Киевская митрополия эпохи Ярославовичей

§ 35. Смерть Ярослава открывает перед нами первую попытку «выработать какие-нибудь компромиссы для примирения непримиримых начал: государственного и семейно-династического"'. Последнее, в обычном понимании той эпохи, вело к разделу: «семейной группы — на ряд отдельных линий, общего владения — на ряд отдельных отчин»; тогда как первое начало — государственное — вело «к необходимости единства для интересов молодого государства, только что построенного усилиями ряда поколений»^[1][2]. Первая попытка «примирения непримиримых начал» осуществилась — при разделенности владения, — в нераздельности общих действий трех старших Ярославичей по обороне Русской земли и по внутренним делам ее'. Действительно, «братья-триумвиры» втроем ведут политику концентрации в своих руках всех волостей Киевской державы, втроем выпускают «изъ поруба» дядю Судислава, втроем воюют с торками и половцами, втроем законодательствуют с мужами своими.

Остается неясным вопрос церковно-иерархический. По разделе русской земли между сыновьями Ярослава (Полоцк — Всеслава), все епископские кафедры оказались в политическом владении старшего сына (Киев, Новгород, Белгород и Юрьев), что, с одной стороны, могло вести к подчиненности ему остальных в церковных отношениях их к митрополии, но, с другой стороны, внушало, естественно, киевскому князю мысль о необходимости крепких и дружественных отношений «къ братш», потому что вопрос церковной иерархии для русской церкви был далек еще до окончательного решения в смысле установления независимых форм молодой митрополии от греческого патриархата, и сыновьям Ярослава предстояло продолжать здесь дело отца. Несомненно, при установлении того триумвирата старших Ярославичей, о котором шла речь выше, вопрос церковный играл известную и, вероятно, не последнюю роль, как будет играть и в дальнейшем, привлекая к себе внимание русского общества и русских церковных кругов, из которых выйдет тот идеал междукняжеских отношений, что так настойчиво проводится в летописи, — идеал братской любви и совместной дружбы под отеческим водительством старшего брата — киевского князя, — несомненно взятый из среды правящей церковной иерархии, где равночестные «отцы наши» — епископы — смыкались в собор под отеческою рукою митрополита. Правда, жизнь была сложнее книжной монашеской теории и вела не к осуществлению надуманного, а увлекала в своей действительности самих авторов или прототипов этого идеала к борьбе и отчужденности епископов от митрополита.

§ 36а. Как же решили «трие Ярославичи» между собою и заедино церковно-иерархические отношения? И здесь, как и в государственно-династических вопросах, видим попытку единодушия, но полного только для первого времени. Митрополит Ефрем принят после отстранения кандидатуры Иларнона, и мы видим Ефрема, действующим в Киеве в 1055 г., т. е. на первое время вопрос о замещении кафедры св. Софии Киевской не подымался, и дело соглашения могло идти только «между собою». Невозможно отнести к другому времени появление новых епископских кафедр. Если оставить в стороне домыслы позднейших летописных сводов, которым все еще доверяют в этих вопросах, и если опираться только на ранние известия, лишенные всякой придуманности, то перед нами первое упоминание о епископских кафедрах, кроме встречавшихся выше, будет под 1072 г. в связи с перенесением «свв. страстотерпця Бориса и ГлБба». Ипатьевская и Лаврентьевская летописи кроме митрополита Георгия называют присутствующими на этом торжестве — епископа Петра ПерсяслаЬского и Михаила Юрьевского, но, кажется, можно прибавить и Неофита Черниговского, упоминаемого в так называемом Житийном сказании о святых Борисе и Глебе¹ и в позднейших сводах^[3][4], так как имя это находим в Любецком синодике, как имя первого черниговского епископа, поставленное выше епископа Иоанна, упоминаемого в летописи действительно позднее 1072 г.^[5] Итак, за время политического властвования трех старших Ярославичей появляются до 1072 г. две новых епископских кафедры: в Переяславле и Чернигове. Совершенно естественна мысль, что соглашение братьев выразилось в церковных делах установлением епископий в отдельных землях двух союзников киевского владельца.

§ 366. Вопрос о том, когда возникли эти две новые епископские кафедры, нужно, вероятно, решать в связи с известием о походе Всеслава Полоцкого на Новгород. Мы не знаем, как относились в Полоцке к церковным событиям Киева до Всеслава, но, по-видимому, нет данных говорить, что Полоцк не подчинялся Киевскому предстоятелю русской церкви. Всеслав в своем походе на Новгород (1066—1067 гг.) мог преследовать и церковный интерес — захватить Новгородскую епископскую кафедру в свое обладание, уравнявши себя таким образом с теми Ярославичами, которые, вероятно, только что добились того же от киевского князя и митрополита. «Приде ВсЪславъ и възя Новъгородъ, съ женами и съ дЪтми; и колоколы съима у св. Софис; о, велика бяше бЪДа въ часъ тый! и понекадила съима»^[6]. Летописец церквам Божиим отмечает: «Поставиша епископа Новуграду Стефана. При семь епископЪ, в лБто 6575, князь Всеславъ, сынъ Брячиславль, Политикой взя Новъгородъ до Неревскаго. конца и пожже; и пойма все у св. Софш, и паникадила и колоколы, и отъиде». Невозможно не признать здесь ограбление св. Софии в покоренном Новгороде за желание Всеслава решить для себя церковный вопрос перенесением епископии из Новгорода в Полоцк, очевидно, не имевшего согласия на установление в Полоцке епископии ни от Изяслава, ни от митрополита. Поход Ярославичей, их победа и обманное овладение Всеславом. брошенным «въ порубь», надолго оставили для Полоцка вопрос об епископии открытым. Если правильно понимание приведенного известия о походе Всеслава, то возможно думать, что установление кафедры для Переяславля и Чернигова относится близко к году похода Всеслава (1066—1067 гг.).

§ 36 В. На это как будто наводит и следующее сопоставление. В числе участников церковного торжества 1072 г. упомянуты игумены: Феодосий Печерский, Софроний — св. Михаила, Герман — св. Спаса, Никола Переяславский. Указание на последнего по земле, а не по храму, намекает, что в его лице мы встречаем единственного некиевского игумена. Тогда все другие, перечисленные выше, должны быть признаны киевскими. Оставляя в стороне печерского игумена, отмеченного на первом месте не только из уважения к лицу, но и потому, что летописная запись, кажется, вышла из Печерского монастыря, остановимся на игуменах св. Михаила и св. Спаса. Что это за монастырь св. Михаила — известно: это монастырь Всеволода Переяславского, заложенный в 1070 г., знаменитый впоследствии Выдубицкий монастырь. «Того же лЪта заложена бысть црквы св. Михаила въ манастырЪ Вьсеволожи на Выдобычи»¹. Труднее с монастырем св. Спаса. Конечно, прав Е. Е. Голубинский, утверждающий, что под этим именем нужно разуметь монастырь СпасскоБсрестовский, или Гсрманечь^[7][8], по имени того игумена Германа, который упомянут под 1072 г. Но в названии этого монастыря, как и в истории его сравнительно с Выдубицким, нельзя не видеть монастыря Черниговского князя Святослава. В самом деле, Всеволод строит монастырь в Киеве и дает ему имя своего соборного Переяславского храма^[9], естественно думать, что-то же право осуществляет Святослав, основывая свой монастырь по имени своего Черниговского соборного храма (св. Спаса, заложенного еще Мстиславом Владимировичем). Отсюда понятно, что Выдубицкий монастырь впоследствии окреп и вырос, затмевая при княжой помощи даже Печерский, так как линия Всеволода надолго овладела впоследствии Киевским столом, а св. Спаса монастырь не успел стать на твердое основание, испытывая на себе все невзгоды, выпавшие на головы Гореславичей. Если это монастырь братьев Изяслава, построившего свой Дмитровский монастырь, то в этом совместном построении княжьих монастырей трех линий в Киеве, может быть, есть намек, нам теперь трудноуловимый, на какое-то особое отношение князей к Киеву, едва ли считавшемуся в полновластном распоряжении Изяслава. Княжеские монастыри были и местом остановок, и местом погребения князей. Неужели только затем, чтобы лечь по смерти в Киеве, да иметь место для пребывания во время приездов, строили князья свои монастыри?

Во всяком случае, в факте построения трех монастырей в Киеве тремя братьями (ни один не пользуется отцовским монастырем св. Георгия) нельзя не видеть результата какого-то соглашения и его естественно ставить в связь по смыслу и времени с соглашением об епископских кафедрах для Переяславля и Чернигова.

Все вместе взятое, таким образом, говорит нам, что церковный вопрос уладился для Ярославичей не сразу, а к 1066—1070 гг.

§ 36г. Тогда возникает предположение, не к этим ли годам нужно отнести перемену на митрополичьем престоле Ефрема на грека Георгия, так как правдоподобнее думать, что согласие на отделение от митрополичьей десятины новых епископий удобнее и легче можно было получить при назначении нового митрополита. Возможно, что это обусловливало со стороны греков и появление именно греческого кандидата, приемлемого Ярославичами как нейтрального. На основании записи Мстиславова Евангелия под 4 ноября: «въ* тогь же день свящеше св. Софт, иже есть въ Kieet>. Священа Ефремомъ митрополитомъ»¹ при естественном предположении, что «свящеше» это было в воскресенье, для времени с 1051 до 1072 г. имеем указание на пребывание еще митрополита Ефрема на кафедре Киева или в 1061 г., или в 1067 г., когда 4 ноября приходилось на воскресенье.

§ 36с). Не лишено вероятия предположение, что переговоры Ярославичей с Византией о поставлении нового митрополита, каковым явился (впоследствии) Георгий, вызывали в Киеве тревогу и опасения, выразителем которых явился тот волхв, рассказ о котором Киево-Печерский свод 1073 г. сообщал, по догадке А. А. Шахматова, под 6573 (1065) годом, а Начальный свод перенес под 1071 (6579 год)^[10][11]. «Въ си же времена приде вълхвъ, прелыленъ бЪсъмъ; пришьдъ бо Кыеву, глаголаше: „явило ми ся есть 5 богъ, глаголющь сице: поведай людьмъ, яко на пятое лЪто ДънЪпру потещи въепять, а землямъ преступати на ина мЪста, яко стати ГрьчьстЬ земли на РусьстЪ, а РусьстЬ на ГрьчьстЬ, и лрочимъ землямъ изменится“; его же невЪгласи послушахуть, вЪрьнии же насмЪхахуться, глаголюще ему: „бЪсъ тобою играеть на пагубу тоб1>“. Се же и бысть ему: въ едину бо нощь бысть без вЪсти»^[12]. Нельзя ли в этом, может быть умышленно затемненном, изложении речей волхва прочитать все ту же языческо-национальную проповедь независимости и боязнь утраты в христианстве политической самостоятельности, с каковой проповедью и даже иартиею мы встречались ранее в Киеве?

