Фрагмент из папируса

Подобную тенденцию можно наблюдать и в процессе развития представлений об этосе музыки. Если характерный этос существует в «дорийской» и прочих гармониях, мелосах, стилях, регистрах и — как старались убедить себя и других приверженцы древних традиций — в тональностях, то он должен проявлять себя во всех, без исключения категориях музыкальной выразительности. Значит, ритмы также подвержены «этосному влиянию», и уж, конечно, без него не могут обойтись звукоряды. Ведь все это — явления одной смысловой плоскости. Отсюда возникает концепция этоса ритмов и этоса родов — диатонического, хроматического и энгармонического. Например, если диатоника имеет мужественный характер, то слушающий ее человек обретает мужественность, а если этосом энгармонии является нежность, то воспринимающий ее слушатель расслабляется. Но этосные эпитеты, которые хотели приспособить для основных родов античной музыки (они приведены выше), не имели к ним никакого отношения, как и к тональностям. Ведь они выведены из эмоциональных оценок «музыкальных портретов» греков и варваров, а также из особенностей архаичного восприятия контрастных регистров звучания. Поэтому операция по трансплантации этосных воззрений с одной почвы на другую была обречена, ибо в ее основе лежало стремление к совмещению несовместимых явлений.

Не случайно уже во времена античности многие с иронией относились к концепции этоса музыки в том виде, в каком она стала распространяться, начиная с классического периода. До нас дошел текст папируса («Хибех-напирус»), датируемый IV в. до н. э., в котором высмеиваются те, кто верит в этос музыки и особенно в этосные свойства родов: «Они говорят, что среди мелодий одни воспитывают воздержанных [людей |, другие — мужественных, третьи — справедливых, четвертые — храбрых, пятые — трусливых. Они плохо осведомлены [о том ], что использующие хроматику не станут трусливыми, а [использующие) энгармонию — храбрыми. Ибо кто не знает, что этолийцы и долопы [племя, проживавшее некогда в Фессалии [ и все, использующие диатоническую музыку, были под Фермопилами более храбрыми, чем трагические актеры, привыкшие петь в энгармонии». Так, вспоминая знаменитое сражение при Фермопилах (480 г. до н. э.), где кучка греческих героев мужественно противостояла несметным полчищам персидской армии, безымянный автор показывает всю анекдотичность утверждений о каком бы то ни было этосе хроматики, энгармонии и диатоники.

Секст Эмпирик («Против ученых» VI 19—25) считает, что музыка успокаивает не потому, что она является действительно успокаивающей, а потому, что «она обладает способностью отвлекать» от забот и волнений; а стоит только прекратиться музыке, как человек сразу же возвращается в прежнее состояние. По его мнению те, кто используют в битве авлосы и сальпингсы, делают это не для возбуждения храбрости, а чтобы отвлечь себя от дум, связанных с боязнью и страхом. Секст Эмпирик утверждает, что он знает людей, которые во время сражения трубят и бьют в барабаны, но не становятся от этого храбрецами.

Приведенные две «антиэтосные» позиции носят различный оттенок. Критика Секста Эмпирика вообще близка к полному отрицанию эмоционального воздействия музыки. Конечно, музыка не делает из трусов храбрецов. Но общеизвестно, что она в состоянии воодушевить и приободрить, увлечь и окрылить человека. Что же касается мыслей, изложенных в «Хибех-папирусе», то они, вне сомнения, находятся на подлинно научном уровне, так как полностью отвергают этосные определения родов и звукорядов. Действительно, любой звукоряд — лишь один из безликих и неодушевленных начальных строительных камней, участвующих в возведении здания звучащей музыки. И только тогда, когда это здание завершено, оно способно быть оценено с точки зрения этоса. Но каждый отдельно взятый начальный строительный элемент сам по себе лишен этоса.

Как мы видим, это понимали некоторые авторы и в эпоху античности. «Хибех-папирус» — единственный из сохранившихся документов такого содержания, но далеко не единственный из существовавших в античную эпоху.