказывает также известную по рукописям XVI в. повесть о присылке регалий Владимиру Мономаху Константином Мономахом из Византии. Сафонович уже заметил, что регалии не могли быть присланы Константином, умершим за полвека до Владимира, и в его изложении регалии посылает Иоанн Комнен. К этой повести о регалиях мы еще будем иметь случай вернуться; теперь нам важно отметить тенденцию Сафоновича. Сопоставляя два рассказа о происхождении царских регалий из Кафы и из Византии, он, конечно, заметил их противоречие; если, однако же, он это противоречие допустил, то, очевидно, не по недосмотру, как склонен был объяснять Соловьев^[8], а вполне намеренно и сознательно: не решаясь в данном случае отвергнуть свой авторитет, Стрыйковского, он не решился, очевидно, и отступить от русского мнения, ставшего почти национальным догматом для историка его времени. Недаром он к термину «князь» никогда не забывает прибавить «благоверный», а вместо «был выбран и посажен на столе», поправляет: «сел на престоле отческом» (гл. 60).

Чем ближе к нашествию Батыя, тем польский источник Сафоновича становится скуднее киевскими известиями и тем рассказ становится короче и спутаннее в «Синопсисе». Наконец, в самое время нашествия Стрыйковский окончательно его оставляет. Тогда составитель, вставивши от себя две главы, изображающие Печерскую лавру во время нашествия, затем в третьей главе на одной страничке поканчивает «с летами», в них же киевское княжение и «всея России самодержавствие под татарским пребысть игом». Но и эта страничка занята введением в повесть о победе Дмитрия Донского над Мамаем, к которой Сафонович и приступает, перескочивши полтора столетия. Вслед затем 39 глав (65—103) посвящены пересказу этой повести. Здесь опять русская историческая литература помогла автору: его повесть есть вторая из трех известных переделок сказания о Мамаевом нашествии. Первая, короткая, встречается в некоторых летописях и в «Степенной книге», а третья есть известная «Задонщина». Кончается «Синопсис»,

как мы уже говорили, отрывочными сведениями о судьбе Киевской митрополии и самого Киева после присоединения к Литве.

Теперь мы можем решить, какое впечатление оставлял этот первый учебник русской истории в своих читателях. Ярко освещено было начало истории, и в нем всего отчетливее выделялось крещение Руси. После Владимира Святого запоминался Владимир Мономах с его регалиями, а затем такая же связь, как между двумя Владимирами, устанавливалась в памяти читателя между двумя нашествиями — Мамая и Батыя; крепко врезался в память торжественный момент первой победы над татарами, для которого рассказчик не пожалел красок. Выводов, цельного взгляда, системы русской истории тут еще нет; но в памяти читателя остаются четыре имени и четыре картины: две мрачные — язычество и татарское нашествие; две торжественные — крещение и Куликовская победа. И по объему эти отделы составляют целую половину книги. Затем, у обыкновенного читателя оставалось неясное воспоминание о путанице имен в остальной половине: этнографических имен в начале, княжеских имен в середине, имен наместников киевских в конце; этот материал не стоял ни в какой общей связи и забывался сам собой, как ни для чего не пригодный.

Но где кончался интерес обыкновенного читателя, там начинался интерес любителя. Разобраться среди всех этих роксаланов, сарматов, цимбров, козаров, восстановить генеалогию россов, мосохов становится соблазнительной задачей для учености, усидчивости или трудолюбия. При сличении с русскими летописями открывались другие спорные вопросы: там нет того, что говорит «Синопсис» о плене Ярополка, есть противоречия, например, в рассказе о регалиях, неясно, что такое «города» Щековица и Хоревица, зачем, собственно, Владимир ходил в Корсунь и где именно он принял крещение и т. д., и т. д. Все эти сомнительные вопросы приводили к одному — к необходимости сличить «Синопсис» с русскими летописями. Но для этого необходимо было привести сперва в известность, что такое русские летописи. Петр Великий наткнулся в Кёнигсберге на Радзивилловский список летописи и велел списать его, полагая, что нашел нечто единственное в своем роде, а таких списков десятки лежали в монастырских библиотеках России и масса ходила по рукам любителей-начетчиков. Далее, «Синопсис» давал историю Киева; историю Владимира и Москвы, не известную польским источникам, можно было почерпнуть опять-таки из тех же русских летописей… Итак, разыскание летописей, сличение их показаний — вот первый шаг, который необходимо было сделать для начала знакомства с русской историей.