§ 37. Дружба и союз Ярославичей, как известно, продолжались недолго. Нападение половцев положило начало новой группировке земель, спутав бывшее до сих пор единодушие в их распределении. После несчастной битвы на Альте (1068 г.) в Киеве разыгралась первая описанная в наших источниках южная революция^[13], быстро окончившаяся удалением Изяслава и вступлением на Киевский стол «высЪченнаго изъ поруба» Всеслава. Загадочны отношения киевлян к Всеславу, неожиданно, по ходу рассказа, посаженному на стол Киева. Когда Изяслав с двоюродным своим братом Болеславом пошел на Киев и Всеслава, а последний, может быть опасаясь в тылу Ярославичей, бежал, «утаивъея Кыянъ», в Полоцк, киевляне, возвратившись с похода в Киев, «сотворили» вече и обратились за посредничеством к Святославу и Всеволоду. В словах киевлян: «мы уже зъло сътворили есмы, къиязя своего проишавъше, а се, ведеть на ны Лядську землю, а поидЪша въ градъ отьца своего; аще ли не хощета, то намъ неволя зажьгъшемъ градъ свои ступити въ Грьчьску землю», — как будто звучит недовольство прежней гречествующей политикой Изяслава, которую, однако, в данный момент даже в утрированном виде предпочитает надвигающейся польской. Если с этим сопоставить отсутствие митрополита не только в переговорах киевлян и братьев с Изяславом, но и в момент вступления Изяслава в покорившийся Киев («изидоша людие противу съ поклонъмь, и прияша кънязь свои Кыяне»), то возникает предположение, не вплетался ли в недовольство киевлян против Изяслава протест против церковной его политики и не соединялся ли этот протест с симпатиями к Всеславу, обиженному при установлении новых епископских кафедр, и, естественно, враждебному греческой митрополии Киева?

§ 38. Княжение Изяслава в Киеве ознаменовалось построением новой церкви первым нашим русским святым — святым братьям Борису и Глебу. Возможно, что событие это вовсе нс было каким-либо чрезвычайным актом церковной жизни Киевской Руси и, по крайней мере, в изложении причины построения новой церкви звучат очень прозаические мотивы — обветшание старого ярославовой постройки храма. Но обстоятельства, сопровождавшие все это дело, открывают нам несколько новых штрихов в жизни Киевской митрополии, с одной стороны, княжеских воззрений — с другой. Митрополит грек Георгий, не будь этого описания церковного торжества 1072 г., промелькнул бы в летописи пустою тенью, не дающею материала для суждения о его личности и политике.

Из записей Вышсгородской церкви (разных редакций), которыми пользовались Нестор в своем Чтении и Житийное сказание¹, узнаем прежде всего, что отношение князей к памяти первых русских святых остается в той же форме настойчивого почитания, какое видно было и в пору княжения Ярослава и какое, естественно, не умалялось, а возрастало по мере тяжестей греческих притязаний и обидного пренебрежения новой паствой. Как Ярослав, так и новый политический обладатель Вышгорода торжественно справлял «праздникъ велии на память святою», украшая его щедрою милостынею «нищимъ и оубогымъ всБмъ»^[14][15][16]. Ветхость старой церкви наводит Изяслава на мысль о новой (тоже деревянной) постройке, что и естественно, так как старой церкви было около полувека'. Новую церковь Изяслав «назнаменовалъ» близ старой и «моли пр. митрополита Георгия, тогда пасуша Христово стадо, да сотворить молитву на мБстЬ томъ»^[17]. Скоро церковь была выстроена, и князь дал средства на украшение церкви («отъ дани княжи»). По просьбе князя («моли») митрополит Георгий «събра вьсь при четь церковный и тако изидоша съ кресты въ прежереченый градъ, идеже 6t> тЪло святою»^[18]. 19 мая 1072 г. «сотвориша обычное обновление церкви новЪи и святую же литургию въ ней скончаша». 20 же мая было совершено перенесение мощей в новую церковь. На торжестве были все три Ярославина, большинство епископов (Неофит Черниговский, Петр Переяславский, Никита Белозерский (? Белгородский), Михаил Юрьевский, т. е. не было епископа Федора Новгородского и ростовского епископа Леонтия, о причинах отсутствия которого см. ниже § 426)^[19], и множество духовенства и народа. Сначала торжественно перенесли мощи Бориса в деревянной раке в новой церкви положили в раку каменную^[20]. Здесь обнаружилось, что мощи Бориса целы («ти видЪша цЪла лежаща»), а церковь «исполнися благыа воня»^[21]. Все прославили Бога, а митрополит «обиде оужасъ, бяше бо не твердо вБруа къ святыма»^[22]. Нестор говорит откровеннее: «митрополить же бБ невБрьствуа, яко свята, блаженаа»¹. Таким образом, чудо, проявление Господней воли, заставило неверующего грека уверовать и покаяться. Пал ли он при этом ниц^[21][22] или только «воздвигъ» руки на небо и повернулся на восток, принося прощение и свидетельствуя о святости братьев^[21], — факт победы русского святого над греком оставался в памяти восторженного народа. Затем везли мощи Глеба на санях, так как они были уже в каменной раке, и здесь новое чудо с остановкою на пороге храма засвидетельствовало неверующим святость и другого мученика^[22][27]. Затем прикладывались к мощам, целуя главу св. Бориса и благословляясь рукою св. Глеба. Отдельно от братьев Святослав взял руку митрополита, держащего руку св. Глеба, и приложил последнюю «къ вреду, имъ же боляще на шии и ко очима, и къ тЪмени»^[28], причем в волосах Святослава остался ноготь св. Глеба, что было понято окружающими как доброе проявление милости св. Глеба искавшему исцеления Святославу. После литургии был торжественный общий обед, раздача милостыни и установление нового ежегодного праздника святым 20 мая^[29].

Не вправе ли мы на основании изложенного сказать, что настроения и воззрения митрополита и князей по-старому, как во времена первого митрополита Феопемпта и их отца Ярослава, расходились между собою? Здесь особенно характерно, что митрополит не веровал русским святым, хотя канонизация их давно совершилась, была церковь имени святых братьев, наконец, был ежегодный праздник 24 июля, справлявшийся почти полвека русскою церковью. Не ясна ли в этом политика Византии, уступавшая в церковном деле (как и в государственных) лишь по нужде, никогда действительно нс признавая уступок, старательно ликвидируемых при первой возможности? Наконец, и эта заносчивость ромея, не скрывавшего своего неверия в то, что было особенно дорого всякому русскому сердцу.

При расставании, по торжестве 20 мая, братья «цЬловашеся» и «мирно разидошася кождо во своа си»^[22]. А в следующем году вспыхнула вражда, приведшая к политической и, кажется, церковной перемене.

§ 39. В марте 1073 г. Святослав со Всеволодом изгнали из Киева Изяслава. Нельзя не согласиться с объяснением враждебных действий братьев против Изяслава, предложенным профессором М. Грушевским, как ответ на предполагаемую попытку Изяслава в союзе со Всеславом вернуть себе Новгород, отданный Святославу в пору пленения Всеслава в «порубь» и приобщения к Киеву Полоцка^[31]. Обладание Киевом ставит Святослава в сложное в международном отношении положение: Изяслав старается добыть себе поддержку сначала у Болеслава Польского, потом у императора Генриха IV и, наконец, у папы Григория VII.

Трудно восстановить все подробности этих событий. Попытка Изяслава найти поддержку у Болеслава оказалась не тщетной: Болеслав начал военные действия, окончившиеся миром у Сутейска, что было не позже конца 1074 г.^[32]

Позднее, в 1076 г., Святослав даже помогает Болеславу в его борьбе с чехами¹. Мы совершенно не знаем условий мира у Сутейска. В конце 1074 г. Изяслав обращается к императору Генриху IV и представляется ему в Майнце в январе 1075 г. Генрих, занятый личными делами, не мог оказать действительной помощи Изяславу, ограничившись отправлением к Святославу в Киев посольства, среди которого был зять Святослава, Бурхардт. Об этом посольстве помнит и наша летопись, относя событие к 1075 г.^[33][34][35] Чем ответил Святослав на это вмешательство императора, мы не знаем, хотя богатые дары Святослава, привезенные из Руси посольством, намекают на благополучный для Святослава результат переговоров, в чем западный летописец склонен видеть влияние ходатайства перед императором, сначала грозившим Святославу войною^[36][37], зятя Святослава, Бурхардта^[36]. Еще весною 1075 г. Изяслав, потеряв надежду на помощь Генриха, отправил сына* к папе Григорию VII. Грамоты папы (от 1075 г.)^[39] не проливают нам большого света на эти события, хотя нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что в грамоте Болеславу папа лишь просит его вернуть Изяславу взятые ранее сокровища. Что касается действительной помощи от папы для возвращения Киевского стола, то о ней нет речи в грамотах и о ней, вероятно, должны были говорить послы, которых Изяслав должен был принять с верою и любовью. Правда, грамота Изяславу не оставляет сомнений в том, что папа его считает главою Русского королевства, врученного от имени св. Петра, но это может быть объяснимо обычною дальновидностью дипломатической деятельности курии.

§ 40а. Любопытно отметить, что наряду с указанными переговорами Святослава с западными государями и папой шли какие-то тревожные отношения с Византией. Под 1073 (6581) годом в летописи читается известие о «основами» Печерской церкви игуменом Феодосием и епископом Михаилом, «митрополиту Теорию тогда сущю въ ГрьцЪхъ, Святославу КыевБ сЪдящю»^[40]. Конечно, трудно догадаться, что за причина отъезда митрополита из Киева. Но приведенное известие получает некоторый смысл в сопоставлении с рядом других наблюдений.

Мы имеем в виду те два письма императора Михаила VII Дуки к неназываемому по имени государю, на которые уже давно обратил внимание В. Г. Васильевский^[41]. Как известно, Василий Григорьевич отнес эти письма к князю Всеволоду Ярославичу, собрав данные, подтверждающие его предположение с достаточною полнотою. Не все из данных В. Г. может теперь быть принято нами, но зато многое может быть добавлено в подтверждение его мысли.

Письма Михаила VII Дуки, как известно, предлагают неназванному по имени государю брак его дочери с порфирородным братом императора, указывая на большое отличие в смысле чести этого брака с тем, о котором было соглашение адресата о другой дочери с сыном прежнего совластителя императора Михаила (т. е. Романа Диогена). В этом смысле письмо подходит к князю Всеволоду Ярославину, родство которого с Романом Диогеном возможно установить по летописи, а дочь Ярослава — Янька — вполне подходит под образ невесты неудачного жениха¹.

За высокую честь предлагаемого брака император требовал военной помощи: «Итак, отныне тебе, как удостоенному родства с моим державством, следует, во-первых, радоваться и веселиться по этому поводу и считать соглашение поистине совершенным и быть стражем наших границ, щадить область, нам подвластную, быть союзником и быть заодно противником во всем и против всех, с благорасположением относиться к тем, кто к нам благорасположен, отвергать и ненавидеть тех, кто нам враждебен».

Предположение Василия Григорьевича о том, что в связи с этим нужно понимать известие Татищева о походе на восставших против императора корсунян — Владимира Мономаха и Глеба Святославича (вместе с известием Муральта), приходится отвергнуть, потому что в Поучении Владимир этого похода не упоминает, а Глеб сидел в годы предполагаемого похода в Новгороде. Но отвергая именно это конкретное указание на помощь Всеволода, странную и по участию в ней Глеба Святославича, отца которого письма обходят нс без умысла, мы думаем, — вслед за Василием Григорьевичем, — что письма действительно можно приурочить к 1073—1074 гг. и смысл помощи видеть не в походе на Корсунь, а в невмешательстве в события болгарского восстания 1073 г. и в беспокойстве, вылившемся в 1074 г. в поход под Константинополь, «придунайской вольницы»^[42][43], и это тем более, что приведенное место письма говорит лишь об обереганьи границ Империи и пощаде подвластной области, т. е. о воздержании князя от предполагавшегося, по-видимому, похода на византийские границы.

