Феномен философии Севера

Философия Севера — это рефлексия отношения человека к миру в условиях жизни на Севере. В философии истории обычно обсуждались неблагоприятные условия жизни на суровом Севере и вытекающая отсюда нассионарность «северных варваров», сталкивавшихся с цивилизациями благодатного Юга. Поэтому тема Севера не случайно стала одной из ведущих тем в творчестве представителей философии жизни. В работах немецкого философа Фридриха Вильгельма Ницше (1844—1900) мы находим истоки современной философии Севера.

Философия Севера Фридриха Ницше

Как Север Ф. Ницше рассматривал регион Северной Европы, включая Германию. Как Юг он позиционировал страны средиземноморской культуры. Франция для него была страной, в которой соединены элементы культур Севера и Юга. Так, о французах он писал: «В характере французов есть наполовину удавшийся синтез севера и юга, который дает им способность понимать многие вещи и делать другие, которых англичанин никогда не поймет»^[1]. Чувственность и чувствительность тяготеющих к Югу французских интеллектуалов (например: «социология Огюста Конта с ее римской логикой инстинктов»^[2]) он противопоставлял суровой немецкой душе.

Если на юге истина дана непосредственно в чувственной действительности, то ригоризм северных философов не позволяет утверждать очевидность ее бытия. «Истинный мир!.. — замечает он в отношении И. Канта. — Его нельзя достигнуть, существование его нельзя доказать, его нельзя обещать… Он выдуман как утешение, как мир, к которому человек обязан стремиться, как импульс. (В основе прежнее солнце, но уже просвечивающее сквозь туман и скептицизм; идея, сделавшаяся выспренною, бледна, отзывается севером и воззрениями кенигсбергского философа.)»^[3]

Проживший большую часть жизни в Южной Европе, Ф. Ницше идентифицировал себя как человека Севера. Кредо северянина он формулировал жестко: «Мы гипербореи — мы достаточно хорошо знаем, как далеко в стороне мы живем от других… По ту сторону севера, льда, смерти — наша жизнь, наше счастье. Мы открыли счастье, мы знаем путь, мы нашли выход из целых тысячелетий лабиринта… Лучше жить среди льдов, чем под теплыми веяниями современных добродетелей. Мы были достаточно смелы, мы не щадили ни себя, ни других, но мы долго не знали, куда нам направлять нашу смелость. Мы были мрачны, нас называли фаталистами. Нашим фатумом было: полнота, напряжение, накопление сил. Мы жаждали молний и действий, мы оставались вдали от счастья немощных, от „смирени я“. Грозовые тучи вокруг, мрак внутри нас: мы не имели пути, формула нашего счастья: одно „Да“, одно „Нет“, одна прямая линия, одна цель. Что хорошо? — Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть. Что дурно? — Все, что происходит из слабости. Что есть счастье? — Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия. Не удовлетворенность, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина). Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно еще помочь в этом»^[4].

Христианство, проповедовавшее деятельное сострадание к неудачникам и слабым, Ф. Ницше оценивал как малоподходящее для жителей Севера: «Мы, северяне, без сомнения, происходим от варварских рас, и у нас плохие способности к религии»^[5]. Он сравнивал Ренессанс и Реформацию как явления, по-разному выразившие южное и северное отношение к христианству^[6].

В Ренессансе Ф. Ницше видел освобождение мысли, презрение к авторитетам, победу образования над высокомерием родовой знати, восторженную любовь к науке, пламя правдивости и отвращение к пустой внешности и эффекту. Вместе с тем Возрождение показало краткосрочность царства «индивида». Расточительность слишком велика, и общественные движения быстро истощаются^[7].

Ф. Ницше отмечает южные свободу и свободомыслие. Но признает обоснованными существующие на Юге недоверие и подозрительность к природе, человеку и духу^[8]. Размышляя над застройкой Генуи, он видит в ней выражение духа отважных и самовластных людей: «Они жили и хотели жить дальше — об этом говорят они мне своими домами, построенными и украшенными на целые столетия, а не на мимолетное время: они хорошо относились к жизни, как бы зло ни относились они зачастую друг к другу… Вся эта местность обросла великолепной, ненасытной горячкой обладания и добычи, и подобно тому как эти люди не признавали за далями никаких границ и в своей жажде нового воздвигали новый мир рядом со старым, так и у себя на родине каждый из них постоянно восставал на каждого, изощряясь в подчеркивании своего превосходства и пролагая между собою и своим соседом водораздел личной бесконечности. Каждый наново завоевывал свою родину для себя, превозмогая ее своими архитектоническими затеями и переделывая ее как бы в собственный дом на загляденье. В градостроительстве Севера импонирует закон и общая тяга к законности и послушанию; при этом угадывается то внутреннее самоуравнивание и самоупорядочение, которое должно было владеть душой всякого строителя. Здесь же на каждом углу ты находишь себедовлеющего человека, знающего толк в море, приключении и Востоке, человека, который ничуть не расположен к закону и соседу, как к чему-то набивающему оскомину, и завистливым взглядом мерит все уже установленное, старое: с удивительным лукавством фантазии тщится он, по крайней мере мысленно, установить еще раз все наново, наложить на все свою руку — свое чувство, — хотя бы на одно лишь солнечное послеполуденное мгновение, когда его ненасытная и меланхоличная душа почувствует однажды насыщение и взгляду его сможет открыться только собственное и ничего чужого»^[9].

По сравнению с Югом Ф. Ницше характеризует Север как более отсталый и поверхностный (плоский), более простодушный и добродушный, чистосердечный^[10]. Лютеровская Реформация, на его взгляд, еще более продвинула «одобродушивание». Но благодаря ей возросли «подвижность и непоседливость духа, его жажда независимости, его вера в право на свободу, его „натуральность“»^[11]. Поэтому конечные последствия Реформации он оценивает оптимистично. Сравнивая прилежание на Юге и на Севере, Ф. Ницше подчеркивает, что на многолюдном и плодородном Юге, где нетрудно прокормить себя, ремесленники прилежны из постоянной нужды других людей. Напротив, прилежание английских рабочих, как отмечает он, основано на инстинкте приобретения и целенаправленно: «стремится через владение к могуществу и через могущество — к возможно большей свободе и личной знатности»^[12].

• [1] Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Ницше Ф. Собрание сочинений: в 5 т. СПб. :Азбука; Азбука-Агги кус, 2011. Т. 3. С. 444.
• [2] Там же. С. 350.
• [3] Ницше Ф. О том, как наконец «истинный мир» обратился в басню. История одногозаблуждения // Ницше Ф. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 5. С. 167.
• [4] Ницше Ф. Антихрист // Ницше Ф. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 5. С. 266—267.
• [5] Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. С. 349—350.
• [6] Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Ницше Ф. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 2. С. 176−177.
• [7] Ницше Ф. Воля к власти // Ницше Ф. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 4. С. 74.
• [8] Ницше Ф. Веселая наука // Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 683.
• [9] Ницше Ф. Веселая наука. Т. 1. С. 632.
• [10] Там же. С. 671.
• [11] Там же. С. 684.
• [12] Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. С. 272.