Таким образом, только ставши на уровень исторических знаний, представляемый «Синопсисом», можно себе уяснить, в чем состояли насущные потребности историографии того времени. Манкиев, автор «Ядра российской истории», первый, еще в 1715 г. взялся помочь делу. Его честолюбие, правда, не шло далеко; он хотел только исправить два самых существенных недостатка «Синопсиса»: его преимущественное пользование польскими источниками и его ограничение Киевом. Оставаясь большей частью верен Стрыйковскому относительно киевского периода, Манкиев ввел историю Севера по русским источникам. Но его книга вышла только в 1770 г. Хотя она имела в течение XVIII в. четыре издания и представляла большие преимущества перед «Синопсисом», тем не менее уже в момент своего появления она была, в сущности, далеко опережена развитием историографии, на которое по этой причине и не имела никакого влияния. Поэтому мы вправе оставить в стороне эту попытку, как не входящую в историю науки, и обратиться прямо к ее настоящим двигателям^[9].

• [1] Трижды в XVII в. в Киеве (1674, 1678, 1680) и около 20 раз в XVIII ст. в Петербурге (1714, 1718 и 1736 гг., 18 раз Академией наук) и три раза в XIX ст. в Киеве, по починумитр. Евгения (1823, 1836 и 1861).
• [2] Ср.: Zeissberg. Die polnische Geschichtschreibung des Mittelalters. C. 325; на смешение указал еще Г. М. Болтин. Примечания на историю древний и нынешния Россииг-на Леклерка. Т. 1. СПб., 1788. С. 258.
• [3] Zeissberg. 63—64, 60; Первольф О. О. Славяне. Т. II. С. 33, 438; Попов А. Обзорхронографов. Т. II. С. 203.
• [4] О Ф. Сафоновиче см. А. В. Старчевского «Очерк литературы русской историидо Карамзина». С. 76—82; о рукописях его в С.-Петерб. публ. библиотеке и Моек, архивеиностр. дел у Первольфа. Славяне. С. 444; о сличении текста Сафоновича с «Синопсисом» (Гизелем) в переписке митр. Евгения с гр. Н. П. Румянцевым. Вып. I. С. 34, 35, 37.
• [5] Производство славянских народов от Иафета восходит к первым временам средневековой славянской историографии. Польский хронист Dzierswa (конец XII в.) уже связывает с Иафетом поляков через Иавана — Ивана, сына Иафета, но Руса в числе потомков Иафета он еще не знает. У Baszko (ок. 1295) Ян получает трех сыновей: Чеха, Лехаи Руса, но кажется, что сказание занесено в хронику Башко позднее, в XIV в. В чешскойхронике Пулкавы (вторая половина XVI в.) Чех и Лех есть, но Руса еще нет. Нет егои в сочинениях, на которые ссылается Башко, — у Martinus Polonus и Isid. Hispalensis. В Liber ethymologiarum последнего есть зато Мосох, принимаемый затем и Длугошем (1480). См.: Zeissberg. С. 76, 103; Первольф. Т. И. С. 104—105, 108—109.
• [6] Русский источник Сафоновича очень близок к так называемой Густынской летописи (ПСРЛ. Т. II); Старчевский указывал Ипатьевскую (с. 76—77), но и Густынскаясоставлена по Ипатьевской, а статьи «Синопсиса» «своего сочинения», по мнению Стар-чевского (например, об идолах, с. 82), оказываются при сличении заимствованнымиименно из Густынской летописи. «Синопсис» повторяет даже описки Густынской летописи (например, в Пании вместо Паннонии) (ПСРЛ. С. 251, и Синопсис. Гл. 44). Стрый-ковским я пользовался по изданию 1846 г. (Warszava. Т. 2.)
• [7] См. о местных киевских преданиях как возможном источнике «Синопсиса"у М. А. Максимовича. Собр. соч. Т. II. С. 88.
• [8] Архив ист.-юрид. сведений Калачова. Кн. II, I. Отд. III. С. 10.
• [9] Более подробную характеристику «Ядра» Манкиева см. в цитированной выше статье Соловьева.