Если принять с этою последнею оговоркою предположение В. Г. Васильевского и счесть письма императора к князю Всеволоду, то перед нами целый ряд выводов, ценных для объяснений русских событий. Правда, есть трудность в том обстоятельстве, что мы не знаем, каковы взаимные отношения писем в их хронологической связи, как и того, оба ли они были посланы, или в одном из них нужно видеть лишь черновой проект. Но для наших выводов эти вопросы не играют существенной роли, так как даже в форме проекта любое письмо не теряет своего исторического значения.

§ 406. Достойна внимания, прежде всего, та, не свойственная византийскому политическому идеалу, нота смирения, которая отчетливо звучит в письмах, определяющих как бы новые отношения: «Я люблю мир более, чем ктолибо из людей, и желаю править моим государством не на основании какоголибо стремления к расширению его, так что ради этого враждовать с правителями народов, но, считая для себя достаточным то царство, которое я получил от Бога, я хочу привязать к себе посредством дружбы наиболее властительных и разумных мужей, каков ты, и как бы укрепить их и укрепить себя таким единомышленным союзом и настроением». И дальше легко видеть намеки на бывшие разногласия, долженствующие теперь смениться дружбою: «Итак, было бы нелепо и неразумно,., чтобы согласные между собою в важнейшем разногласили в маловажнейшем, чтобы спорили друг с другом об их (взаимных) властях те, которые одного и того же Бога предпоставили (высшим) правителем в собственных государствах. Это было бы не что другое, как рассечение одного и того же тела, растерзание и раздробление наиближайше соединенных членов». В другом месте: «для нас обоих, имеющих соединиться дружбою, будет служить краеугольным камнем сам Господь, соединяющий прежде разделенное и связывающий единою средою в самое точное скрепление». Или: «связался союз любви… чрез общение двух родов, что уничтожает всякий спор и разрешает всякое несогласие и противоположность».

Отсюда имеем право рисовать себе следующую картину событий. В Киевской Руси между митрополитом Георгием и князьями сложились недобрые отношения, грозившие перейти при первой возможности в открытый разрыв. В этой связи стоял отъезд митрополита в Грецию и какой-то замышляемый поход Руси, вероятно, в связи с неспокойными событиями на Дунае. Может быть, могло здесь примешиваться и беспокойное чувство князей от свержения Романа Диогена, родство с которым Всеволода могло служить до того известной гарантией уважения Империи к княжеской семье и русским делам. Позволительно зд^сь подчеркнуть этот предшествующий сговор сына Романа с дочерью Всеволода, может быть, смягчавший в свое время появление грека Георгия на митрополичьем престоле Киева. В предотвращение готовящегося похода император спешит с предложением брачного союза, который должен врага сделать союзником.

Письма адресовались Всеволоду, князю Переяславля, и естественно возникает вопрос, почему именно ему, а не Святославу. В письмах об этом говорится несомнительно: «я хочу привязать к себе посредством дружбы наиболее властительных и разумных мужей, как ты… Относительно тебя это имеет место даже более, чем относительно других правителей. Ибо союз с теми, кто не имеет одного с нами благочестия, был бы неполным, так как не доставало бы самого существенного пункта: я разумею согласие в божественном обряде». И далее: «мало заботясь о других правителях, предпочитаю заключить союз с тобою первым, прежде всего и более всего ради тожества в благочестии, а не менее того по причине сходства в нашем образе мыслей». В другом письме менее резко: «И что касается других властителей народов, то я полагаю, достаточно будет, если я засвидетельствую им любовь письменно; они должны почитать за великое счастье, что я захотел быть с ними в согласии, так чтоб относиться к ним миролюбиво и не желать войны и раздора… и не удивляйся, что я тебя возвышаю из среды других властителей и удостаиваю большой чести, ибо тождество исповедания и веры божественной уже сделало ту наиточнейшую гармонию в нашем взаимном настроении, о которой было выше сказано».

Может показаться странным на первый взгляд вывод, к которому ведут нас выписанные выше места писем, но вывод этот естественен. В числе «других властителей народов», из среды которых император «возвышает» своим предложением брачного союза князя Всеволода, — нельзя не видеть и киевского владельца, к которому император в числе прочих «властителей» собирается лишь письменно засвидетельствовать свою любовь. Конечно, Святослав разумеется и под «другими правителями», которые не имеют с императором одного благочестия, т. е. «согласия в божественном обряде». Значит, Святослав Киевский резко разорвал с греческой митрополией, что, по-видимому, повело не только к отъезду митрополита, но и к угрозе Святослава перейти в обряд Западной церкви, впрочем, как увидим ниже, так и оставшейся угрозой. Во всяком случае в Константинополе с этим считались и принимали в соображение менее резкое поведение Всеволода в возникшем раздоре. Недаром письма полны восхищения императора перед миролюбием и умом Всеволода. К этому нужно прибавить, что предполагаемый по письмам императора поход на Империю, вероятно, должен был предпринять Всеволод, так как Святослав был занят отношениями с Западом.

§ 41д. По-видимому, в Переяславль посылались из Константинополя не только письма, но был послан и митрополит, нашедший здесь прием и приют в то время, когда Святослав своим разрывом с Византийской империей и возможными переговорами с Западом обезоруживал и Польшу, и Генриха IV, и, кажется, самого папу Григория VII.

По крайней мере, только в этой связи понимаем слова летописи, послужившие к целому ряду безосновательных предположений и сохраненные нам только Лаврентьевским сводом: «В се же лЪто священа бысть церкы св. Михаила (Переяславская) ЕфрЬмомъ, митрополитомь тоя церкы, юже 6t> создалъ велику сущю, бЪ бо нреже в Переяславли митрополья, и пристрои ю великою пристроек), украсивъ ю всякою красотою, церковными сосуды»¹. Из начальной истории Печерского монастыря мы узнаем подробно личность Ефрема «митрополита» в Переяславле. Сейчас достаточно того указания, что из всех епископов переяславских только он носил титул митрополита, о чем помнит и Нестор в житии Феодосия^[44][45][46]. Естественно предположение митрополита Макария что Ефрем носил имя митрополита только гитулярно, так как одновременно с ним в Киеве называется митрополит^[47][48]. Почему Ефрему дан был этот титул и сообщает Лаврентьевский свод: в память того, что прежде здесь была митрополия. На вопрос, когда же митрополия была в Переяславле, остается для ответа сделать одно предположение: когда-то между 1073 г. — годом отъезда митрополита Георгия в Грецию — и 1086 г., под которым упоминается митрополит Иоанн, погребающий Ярополка Изяславича. Сопоставляя этот вывод с указаниями, извлеченными из писем Михаила VII Дуки, на отступление Святослава от греческого обряда и верностию в этом Всеволода, можем отнести пребывание митрополита в Переяславле к 1074—1078 гг., так как в этом году ставится епископ Герман в Новгород, где сидит сын Изяслава, что свидетельствует о примирении вернувшегося на Киевский стол Изяслава с греческой митрополией.

§ 416. Нельзя сомневаться в том, что до нас сохранилось имя этого переяславского митрополита из известного написания, греческого сочинения против латинян: «Acovioq рг|тролоХио) ifjq sv Tcooi [49] Нельзя упускать из виду, как это делалось обычно при разборе указанного сочинения, что в словах его: «Кто из учителей церкви предал вам, Римляне, такое странное правило (атолтща), расторгать законные браки священно-служителей?»^[50] — опять находим указания для датировки сочинения митрополита Льва, так как борьба католической церкви с женатым клиром, как известно, последовательно стала проводиться лишь в середине XI в., достигнув остроты в понтификат Николая II (Латеранский собор 1059 г.) и захватив непрерывное время до понтификата Григория VII, с огромной настойчивостью добившегося осуществления этой меры¹. В нашей датировке сочинения митрополита Льва к 1074—1078 гг. вопрос о расторжении браков женатого духовенства звучит в устах автора как указание на живую, волнующую Запад современность.

§ 42а. Все сказанное может послужить нам к некоторому разъяснению темного вопроса о начальной истории кафедры старого Ростова.

Как известно, в 1164 г. в Ростове при основании новой соборной церкви были найдены мощи Леонтия и Исаии, епископов Ростовских. Относительно первого из них была составлена записка о жизни и судьбе его тела (1170— 1174 гг.), слившаяся потом (1194—1204 гг.) с преданием о жизни св. Леонтия, выбранными известиями из летописи о мощах, известиями о праздниках и чудесах 1194 г.² Так появилось Житие, вызванное установлением празднования памяти св. Леонтия в 1190 г. Житие это сообщало, что Леонтий родился и воспитывался в Царьграде «и за премногую его добродетель поставленъ бысть епископом граду Ростову», что до Леонтия здесь были епископы Феодор и Ларион, которые «избегоша не терпяще неверия и досажения людии», и что после обращения ростовцев Леонтий «с миром отьиде» к Господу⁵.

Симон, епископ Владимирский, в послании своем к Поликарпу, по времени очень близком к указанному Житию св. Леонтия, сообщает об этом последнем иное. Симон, конечно, знал о тех сведениях, что читались в Житии св. Леонтия, и, следовательно, сознательно им противоречил. Это можно думать и потому, что сообщение епископа Симона сведений о жизни св. Леонтия стоит в ряду имен других епископов, приводимых Симоном лишь с обозначением кафедр, ими занимаемых при жизни, что показывает в авторе особое желание поделиться сведениями о жизни св. Леонтия, легко понятном, если помнить, что сведения эти опровергали сведения Жития. Из сообщения епископа Симона узнаем, что св. Леонтий был из монахов Киево-Печерского монастыря, русский, что он был первый епископ Ростову («и се бысть пръвый престолникъ»), мученически кончил свою жизнь, являясь третьим мучеником на Руси за Христову веру («и се третий гражанинъ бысть Рускаго мира: съ онема Варягома вБнчася отъ Христа»)⁴.

Все попытки согласовать разноречие приведенных источников нужно признать неудачными, так как слишком ясна подчеркнутость противоречия епископа Симона. Остается догадываться о причинах этого противоречия Симона. Они становятся понятны из следующих соображений. Когда открылись мощи.

'Трубецкой Е., князь. Религиозно-общественный идеал западного христианства в XI в. Вып. 1. С. 155—189. X и первая половина XI в. были в католической церкви временем ослабления в вопросе о целибате. Моментом возобновления (да и то краткого и малоуспешного) борьбы папства с женатым духовенством нужно считать Павийский собор 1018 г. при папе Бенедикте VIII. если нс считать постановлений отдельных соборов (Ингельгсймского 948 г., Аугсбургского 952 г. и Равеннского 967 г.), что дает право говорить о браках духовенства в первой половине XI в., как о всеобщем обычае (Н i n s с h i u s P. System dcs katholischcn Kirchenrcchls. 1869. Bd I. S. 150). Митрополит Лев, обычно относимый к 991 —1004 гг. или 1008 г., следовательно, нс мог говорить о расторжении браков женатого духовенства на Западе до Павийского собора 1018 г., т. е. во время прекращения борьбы против этих браков. Павийский собор, может быть, точнее относить даже к 1022 г. (Т ру б е ц к о и Е., князь. Op. cit. С. 370 и прим. 2).

* Ключевский В. О. Жития святых как исторический источник. М., 1871. С. 10—11.

^х Православный Собеседник. 1858. Т. I. С. 301.

⁴ Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс, письменности. Т II. С. 76.

святых Леонтия и Исаии, Андрей Боголюбский пожелал канонизации новых святых. В словах князя: «хвалю и славлю Тя, Господи Боже мои, и пречистою Матерь Твою, яко сподобилъ мя еси сицею сокровища въ области моего царьствня видети; уже ничемже охуженъ есмъ, милости Твоея дарова благодати Божия о сем святЪм мужЪ»¹ — читаем радость князя, добивавшегося митрополии для своего княжества и видевшего в открытии мощей еще одно из оснований своего права на устроение митрополии. Житие св. Леонтия должно было служить той же цели; в нем рассказывалось о древности Ростовской кафедры, для чего были присочинены имена епископов Феодора и Лариона, впоследствии, может быть именно по первоначальному тексту Жития первой редакции^[51][52][18], объявленных присланными прямо из Царьграда, так что Леонтий оказывался третьим епископом Ростовской кафедры, объявленный, как и два предшествующие, греком, родом из Царьграда, присланный константинопольским патриархом. Это делало Ростовскую кафедру очень древнею по устроению и с первого же времени подчиненною не митрополиту киевскому, а константинопольскому патриарху. Так Житие, жертвуя исторической правдой, служило целям княжеских домоганий в получении для своего княжения митрополии. Но канонизация св. Леонтия не встретила признания со стороны митрополичьей кафедры Киева, находившейся в резком разрыве с епископом Феодором, получившим свой сан от патриарха помимо митрополита и мечтавшим вместе с князем Андреем о митрополии для Владимира. Когда через 30 лет, в 1190 г., был установлен праздник памяти св. Леонтия, т. е. канонизация его была признана всею церковью, первоначальное Житие, составленное еще при епископе Феодоре и князе Андрее Боголюбском, было переработано и пополнено, причем уничтожены или смягчены следы стремлений епископа Феодора, оставившего по себе в Киеве темную память'. Однако переработка эта не имела целью восстановить действительные предания, жившие о епископе Леонтии и записанные позднее епископом Симоном^[54], потому что канонизация Печерского постриженика, если бы таковым был тогда назван св. Леонтий, встретила бы противодействие со стороны митропольи, еще недавно имевшей столкновение с монастырем, к тому же кончившееся победою не митрополита^[55]. Поэтому, сократив лишь подробности, явно неприемлемые для митрополии, как подробность о присылке епископов на Ростовскую кафедру прямо от константинопольского патриарха, — Житие, составленное при епископе Иоанне по канонизации 1190 г., все остальное в первой редакции оставило постарому^[56].

Здесь же становится понятным, что св. Исаия остался в ту пору без прославления. Если о жизни св. Леонтия не было письменного источника, а Житие его, как впоследствии и епископ Симон, рассказывало на основании источников устных^[29], и это обстоятельство давало широкую возможность делать из постриженника Печерского монастыря грека, воспитанного в Царьграде, а это, в свою очередь, давало возможность легко добиться согласия на канонизацию киевского митрополита, то в совершенно ином положении находились сведения о жизни св. Исаии, занесенные Нестором в Житие св. Феодосия, хорошо известное и в Киеве, и в Ростове. Менять сообщение Нестора о поставлении епископа Исаии на Ростовскую кафедру из постриженников Печерского монастыря было неудобно, а это лишало возможности получить согласие митрополичьей кафедры на канонизацию русского.

Присочиненность и искажения известий о жизни св. Леонтия в той и другой редакции его Жития вызвали со стороны епископа Симона изложение тех действительных преданий, какие сохранились о Ростовской кафедре и первом ее епископе, св. Леонтии, тем более драгоценных для Симона, что святой мученик вышел из одного с Симоном Печерского монастыря, о возвращении которому его былой славы и значения в русской церкви мечтал автор послания к Поликарпу.

§ Х16. Таким образом, выясняется, что мы имеем право считать, опираясь на свидетельство епископа Симона и против Житий св. Леонтия, что первым Ростовским епископом был св. Леонтий, а вторым — св. Исаия, оба постриженники Печерского монастыря. Возникает вопрос, к какому же времени можно приурочить поставлснис на кафедру Ростова того и другого епископов? На основании данных, правда, не безусловных, кончину епископа Леонтия относят к 1072 г. или 1073 г.¹ Принимая в соображение, что св. Леонтий принял мученический венец за распространение Христовой веры, т. е. что время его пребывания на кафедре было едва ли продолжительным, мы можем отнести устроение кафедры Ростова к событиям междукняжескнх отношений, последовавших после плена Всеслава Полоцкого и передела владений между Ярославичами, когда Новгород Изяслав уступил Святославу за Полоцк, который взял себе, выдав Всеволоду Смоленск^[58][59]. При этом распределении земель число епископских кафедр становилось неравномерным: Изяслав Киевский владел теперь тремя (Митрополия, Белгород и Юрьев), Святослав Черниговский — двумя (Чернигов и Новгород), а Всеволод — одной (Переяславской). Естественно было последнему домогаться себе новой спископии, чтобы уравняться со Святославом, к чему прибавлялось и то основание, что без этой меры Ростовский край оставался глухим к христианству.

Когда был поставлен на Ростовскую кафедру Исаия, определить можно с большою точностью. Житие указывает на 6570 г. как год доставления Исаии на игуменство в Дмитровский монастырь Изяслава, ошибочно называя митрополитом под этим годом Иону, а доставление на Ростовскую кафедру относит к 6585 г., называя здесь митрополитом Иоанна^[60][61]. Если в первом указании Жития где-нибудь ошибка — или в годе, или в митрополите, потому что в 1062 г. не было митрополита Иоанна (Иона ошибочно из Иоанна), то во втором указании у нас нет данных заподозрить верность даты. Таким образом, доставление Исаии на Ростовскую кафедру можно отнести к 1077 г. и принять имя митрополита Иоанна, поставившего Исаию. Тот перерыв в замещении Ростовской кафедры, который, вслед за В. О. Ключевским, мы принимаем как 1073—1077 гг., — нельзя не поставить в связь с изложенными выше событиями Киевской митрополии и-обладаньем Поволожья за это время (1073—1076 гг.) Святославом Ярославичем^[62], у которого был разрыв с митрополией, переезжавшей на это время в Переяславль Всеволода.

§ 43. Смерть Святослава Ярославина от старой болезни, после неудачной операции, в 1076 г., вступление в Киев Всеволода из Переяславля — восстановили митрополию в Киеве, но, по-видимому, митрополиту Льву уже не удалось дожить до этого времени, так как встречаем в Киеве митрополита Иоанна. Это водворение митрополии и установление вновь старых связей Киева с Империей, по-видимому, изменяет отношение к Киеву Польши, так как Изяслав, не находивший поддержки здесь против Святослава, теперь, через 6 /2 месяцев по его смерти, идет на Киев, располагая помощью «ляховъ». После мира со Всеволодом на Волыни Изяслав садится на Киевский стол, но церковные отношения, налаженные Всеволодом, остаются. Митрополит Иоанн в 1077 г. поставляет на Ростовскую кафедру, входящую вновь в политическое обладание Всеволода, игумена Изяславова Дмитровского монастыря Исаию, а в 1078 г. в Новгород, где сидит на столе Глеб Святославич, постриженника Печерского монастыря Германа из игуменов Святославова монастыря св. Спаса.

Понятно отсутствие имени митрополита русского Льва в списках киевских митрополитов. Поставленный в эпоху разрыва Святослава с греческою церковью, он не имел пребывания в Киеве и оставался все время на кафедре Переяславля, что в России, и лишь его преемнику митрополиту Иоанну удалось восстановить митрополию в Киеве.

§ 44. В какие формы отливался разрыв Святослава с митрополией для Киева, мы не знаем, но, кажется, говорить о действительном установлении иного обряда — будет преувеличением. Из частых посещений Святославом КиевоПечерского монастыря, о чем речь будет ниже, из построения Святославом новой, теперь уже каменной, церкви святым Борису и Глебу в Вышгороде, до окончания которой не дожил Святослав¹, наконец, из поставления на Новгородскую кафедру в 1078 г. игумена Спасского монастыря в Киеве, фамильного Святослава, — можно смело говорить о старых формах обряда в Киеве за это время и видеть в разрыве, особенно после замирения с Империей Всеволода, с которым у Святослава не было ссоры, личное столкновение князя, подсказанное его упорству необходимостью обезоружить западных союзников Изяслава.

Любопытно отметить, что память Святослава подверглась преследованию в Киеве. Глохнет его Спасский монастырь, а тело князя перевозится из Киева в Чернигов, — первый случай внекиевского погребения политического владельца Киева. Наконец, и в летописании Святославу не посчастливилось, так как мы не находим здесь никакого надгробного слова, что объясняется враждебным отношением к нему и других кругов киевского общества, кроме митрополита.

§ 45. Новый Киевский митрополит, вступивший в управление всей русскою церковью еще в 1077 г., был незаурядной фигурой в ряду греческих предстоятелей русской церкви. Летопись помнит его как выдающегося своею ученостью («хытръ книгамъ и ученью») и достойного представителя своего высокого сана^[63][64][65]. Необходимо указать, что эта характеристика летописи находит подтвержденье в словах племянника митрополита Иоанна, придворного поэта при императоре Калоиоанне. Федора Птохо-Продрома, который называет дядю, воспитавшего его в благочестии, «сильнымъ въ словЪ» Некороткое пребывание на кафедре митрополита Иоанна, «нареченного пророком Христа».

(1077—1089 гг.), было использовано им, при довольно благоприятных для митрополии междукняжеских отношениях, несомненно с большим искусством, надолго укрепив положение греческой митрополии в Киеве.

§ 46а. С именем митрополита Иоанна известно Послание к (анти-) папе Клименту III (1080—1099 гг.), являющееся ответным на послание Климента III, доставленное через какого-то епископа (которого Иоанн называет «Ь tepot; dvrjp ка id ndvta tijiux; ка cvapexot; cnioKOJKx; tq<; arjq 'щрбтпто^»¹, о соединении церквей. По заключительным словам Послания митрополита: «Целую тя аз Иоан, худый митрополит рускый, и всехъ яже под тобою клирикы же и люди; целуют же вас иже с нами святии боголюбивии епискони и игумени и иже с нами благочестивии цсрковнии людие»^[66][67][68] — нужно думать, что митрополит отправил свое Послание после соборного обсуждения с епископами, игуменами, клиром и людьми, хотя все Послание написано от имени самого митрополита. В Послании, как известно, перечисляются шесть главных пунктов заблуждений Римской церкви, мимоходом затрагиваются и другие, а в заключении предлагается обратиться с предложением о воссоединении к «нашему святому патриарху Констянтина града и тамо сущим св. митрополитом», которые только и могут решить подобный вопрос.

Нам интересен вопрос, когда в Киеве было это соборное обсуждение папского послания и когда был написан ответ?

Попыткою ответа на последний вопрос является предположение В. Г. Васильевского, которое ставить в связь Послание митрополита Иоанна Продрома с событиями Греческой империи. Около 1089 г., когда Империя находилась в тяжелых обстоятельствах, император, думая о помощи Латинского мира, отказался от своих связей с Генрихом IV и подал руку примирения папе Урбану II, предлагая на соборе в Константинополе дружелюбно обсудить вопросы разногласия и заранее обещая беспрекословно принять решения собора*. Собор, назначенный на 1091 г., не состоялся. Но едва ли не в связи с дружелюбными отношениями старого и нового Рима стоит известие Никоновского свода: «Того же лЪта (6599—1091 гг.) прииде Феодоръ Грекъ митрополичь оть папы изъ Рима и принесе много мощей святыхъ». Сюда же нужно отнести и установление у нас на Руси праздника 9 мая, объяснение которому — в дружелюбных сношениях между обеими церквами в конце XI в. Однако о Послании митрополита Иоанна В. Г. Васильевский указывает, что сочинение это писано около 1089 г. и может служить примером сочинений, проникнутых задором вражды и нетерпимостью^[69]. Эту характеристику^[70] нужно, конечно, понимать так, что при дружественных отношениях обеих церквей в конце XI в. со стороны Латинской церкви В. Г. Васильевский разумеет папу Урбана, а митрополит Иоанн Продром писал свое Послание антипапе Клименту.

Совершенно разногласит В. Г. Васильевскому в характеристике Послания митрополита Иоанна А. С. Павлов. «По духу любви и мягкости тона, — пишет А. С. Павлов^[71], — который проходит через Послание Иоанна от начала до конца, оно составляет довольно редкое исключение не только в русской, но и в греческой литературной полемике против латинства. Объясняется ли эта особенность Иоаннова послания личным характером и богословскими мнениями автора, или она, так сказать, вынуждена была считаться с требованиями церковного этикета в непосредственных сношениях с папою, который первый заговорил с нашим первосвятителсм в духе братской любви и с изъявлениями готовности к церковному миру, решить не беремся; припомним только, что в другом сочинении, которое вовсе не предназначалось к отсылке на сторону, — в канонических ответах черноризцу Иакову митрополит Иоанн внушает своей пастве не чуждаться обыкновенного общения с латинами, чтобы, в противном случае, не возникло большее зло — вражда и злопоминанье». К мнению.

A. С. Павлова примыкает в общем и мнение Е. Е. Голубинского'.

Если принять мнение В. Г. Васильевского относительно датировки, то нужно считать Послание Иоанна не столько образцом задора вражды и нетерпимости, сколько очень тонким сарказмом над поступком Климента III. В самом деле, не мог же митрополит Иоанн не знать, что Византия порвала связи своей политики с Генрихом IV и открыто дружит с папою Урбаном; а если так, то насмешкою звучат слова предложения обратиться с попыткою церковного мира к константинопольскому патриарху. Совершенно излишним в этом понимании было бы и указание митрополита Иоанна на свою готовность еще писать папе, повторенное два раза², если это предложение встретит сочувствие папы («аще кротко и с послушанием приимеши» или «аще бо и тобе любо будет и Богу угодно»). Весь тон Послания, как и последнее обещание писать по затронутым вопросам еще впредь, наконец, указание на соборное обсуждение ответа в Киеве, не оставляют сомнения в искренности и деловитости Послания, очень далекого как от задора вражды и нетерпимости, так и от тонкого сарказма дипломатического языка, трудно допустимого и по самым темам обсуждения. Это дает право думать, что датировка.

B. Г. Васильевского не верна, и Послание митрополита Иоанна должно быть отнесено к тому времени, когда у Византии не была порвана нить переговоров с Генрихом IV, ставленником которого был Климент III. Другою речью, присылку епископа в Киев от папы Климента, как и ответное Послание митрополита Иоанна нужно приурочить к тому времени, когда бы попытка папы не являлась неловким шагом, а ответное Послание митрополита Иоанна — злорадным торжеством над ним. Чтобы определить это время, нужно иметь в виду и другой вопрос, почему действительно папа обращается к киевскому митрополиту, вынудив последнего указать на неизбежность обращения за действительным решением вопроса о соединении церквей к патриарху в Константинополь.

§ 46б. Наиболее вероятным ответом на поставленные выше вопросы нам представляется попытка сопоставить ответное Послание митрополита Иоанна с разобранными выше событиями Киевской Руси, вынесенными Изяславом на обсуждение и влияние католического Запада. Изяслав, изгнанный братьями из Киева, просил о помощи и у Генриха IV, и у Григория VII. Вмешательство в киевские дела Генриха IV, выразившееся в посольстве Бурхардта, а папы Григория VII в его грамоте Изяславу, показывает живой интерес, с которым Запад отнесся к делу Изяслава. Мы лишены, к сожалению, возможности яснее представить себе все нити этого дела, но мы догадывались выше, что политика Святослава Киевского имела целью вырвать у Изяслава эти средства, по-^[72][73]

видимому, путем самостоятельных переговоров с заинтересованными сторонами, что вызвало отказ в помощи Изяславу от всех, включая и поднявшегося было государя Польши, и привело к разрыву Святослава с греческою митрополией, переезжавшей на это время в Переяславль. Как вел все это дело Святослав — неясно, но легко представить себе, что на резко обостренных отношениях этого времени Генриха IV и папы Григория VII он мог без ущерба для себя затягивать все переговоры, выясняя выгоднейшее. Когда Святослав скончался, а престол Киева занял Изяслав, порвавший, по-видимому, связи с Западом и принявший к себе в Киев греческую митрополию из Переяславля, на Западе произошел решительный разрыв Генриха IV с папою Григорием VII, приведший в 1080 г. к объявлению императором низложения папы Григория VII и избранию нового папы Климента III. Священство и царство объединились в дружном союзе, и совершенно естественно со стороны императора и нового папы, если нс вступить в действительные переговоры о соединении церквей, то попытаться выяснить отношение в Киеве к давним связям и обещаниям Изяслава нынешнего политического владельца Киева — Всеволода, предвосхищая возможное обращение к нему низложенного папы Григория VII. О том, что еще Изяслав принял греческую митрополию, папа, конечно, знал, адресуя Послание митрополиту киевскому, но завести сношения под предлогом обсуждения вопроса о церковном мире было выгодно для целей борьбы с Григорием VII, не достаточно может быть ясных теперь нам. В Киеве, как и в Византии, зорко следили за событиями Запада, знали соперничество и борьбу двух пап и в этой обстановке ловили возможность действительного обсуждения возбужденного вопроса с уступками не со своей стороны. Тон Послания Иоанна дает понять именно так взгляды греческой иерархии на поднятый вопрос: без злобной враждебности и непримиримости определенно выставляются главнейшие пункты необходимых уступок с той стороны, и митрополит как будто не сомневается в том, что вопрос не заглохнет, а будет предметом дальнейшего обсуждения, предварительного по форме, так как окончательное — есть дело Константинопольского собора.

Это ведет к датировке Послания митрополита Иоанна несколько более ранее предложенного В. Г. Васильевским, и дает возможность приурочить Послание к поре связей Византии с Генрихом IV и к первым годам пребывания Климента III на папском престоле.

§ 47. Возникли ли действительные переговоры или продолжалось дальнейшее обсуждение поднятых вопросов, мы не знаем, но можно думать, что к 1089 г. сношения Киева с Западом оживились в связи с браком Генриха IV на вдове маркграфа саксонского, дочери Киевского князя Всеволода — Евпраксии, несмотря на последовавший в это время разрыв Византии с Генрихом IV и Климентом III. Весьма допустимо это и для удовлетворительного ответа на непонятный вопрос, как мог установиться только у нас праздник 9 мая, не существующий, конечно, у греков'. Праздник этот не встречал безусловного признания и не соблюдался строго, что вызвало даже необходимость призвать авторитет святых Бориса и Глеба, для внушения уважения к новому установленикг. Впрочем, установление это едва ли времени митрополита Иоанна, скончавшегося в 1089 г. а, вероятно, относится ко времени возвращения от^[74][75][76]

папы из Рима того грека митрополичья Феодора, который, по словам Никоновского свода, принес в Киев много мощей святых*.

Дело в том, что оживление наших сношений с Западом в связи с браком императора Генриха IV на дочери Всеволода как будто возникло без того открытого отношения к этому митрополита Иоанна, какое мы видели в Послании его к папе Клименту III, и это, вероятно, нужно поставить в связь с переменой политики Византии к Генриху IV и дружбою ее к папе Урбану II. Не разговоры ли о предполагаемом браке императора Генриха IV с Евпраксией, естественно, очень живые и настойчивые в Киеве, вызвали со стороны митрополита Иоанна резкое осуждение и угрозу благороднейшему князю, отдающему дочерей в замужество в народы, причащающиеся опресноком: это недостойно и весьма неприлично; ибо он, Божиею милостиею благочестивый и православнейший князь, за такие браки своих детей имеет подвергнуться церковным запрещениям^[77]. Возможность признать в указанных словах митрополита Иоанна намек на брак Евпраксии с императором Генрихом IV ведет к датировке указанных «Каноническихъ отвЪтовъ» митрополита к концу его жизни (f 1089 г.), что может быть подтверждено также и анализом 32-го ответа*, о чем речь будет ниже. Наконец, подтверждением сношений Киева в эту пору с императором Генрихом IV и папою Юшментом III, против чего восставал митрополит Иоанн, может служить и указание летописи на приход грека митрополичья от папы из Рима, если это указание точно. Рим в эту пору (с начала 1091 г.) был в обладании именно Климента III, в то время как папа Урбан II был с 1089 г. вне пределов Рима, куда он прибыл лишь в ноябре 1093 г.⁴

§ 48. Короткое княженье Изяслава в Киеве, после смерти Святослава и мира с Всеволодом, захватившее почти 15 месяцев (15 июля 1077—3 октября 1078 гг.), не могло быть отмечено какой-либо определенной политикой в церковном вопросе. Как уже сообщалось выше, греческая митрополия, восстановленная в Киеве еще Всеволодом, была, принята и Изяславом; связи его с католическим Западом порваны. Раздел земель между двумя Ярославичами привел, как известно, к лишению земель Святославичей и сосредоточению правобережных земель (Киев, Волынь, Туров) с Новгородом в руках Изяслава, а левобережных (Чернигов, Переяславль, Смоленск и Поволожье) — в руках Всеволода. Распределение епархий в этом разделе дало Изяславу, сверх митрополии, три кафедры (Новгород, Белгород и Юрьев), три кафедры были и у Всеволода (Чернигов, Переяславль и Ростов).

На Нежатиной Ниве 3 октября 1078 г. пал Изяслав, помогая брату Всеволоду против племянников Олега и Бориса. Обращает внимание то обстоятельство, что, когда привезли тело убитого князя в Киев, то «изиде противу ему весь городъ Кыевъ», но в процессии видим, что «съ пЬснми Попове и черноризци понесоша и в градъ», т. е. не участвует митрополит. Едва ли это может быть понято как демонстративный поступок со стороны последнего, так как позднее, в 1086 г., митрополит Иоанн участвует в погребении сына Изяслава — Ярополка вместе с отцом скитавшегося по католическому Западу и даже, как кажется, бывшего именно тем сыном Изяслава, который исхлопотал у Григо;

рия VII уже упомянутую нами грамоту на имя Изяслава-Дмитрия. В поминальном слове, которое было приложено к описанию погребения Изяслава в Начальном своде 1095 г., правда, есть место, в котором князь оправдывается перед Господом за какое-то согрешение положением главы своей за брата своего: «аще что створилъ есть в свЪтБ семь стеро согрЪшенье, отдасться ему…», но в этих словах вернее видеть намек на тот поступок Изяслава, когда он после изгнания киевлянами, вернувшись с польской помощью, при посредничестве братьев договорился с Киевом о покорности и принятии его вновь на стол, потребовав выдачи тех киян, которые «высЪкли» Всеслава из поруба, и через сына Мстислава каз’нил их: «исЪче числомъ 70 чади, а другыя слБпиша, другыя же без вины погуби, нс испытавъ"'. Хотя выше в слове и говорится об этом: «колко ему створиша КиянЪ самого выгнаша, а домъ его разграбиша и не възда противу тому зла. Аще ли кто дЪеть: Юянъ исЪклъ которой же высадили Всеслава ис поруба, то сь того не створЪ ни (= но) сынъ его» но совершенно ясна придуманность этого оправдания. Напротив, в погребении Изяслава не в его именном монастыре св. Димитрия, а в Десятинной церкви («положиша тЪло его в церкви св. Богородица, вложивъшс и въ раку мраморяну»)³ нужно, вероятно, усматривать акт особого уважения к почившему князю, так как в противном случае его могло ждать если не погребение вне Киева, как Святослава, то погребение в Дмитровском монастыре. Недаром ведь летопись считает нужным пояснить, когда позже сообщает о погребении князя Всеволода в церкви св. Софии, где лежал лишь прах ее создателя Ярослава, что эта особая честь оказана князю Всеволоду в исполнение воли отца его, который, видя праведность сына, говаривал ему: «аще ти подасть Богь прияти власть стола моего, по братьи своей, с правдою, а не с насильемь, то егда Богь отведеть тя отъ житья сего, да ляжеши, идеже азъ лягу, у гроба моего, понеже люблю тя паче братьи твоее»⁴.

Итак, в обстановке погребения Изяслава отсутствие митрополита нужно объяснять другими причинами, связанными с перенесением кафедры митрополита вновь в Киев, и здесь нелишне вспомнить, что перенесение это могло случиться лишь в январе 1077 г., когда Всеволод занял Киевский стол⁵, так что к моменту смерти князя Изяслава прошло менее двух лет.

§ 49. «Всеволодъ же сЪде КыевЪ на столЪ отца своего и брата своего, приимъ власть Русьскую всю»⁶. Вне владений Всеволода находились (кроме Полоцка) Новгород за Святополком и Владимир с Туровым за Ярополком Изяславичами. Огромность земельных владений делала Всеволода действительно полновластным хозяином земли и церкви, так как в руках его находились все кафедры, за исключением Новгородской. Выдел земель в руки князей, не имевших собственной кафедры, был выделом политическим, так как десятина с такого княженья шла бесспорно Десятинной церкви в Киев, т. е. митропольи. Вероятно, так приходилось платить и Всеславу, и Ярополку, и из поминального слова этому последнему князю, где подчеркнуто отмечена исправность князя в этом его обязательстве: «десятину дая святЪй Богородици оть всего своего имЪнья по вся лЪта»⁷, можно, кажется, догадываться о том, как неисправно выполнялось князьями это обязательство вообще.^{[78][79][80][81][82][83][84]}

§ 50. Была кроме Волыни земля, не имевшая своей кафедры. Земля эта стояла во враждебных отношениях к Киеву и едва ли платила десятину митрополии. Это — Тмуторокань, пристанище обиженных и угнетенных. Несомненно, Всеволода должна была интересовать мысль взять в свои руки эту область, чтобы полишить племянников последней части Русской земли, откуда ему постоянно грозила попытка отнятия Чернигова, как и митрополита могла интересовать та же мысль об установлении здесь власти киевского князя для устройства правильного поступления отсюда церковной десятины. В расправе с Романом и Олегом мы и видим работу обоих представителей Киева: удачный мир Всеволода с половцами заставляет Романа вернуться без успеха, а ловкая интрига, на чисто византийский вкус, приводит к убийству Романа от руки прежних союзников — половцев; «а Олга емше Козаре поточиша и за морс Цесарю-граду»¹, в чем трудно не видеть помощи греческой руки митрополита. Тмуторокань теперь остается без особого политического владельца, и Всеволод посылает туда своего посадника Ратибора (1079 г.) Это владенье Всеволода Тмутороканью продолжается недолго, так как в 1081 г. сюда явились Давид Игоревич и Василько Ростиславич, захватившие посадника Всеволодова Ратибора и севшие на этой земле. В 1083 г. явился в Тмуторокань из грек Олег, сначала захвативший, а потом отпустивший Давида и Володаря и утвердившийся здесь («и сЪде Тмуторокани»). Об этом возвращении Олега позволительно думать, что оно было не самочинно, а, возможно, по соглашению со Всеволодом. В самом деле, вернувшись в 1083 г., Олег сидит в Тмуторокани до 1094 г., т. с. до смерти Всеволода, не предпринимая против него никаких активных шагов к возвращению отцовского Чернигова. Не было ли здесь со стороны Всеволода неудавшейся попытки столкнуть интересы племянников, сидевших в Тмуторокани с 1081 г., с вернувшимся Олегом? Во всяком случае, предположение, что благодаря браку на знатной гречанке Олегу явилась возможность вырваться из греческого плена, едва ли правдоподобно^[85]. Если возвращение Олега из грек и отсутствие с его стороны активных выступлений за свою отчину — есть результат его соглашения со Всеволодом, пожелавшим сначала просто свести интересы племянников, а теперь принужденным признать захват Тмуторокани Олегом, то сюда же нужно отнести и устроение для Тмуторокани самостоятельной епископской кафедры, как одно из условий соглашения киевского князя с Олегом.

Епископ Симон в послании Поликарпу называет в числе других епископов, поставленных из братии Печерского монастыря, Николая «Тьмутороканю». Поликарп в слове «О НикггЪ Затворници, иже по семь бысть егшекопъ Новуграду» называет в числе «преподобныхъ» отцов, исцеливших Никиту, — Николу «иже бысть епископь Тмутороканю»^[86]. Никита, исцеленный отцами с игуменом Никоном во главе (1078—1088 гг.), показал впоследствии великое воздержание, смирение и послушание, превзойдя всех добродетелью, за что и был поставлен епископом Новгороду в 1096 г. Из рассмотренных событий истории Тмуторокани, как кажется, естественнее всего отнести устроение кафедры и посвящение на нее епископа Николая именно на это время возвращения Олега из грек (1083 г.), так как предположить основание кафедры к годам^{[87][88][89][90][91]}

обладания Тмутороканью Всеволода (1079—1081 гг.) едва ли возможно, ввиду естественного противодействия митрополита, конечно, не желавшего без нужды дробить свою десятину. Потеря же этой десятины с 1081 г. делала вопрос об устроении особой кафедры Тмуторокани для митрополита, повидимому, безразличным. В соглашении же Всеволода с Олегом этот пункт мог играть немаловажную политическую роль. Тмутороканская епархия, мелькнувшая в истории Киевской Руси в связи с упоминанием ее епископа, в дальнейшем пропадает со страниц источников вместе с именем и самого Тмутороканского княжества.

§ 51. Желание замирить выпущенных Олегом из плена Давида и Василько приводит Всеволода, как известно, к разрыву с Ярополком, видевшим в уступке Всеволодом Дорогобужа — Давиду, а Перемышля и Требоволя — Ростиславичам — дробление своей волости и нарушение своих прав¹. Ярополк бежит в Польшу и, вернувшись оттуда с военною помощью, заключает со Всеволодом мир, условий которого не знаем. «И пересЪдевъ (Ярополкъ Володимери) мало дний, идс Звенигороду», где находит смерть от руки подосланного убийцы (1086 г.)^[92][93]. Эта смерть приводит к перегруппировке земель: Давид садится во Владимире, а Туров, Пинск, Берсстьс и Погорину получает Святополк Изяславович, перешедший сюда из Новгорода, куда Всеволод посылает своего внука Мстислава Владимировича^[94].

Когда-то до 1091 г.^[95][96] бывший игумен Печерского монастыря Стефан, по изгнании братиею создавший собственный монастырь на Клове, был поставлен на Волынскую кафедру во Владимир. Когда же могло случиться открытие этой новой епискогши? Поминальное слово князю Ярополку Изяславичу, помещенное под 6594 г., ставит в заслугу почившего князя правильную уплату десятины Киевской Десятинной церкви, т. е. митрополии, что дает знать, что особой кафедры во Владимире до перехода его в руки князя Давида — не было. Конечно, как и всякий князь, имевший на деле или в планах свою собственную политику, отличную от политики киевского князя, Ярополк Изяславич добивался, вероятно, своей особой кафедры для Волыни, но это желание разбивалось о противодействие Всеволода и митрополита. Давиду удалось добиться устроения Владимирской кафедры между 1086—1091 гг. Когда же именно?

В 1089 г. совершилось долгожданное освящение церкви Печерского монастыря, на которое собрались во главе с митрополитом Иоанном следующие епископы: Лука Белгородский, Исаия Ростовский, Иоанн Черниговский и Антоний Юрьевский'. После этого года мы нигде не встречаем имени Белгородского епископа Луки, как не встречаем и титула епископа белгородского до 1113 г.^[97] Через два года после освящения великой церкви Печерского монастыря, в 1091 г., состоялось перенесение мощей св. Феодосия в эту великую церковь. В перечислении присутствующих здесь епископов [Ефрем Переяславский, Стефан Владимирский, Марин Юрьевский и Антоний Порожьский^[98] или Порьский = Пороский¹], — митрополита тогда в Киеве не было, — обращаем внимание на первое упоминание епископа владимирского, с одной стороны, на перемещение епископа Юрьевского Антония с Юрьевской кафедры, которую он занимал еще в 1089 г., на кафедру Поросскую и занятие кафедры Юрьевской к 1091 г. епископом Марином — с другой.

Можно думать, что весь ряд приведенных наблюдений в сопоставлении между собою и даст нам ответ на вопрос о времени устроения кафедры Владимира. Давид, конечно, продолжал домогания Ярополка об особой кафедре для Волыни, и митрополит вследствие неясных нам соображений, вероятно ввиду желания киевского князя, — уступил. Но, не желая дробить свою десятину, митрополит мог воспользоваться смертью епископа Белгородского Луки и, объединив эту кафедру с Юрьевскою кафедрою Антония в Поросскую, т. е. от Белграда до Реи, создает вторую викарную себе кафедру во Владимире, куда и ставится епископ Стефан. Удовлетворяя таким образом желание Владимирского князя, поддержанное, конечно, князем киевским, о создании Владимирской кафедры, митрополит соблюдал здесь и интерес митрополичьей десятины, так как при таком устроении новой кафедры содержание се могло идти из общей митрополичьей десятины, без создания новых источников, как шло содержание кафедры Белгорода, которую теперь вместе с Юрьевскою объединял под своим управлением епископ Антоний, едва ли выигравший в смысле увеличения содержания от такого соединения. Такое понимание хода создания Владимирской кафедры объясняет нам пребывание в Киеве епископа Владимирского Стефана, проживающего здесь в своем Кловском монастыре^[99][100], и погребение здесь же князя Давида Игоревича^[101], в бытность которого на Волыни создалась епископская там кафедра, не имевшая, по-видимому, в первое время каменной «епископьи»^[102][103].

Однако скоро могли обнаружиться обратные стороны новоучреждений и почувствоваться необходимость более близкой кафедры, чем Волынская, что повело к созданию вновь Юрьевской кафедры, где в 1091 г. находим епископа Марина, но к сохранению за Антонием, имевшим, конечно, пребывание в старейшем Белгороде, титула Поросского. Не сюда ли нужно отнести слова 32-го правила «Канонических ответов» митрополита Иоанна Продрома: «Иже оучастить епископью свою по земли той, паче кдЪ многь народъ и людие и гради, о нЪмжс се тщаше и попечеше и намъ любезно мниться се быти; боязныю же; но обаче и первому столнику рускому изволиться и сбору страны всея тоя, нсвъзбранно да будеть»^[101]. Здесь прежде всего драгоценное указание на порядок открытия новых кафедр: необходимо согласие «перваго столника» и «сбора страны всея тоя». Если под последним ясно дается разуметь поместный собор русской церкви, то неясно значение выражения «первый столникъ». Митрополит Макарий решительно понимает под этим выражением «великого князя»^[105], т. е. киевского; А. С. Павлов склоняется видеть здесь перевод «лрсотоОоуф» — «обычного названия главного архиерея страны, у нас — митрополита»^[106]. Вероятнейшим нужно считать первое мнение из смысла правила, где митрополит в первой половине хвалит от своего лица заботу о большой пастве в смысле устроения для нее отдельного епископа, выражая, однако, немотивированное в ответе опасение («намъ любезно мниться се быти; боязньно же»), которое должно уступить желанию первого стольника русского и собора всей страны. Другими словами, первая часть ответа — точка зрения митрополита, вторая — условия для решения вопроса сверх согласия митрополита. Естественно, что первый стольник русский — здесь князь киевский. Конечно, прав А. С. Павлов, что термин «первый столник» относится к главному архиерею страны, но употребление его здесь в перенесении на княжескую иерархию объясняется отсутствием в языке, а может быть, и понимании той поры термина для обозначения этой роли киевского князя, когда привычный впоследствии титул великого князя для киевского князя еще не успел выработаться. Итак, в 32-м правиле митрополит Иоанн выражает похвалу мысли об «учащении» епископии, хотя и с опасением, отпадающим, как препятствие на согласие митрополита («невъзбранно да будсть»), при «изволении» киевского князя и поместного собора Русской церкви. Но о каком «учащении» епископии говорит митрополит? А. С. Павлов предполагает в подлиннике «Siapepi^eiv» разделять на части, поясняя, что «Халкидонский собор (пр. 12) запретил разделять одну епархию на две, так как это вело к образованию новых митрополий. То же могло бы повториться и в русской церкви, если бы при разделении одной епархии на две или более епископ старшей кафедры удерживал некоторые преимущества над епископами новых епархий (например, право рукополагать их). Вот почему митрополит Иоанн допускает «учащение» епископий в русской земле «боязньно» и с условием, чтобы это дело совершалось с согласия «русскаго первостольника» «'. Соглашаясь с предлагаемым объяснением, можно думать, что в правиле митрополита обсуждается конкретный случай разделения какой-то епископии. В нашем понимании, митрополит говорит о создании вновь Юрьевской кафедры из епископии Поросской.

Если все изложенное правдоподобно, естественно в предыдущем (31-м) правиле искать ответ на вопрос, который мы обошли выше, — что заставило выделять вновь епархию Юрьевскую? Правило говорит: «Иже не послушають епископи своего митрополита совокуплятися призываемымъ от него сборъ творити, иже злЪ творящая пооучити ихъ отечьекымь наказаньемь»^[107][108]. Отдаленность Владимирской кафедры от Киева, возможное противодействие Давида Игоревича — могли задерживать епископа Стефана «призываемый оть митрополита сборъ творити», что вносило расстройство в ход церковной жизни Киевской Руси и естественно рождало мысль об «учащении» кафедры Поросской (к вопросу об условиях создания из которой вновь двух кафедр переходит митрополит в 32-м правиле). В словах митрополита: «иже злЪ творящая» — как будто звучит мысль о ненамеренном отсутствии на соборах епископа Стефана.

§ 52. Отношения князя киевского Всеволода и митрополита Иоанна Продрома трудно представить себе с полною ясностью. Всеволод Ярославич был близок византийским правящим сферам, первым браком был женат на греческой царевне Мономахова дома^[109], был в родстве с домом императора Романа Диогена, наконец, из письма императора Михаила VII Дуки видна готовность и этого императора породниться с Всеволодом через брак дочери Всеволода Янки с братом императора. Близость, родство и дружба Всеволода с импераюрскими домами вели, конечно, к почтительным и дружественным отношениям митрополита Иоанна к киевскому князю, тем более, что кроме родственных уз у Всеволода были неоспоримые заслуги перед Империей и церковью. Письмо Михаила VII Дуки указывает на какую-то важную для Византии помощь, которую ждали от Всеволода по охране имперских границ и которая если и не состоялась, то остановила замышляемый Русью поход на Империю в очень тяжелое для последней время. Примирительная позиция, которую занял Всеволод в эпоху ссоры Руси с Империей из-за церковных дел, и приют, оказанный им митропольи в своем Переяславле в 70-х годах XI в. (§ 41а и 416), когда Святослав Киевский не принимал у себя митрополита, — все это были не второстепенные вещи. И, думается, Всеволод в этих условиях мог чувствовать себя безопасным от греческих происков и мог пользоваться своим родством и своими заслугами в интересах русской церкви, в смысле ее возвышения из ряда обычных митрополий константинопольского патриарха. К сожалению, мы не видим таких поступков киевского князя, а наблюдаем дружбу с митрополитом Иоанном и пренебрежение, переходящее в ссору, с Киево-Печерским монастырем, который в пору игуменства великого Никона неослабно звал к борьбе с греками за общерусские интересы церкви и государства (§ 75#? и 75г). А между тем стесненное положение Империи и выгоды церковного разделения на Западе, кажется, во многом могли помочь Всеволоду в этом «полегчании» греческой руки над русскою церковью. Но Всеволод занят другими вопросами и заботами. Династические интересы и борьба против «дЪтьскихъ князей» были у киевского князя на первом плане. Византия служила этим интересам Всеволода, как было с заточением Олега Святославича в Грецию и с примирением с ним Всеволода через четыре года. Единственно, что остается памятником Всеволодова княжения этого времени для русской церкви — усвоение мысли об апостольской проповеди и благословении Киева апостолом Андреем¹.

§ 53. В одном из писем Михаила VII Дуки ко Всеволоду, после заявления о неимении у императора «какого-либо стремления к расширению (государства)» и радостного признания «согласия в божественном обряде» Империи с переяславским князем, читаются следующие строки: «ибо научают меня священные книги и достоверные истории, что наши государства оба имеют один некий источник и корень, и что одно и то же спасительное слово было распространено в обоих, что одни и те же самовидцы божественного таинства и вещатели провозгласили в них слово Евангелия». И в конце письма: «утвердитель апостольского и кафолического благочестия или веры у нас обоих, — он же сам совершит и этот досгохвальный союз, чтобы сообразно тому, как у нас обоих одно начало рода и один образ благочестия, утвердилась также одна и та же связь родства…»^[110][111].

Много византийских традиционных воззрений похоронено в этих строках: и отказ от мировой политики, чего не могли не опасаться в Киеве, и готовность уравнять себя с молодою русскою церковью в легендарном основателе своей церкви. Последнюю мысль прочно освоили Всеволод с семьею, и митрополит киевский не мог оспаривать или противодействовать реальному осуществлению того, о чем говорил сам император. «В лЪто 6594 Всеволодъ заложи церковь св. Андрея при ИванЪ преподобномъ митрополит!», створи оу церкви тоя манастырь, в нем же пострижес дщи его дЪвою именемь Янька"¹. А под 6598 годом сообщается о великой строительной деятельности епископа Переяславского Ефрема, окончившего кафедральный Переяславский храм св. Михаила, а на воротах построившего храм св. Федора «и св. Андрея оу церкве оу воротъ и городу камень и строенно банное камяно»^[112][113]. Но не сейчас возникла легенда, рассказывающая, как протекала и к чему привела апостольская деятельность Андрея на Руси. Трудность возникновения легенды состояла в невозможности без уязвления национального достоинства говорить о водворении христианства в Киеве или на Руси апостолом, так как это вело бы к мысли, что мы не сумели, восприняв свет Христов от апостола, удержаться в верности слову-аиостола, вынужденные потом вновь искать восприятия Христова учения, Как увидим далее, те, кто мечтал о независимых от Империи формах церковного устроения Руси, отнеслись к легенде об апостольской проповеди у нас Андрея с недоверием и недоброжелательством. Так Печерская редакция и продолжение Древнейшего свода 1039 г., созданные игуменом Печерским Никоном в 1073 г., как и продолжение этой летописной работы — так называемый Начальный свод 1095 г., — не знали этой легенды и, наоборот, утверждали, что апостолы на Руси не учили^[114]. Легенда не была включена, по-видимому, и в продолжение и в переработку Начального свода Нестором (1110 г.), утверждавшим в своем другом литературном труде — «Чтении о житии и погублении свв. страст. Бориса и Глеба», написанном около 1081—1088 гг., когда письмо императора Михаила VII было, вероятно, общеизвестно, согласно с прежним летописанием, что в русской земле «не б!>ша бо ни апостоли ходили»^[115]. Появившаяся, наконец, в одной из переработок свода Нестора, легенда выходила из затруднения, в каком находилось национальное самолюбие при сопоставлении апостольской проповеди на Руси с крещением Руси при св. Владимире, так, что говорила не о проповеди апостола Андрея, а лишь о водружении им креста на горах Киевских и о прорсчснии апостольском величия будушаго града. Во второй своей части легенда вела апостола в Новгород, откуда направляла его, удивленного новгородскими банями, — в Рим^[116]. Грубоватая насмешка над северными обычаями, какая звучит в этой второй части легенды, неучтиво заставляющей апостола служить орудием своеобразной полемики, даст видеть в авторе, как это и отмечалось, южанина, знакомого, но недовольного новгородцами и их обычаями. Точнее узнать автора легенды трудно, как и ответить на вопрос, когда и кто внес эту легенду в переработку свода Нестора 1110 г. Принадлежность легенды, так сказать, дому Всеволода не может служить здесь путеводною нитью, так как и первая и вторая редакции Повести вр. лет, по-видимому, совершались под влиянием Владимира Мономаха^[117].

§ 54. Дружественные отношения непритязательного киевского князя с митрополитом Иоанном продолжались до времени и разбились, по-видимому, не о вопросы, волновавшие лучшую часть киевского общества, а о вопрос семейный князя. Предстоящий брак дочери Всеволода Евпраксии с императором Генрихом IV вызывает со стороны митрополита, ввиду разрыва Византийской империи с Генрихом IV и Климентом III и начавшейся дружбы с непризнаваемым Генрихом папою Урбаном II, — резкое осуждение, о котором говорилось выше (§ 47). Этою ссорою Всеволода с митрополитом объясняется некоторое сближение князя с Печерским монастырем, и следы этого сближения будут указаны в истории Печерской обители (§ 76). Впрочем, забегая вперед, нужно сказать, что здесь не было полной перемены церковной политики и отношения к Империи, так как при митрополичьей кафедре и Десятинной церкви в эту пору подготовляются два литературные памятника резко враждебного Печерскому монастырю направления, очевидно расчитывающие на признание их со стороны князя Всеволода. И в факте готовности Всеволода добиться канонизации св. Феодосия, о чем мечтали не только в обители святого (§ 75), нужно видеть скорее семейную заботу Всеволода привлечением симпатий широких кругов киевского общества, далеко ему не дружественных, создать возможность передачи престола Киевского в руки сына своего Владимира.

§ 55. А между тем, какою широкою возможностью изменений в положении русской церкви в смысле ослабления зависимости ее от Империи, при желании к тому киевского князя, столь влиятельного и уважаемого в бедствовавшей тогда Византии, звучать слова летописи: «иде Янъка в Грекы, дщи Всеволожа, реченая преже; и приведе Янка митрополита 1оана скопьчину, его же видГвше людье вси рекоша: се навье пришелъ; оть года до года прсбывъ умре; 6t> же сей мужъ не книженъ, но умомъ простъ и просторЬкъ»^[118]. Совершенно ясно, что после смерти книжного и сильного в слове митрополита Иоанна, у которого с киевским князем в конце жизни митрополита произошла ссора, Всеволод посылает свою дочь Янку, о которой писал император Михаил VII, как о невесте для своего брата, возлагая на нее поручение «привести» митрополита, угодного киевскому князю. Результатом переговоров Янки с императором Алексеем Комнином, находившимся тогда в затруднительном положении и готовым, очевидно, идти на уступки просьбам Руси, и было назначение Иоанна скопца, «умомъ простого и просторЪка», конечно, не способного на какуюлибо борьбу с киевским князем. Смерть нового митрополита (1090—1091 гг.) ^[119] открыла вновь вопрос о замещении митрополичьей кафедры Руси, решенный, однако, уже после смерти Всеволода, может быть, ввиду тяжелых условий Империи, так как в 1093 г. митрополита в Киеве не было: 14 апреля этого года на погребении князя Всеволода «собрашася епископи, и игумени, и черноризьци, и Попове, и боляре, и простии людье»^[120]. Всеволода похоронили в св. Софии, митрополии, так что предполагать простое неучастие митрополита в погребении — невозможно.

• [1] Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси. CI16., 1909. 34.
• [2] Там же. 33. * Там же. 43.
• [3] Срезневский И. Сказание о свв. Борисе и Глебе. СПб., 1860. С. 75.
• [4] Воскрес, и Софийск. 1-я.
• [5] Ипатьев., 1089 г. 3 от о в Р. О черниговских князьях по Любецкому Синодику. СПб., 1892. С. 10.
• [6] Новгор. 1-я, 1066 г.
• [7] Ипатьев., 6578 г.
• [8] Голубинский Е. Е. История русской церкви. Изл-е 2. М., 1904. Т. Г. С. 585 586.
• [9] Там же. С. 688.
• [10] Сергий, арх Полный месяцеслов православного Востока. Т. I. Прилож. С. 12.
• [11] Шахматов А. А. Разыскания о древн. русс, лстоп. сводах. С. 456—457.
• [12] Там же. С. 599.
• [13] ГрушевсьЧсий М. 1стор1я Украши-Руси. Т. II. С. 56.
• [14] Шахматов А. Разыскания о лревн. русс, летоп. сводах. § 42, 43 и 44.
• [15] Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. С. 31.
• [16] Шахматов А. Разыскания о лревн. русс, летоп. сводах. С. 58, прим. 1.
• [17] Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Глсбе. С. 32.
• [18] Там же.
• [19] Списка епископов у Нестора нет, его ласт Житийное сказание.
• [20] Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Г лсбе. С. 75—76.
• [21] Там же. С. 33.
• [22] Там же. С. 76.
• [23] Там же. С. 33.
• [24] Там же. С. 76.
• [25] Там же. С. 33.
• [26] Там же. С. 76.
• [27] От неудачной операции этого «вереда» Святослав и скончался в 1076 г. (Лаврент.).
• [28] Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Г лсбс. С. 76.
• [29] Там же.
• [30] Там же. С. 76.
• [31] Грушевський М. 1стор1я УкраУнн-Руси. Т. II. С. 60—61.
• [32] Л и н м и че н ко Ив. Взаимные отношения Руси и Польши. Киев, 1884. С. 115—116:Грушевський М. 1стор1я УкраУни-Руси. Т. II. С. 63.
• [33] Лаврснт., 6584 г.
• [34] Там же, 6583 г.
• [35] ' Pc г t z. Monunicnta Gcrmaniae script. V. 219.
• [36] Ibid. V. 230.
• [37] Вероятно, Ярополка, см.: Saucrland Н. V. Haseloff A. Dcr Psalter ErzbischofEgberts von Trier // Codex Gcrtrudianus in Cividalc. 1901; Бобринский А. А., граф //Зап. Русского Археологического Общества. 1901.Т. XII.
• [38] Ibid. V. 230.
• [39] А Historiae Russiac monumenta. Т. I, № 1.2.
• [40] Лаврент.
• [41] * Труды. Т. II. С. 3—55. Текст в Bibliotheca Gracca medii acvi. T. V, № 143 и 144. Перс-вол берем у В. Г. [Васильевского].
• [42] См.: Васильевский В. Г. Труды. Т. II. С. 36—49.
• [43] Там же. Т. II. С. 30—31; Т. I. С. 133 и след.
• [44] Лаврент., 6597 (1089) г.
• [45] Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс, письменности. Т. II. С. 25.
• [46] Макарий, митрополит. История русской церкви. Т. II. С. 12—13.
• [47] Голубинский Е. История русской церкви. Т. I1. С. 287, прим. 2.
• [48] Павлов А. С. Критические опыты по истории др. гр.-рус. полемики против Латы-нян. СПб., 1878. С. 29—39.
• [49] * Голубинский Е. История русской церкви. Т. 11. С. 282.
• [50] Текст уПавлова А. С. Критические опыты по истории др. гр.-рус. полемики против Латынян. С. 130. Перевод взят пр. Филарета // Временник Моек. Общ-ва Истории иДревностей. 1850. Т. V. С. 17.
• [51] Православный Собеседник. 1858. Т. 1. С. 310—311.
• [52] Ключевский В. О. Жития святых… С. 19.
• [53] Там же.
• [54] Там же. С. 21
• [55] Лаврснт., 6676 г.
• [56] Подробность о присылке первых епископов на Ростовскую кафедру от патриарха бы ла восстановлена впоследствии по тексту первого жития (Ключевский В. Жития святых… С. 19). «
• [57] Там же.
• [58] Ф и л, а р е т. Русские святые. Май. С. 160; К л ю ч е в с к и й В. Жития святых… С. 13, прим. 2.
• [59] Грушевський М. 1стор1я Украши-Руси. Т. II. С. 54.
• [60] Православный Собеседник. 1858. Т. 1. С. 436—438.
• [61] Ключевский ВО. Жития святых… С. 37.
• [62] Грушевський М. IcTopia Украши-Руси. Т. II. С. 62.
• [63] Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. С. 81.
• [64] Лаврснт., 6597 г.
• [65] Голубинский Е. История русской церкви. Т. I1. С. 286, прим. 4; Васильевский В. Г. Труды. Т. 1. С. 174—175.
• [66] Павлов А. Критические опыты по истории др. гр.-русс. полемики против Латынян.С. 169—170. Конец фразы в греческом тексте: «ха! 6 auv tjplv euoePnq йяа^ хХпрб^ те ка! Хаос».
• [67] Павлов A. Op. cit. С. 186.
• [68] * Васильевский В. Г. Труды. Т. I. С. 83.
• [69] Там же. С. 91,92—93 и прим. 4 на с. 92.
• [70] Там же. С. 82.
• [71] Павлов А. С. Критические опыты по истории др. гр.-русс. полемики против Латынян. С. 61.
• [72] Голубинский Е. История русской церкви. Т. I1. С. 856.
• [73] Павлов Л. С. Критические опыты по истории др. гр.-русс. полемики против Латы-нян. С. 174 и 183.
• [74] Ш л я п к и н И. Русское поучение XI в. о перенесении мощей Николая Чудотворца.СПб., 1881. С. 22.
• [75] Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. С. 77 и 78.
• [76] Лаврснт., 1089 г.
• [77] 2 Полное Собрание Русских Летописей (далее ПСРЛ). Т. IX. С. 192 (1091 г.). 2 Русская Историческая библиотека. Т. VI. Изл-е 2. Прилож. С. 342. (ПереводЛ. С. Павлова). Любопытно, что в русском тексте слова митрополита значительно смягчены. 3 Там же. Т. VI. С. 19. 4 Грсгоровиус Фсрд. История города Рима в средние века. СПб., 1907. Т. IV.кн. VII, гл. VII, отд. 2. 5 Лаврент., 6594 г.
• [78] Там же, 6577 г.
• [79] Ипатьев, ср. Лаврснт., 6586 г.
• [80] Лаврснт., 6586 г.
• [81] Там же, 6601 г.
• [82] Там же, 6584 г.
• [83] Там же. 6586 г.
• [84] Там же, 6594 г.
• [85] 2
• [86] 4
• [87] Там же, 6587 г.
• [88] Грушевський М. 1стор1я Укра’жи-Руси.Т. II.С. 73, прим. 1.
• [89] Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс, письменности. Т. И. С. 76.
• [90] Там же. С. 91.
• [91] Новгор. 2-я, 6604 г.
• [92] Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси. С. 52.
• [93]: Лаврснт., 6594 г.
• [94] Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси. С. 53.
• [95] Лаврснт., 6599 г.
• [96] ' Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники ел. русс, письменности. Т. II.С. 10 и 195 и Ипатьев. 6597 г. Здесь запись официального характера, но ошибочно названАнтоний «Гурьговьски.чь нуменомь» вместо — епископом.
• [97] Ипатьев, 6621 г.
• [98] Софнйск. 1-я. 6599 г.
• [99] Патерик Кисво-Псчсрского монастыря. Памятники сл. русс, письменности. Т. II.С. 60 и 243.
• [100] Лаврент., 6599 г.
• [101] Ипатьев. 6620 г.
• [102] Там же, 6680 г.
• [103] Русская Истории, библиотека. Т. VI. С. 19.
• [104] Ипатьев. 6620 г.
• [105] Макарий, митр. История русской церкви. Т. II. С. 250.
• [106] Русская Истории, библиотека. Т. VI. С. 19, прим. 6.
• [107] Там же. С. 19, прим. 1.
• [108] Там же. С. 18.
• [109] Ипатьев., 6561 г. Что Всеволод был женат два раза, видно из слов летописи: «и по-клонися (Владимир Мономах) на молбу княгинину (Вссволожой), чтяшеть ю акы матерь, отца ради своего…». (Лаврент., 6605 г.).
• [110] Из литературы этого вопроса достаточно указать на работы Голубинского Е. История русской церкви. Т. I1. С. 19—34; Васильевского В. Г. Труды. Т. II. С. 213 ислед. нМалышсвского И. Сказание о посещении Русской страны св. ап. Андреем //Владимирский сборник. Киев, 1888. С. I—51.
• [111] Перевод В. Г. Васильевского. Труды. Т. И. С. 11 и 13—14.
• [112] Ипатьев., 6594 г.
• [113] Там же. 6598 г.
• [114] Шахматов Л. Разыскания о древн. русс, лстоп. сводах. С. 556.
• [115] Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. С. 4
• [116] Летопись по Лаврентьевскому списку. Изд-е 3. СПб., 1897. С. 7—8.
• [117] «Русская Энциклопедия». Т. I. Под «Андрей, апостол» — статья М. Прнсслкова. где я имел случай высказаться полнее по этому вопросу.
• [118] 2 Лаврент., 6597 г.
• [119] Ипатьев., 6598 г. и Лаврент., 6597 г.
• [120] Лаврент., 6601 г.