Государства и мировая экономика

Глобализация меняла роль государства в экономике, отношение между ним и независимыми хозяйствующими субъектами. Считалось, что из самостоятельного игрока на экономическом поле государство все больше превращается в арбитра. Сейчас, когда экономика становится мобильнее, обостряется конкурентная борьба за создание наилучших условий для размещения производств и привлечения инвестиций, у государства появляются возможности оживлять национальную экономику путем создания привлекательных рамочных условий, улучшения инвестиционного климата. Наблюдается феномен растущего разрыва в интересах государства и крупного транснационального бизнеса, который заинтересован в обходе обременительных национальных правил. Правительства часто недооценивают международную мобильность экономики, существование офшоров, а бизнес нередко игнорирует рамочные политические условия страны или интересы большинства ее граждан.

В начале XXI в. «вашингтонский консенсус» оказался отвергнут как многими ведущими теоретиками, так и практикой развития множества стран. Как утверждает Фукуяма, «во многих странах реформы, либерализующие экономику, не оправдали ожиданий. В некоторых странах отсутствие соответствующего набора государственных и общественных институтов даже привело экономику к худшему состоянию, чем она была бы без этих реформ» | Фукуяма, с. 191. Мировой экономический кризис 2007—2009 гг. заметно остудил тех, кто предсказывал триумф неолиберализма и закат государства. Профессор из Гарварда Д. Родрик вопрошает: «Кто спасал банки, занимался фискальным стимулированием и предоставлял социальные гарантии безработным, пытаясь не допустить разрастания кризиса? Кто переписывал правила надзора на финансовых рынках и менял принципы регулирования, чтобы избежать новых инцидентов? В чей адрес неслась львиная доля упреков в ошибках? Ответ па все эти вопросы один: национальные правительства. G-20, МВФ, Базельский комитет по банковскому надзору, как правило, оказывались на вторых ролях»^[1]. В годы финансового кризиса повсеместно наблюдался возврат сильного государства, для стимулирования экономического развития правительства ведущих стран потратили 3 трлн долл., что составляет почти 5% глобального ВВП |Ханна, с. 521.

Более того, появилось опасение, как бы усилившееся в годы кризиса государство не выступило могильщиком свободного рынка и демократии. Президент Eurasia Group И. Бреммер бьет тревогу: «Сейчас свободный рынок отодвинулся на второй план. На смену пришел государственный капитализм — система, при которой государство выступает в качестве ведущего экономического агента и использует рынки главным образом в политических целях… Теперь сторонники свободной торговли и открытых рынков вынуждены доказывать преимущества данной системы все более скептически настроенному международному сообществу»^[2].

Многие крупные государства действительно сами выступают глобальными экономическими игроками. На первый план выходят такие их экономические агенты, как национальные энергетические корпорации, государственные предприятия, частные «национальные чемпионы» и фонды национального благосостояния. Эти суверенные фонды были созданы странами с большим положительным сальдо торгового баланса для управления своими активами. Под управлением этих фондов в преддверие кризиса в 2007 г. находилось 2,6 трлн долл., что лишь немногим уступало размеру государственных пенсионных фондов и резервов центральных банков мира. По прогнозу банка Morgan Stanley, к началу 2020 г.

объем суверенных фондов вырастет до 27 трлн долл., что составит 9% всех мировых активов^[3]. Тринадцать крупнейших по запасам нефтедобывающих компаний мира находятся в собственности или управлении государств: Saudi Агатпсо, National Iranian Oil Company, Petroleoz de Venezuela, China National Petroleum Corporation, малайская Petronas, бразильская Petrobras, «Газпром», «Роснефть» и др. На их долю приходится 75% запасов и производства нефти в мире, тогда как на долю крупнейших частных ТНК (в энергетической области они существуют почти исключительно в англо-саксонских странах — BP, Chevron, ExxonMobil и др.) приходится 10% мировой добычи и лишь 3% запасов^[4]. Государственные предприятия и крупные частные корпорации, пользующиеся сильной государственной поддержкой, в большинстве стран планеты превалируют в таких отраслях, как нефтехимия, электроэнергетика, добыча полезных ископаемых, черная металлургия, портовое хозяйство и судоходство, производство вооружений, авиация.

В современном мире существует растущая экономическая взаимозависимость между ведущими государствами планеты, которая полностью отсутствовала в российско-американских отношениях времен холодной войны. Но означает ли это снижение уровня конфронтационности в межгосударственных отношениях? Не обязательно. Огромная экономическая взаимозависимость между Китаем и Японией не помешала острейшему конфликту вокруг крошечных островов Спратли, что нанесло удар и по политическим, и по экономическим отношениям. Зависимость стран Евросоюза от российского газа не стала препятствием для проведения специальных расследований против «Газпрома». Весьма сложно складываются отношения между двумя крупнейшими торговыми партнерами в мире — США и Китаем. В Соединенных Штатах долгое время существовала идея интеграции Китая в мировую финансовую и экономическую систему, что превратило бы его в «ответственного держателя акций». В Пекине родилась параллельная концепция, согласно которой растущая взаимозависимость с Америкой защитит его от стремления Вашингтона остановить подъем Китая как альтернативной сверхдержавы. «Но макроэкономическая взаимозависимость влечет за собой целую цепочку тактических напряжений — вокруг обменного курса, интеллектуальной собственности, инвестиционных правил и установления стандартов. Существует и более стратегическая озабоченность сползания к взаимному гарантированному экономическому уничтожению, поскольку ни одна из сторон в полной мере нс контролирует события, которые могут привести к подрыву отношений, и небольшой риск полномасштабного конфликта позволяет им чувствовать себя более свободно, играя с огнем… Риск ядерной войны между сверхдержавами значительно меньше, но мало что может защитить одну сторону от нестабильности в другой»^[5], — утверждают И. Бреммер и бывший директор управления политического планирования Госдепа США Дэвид Гордон.

Глобализация так и не позволила создать единую систему мировой торговли, не разделенную национальными барьерами. Более того, противоречия между развитыми и развивающимися странами привели к срыву Дохийского раунда переговоров в рамках Всемирной торговой организации. В период кризиса многие государства прибегали к протекционистским мерам, обострились торговые войны.

Центр мирового экономического развития все больше перемещается от государств развитых к развивающимся и от государств Запада к государствам Востока. На Запад приходится уже меньше половины глобального ВВП, хотя тридцать лет назад было 80%. Китай скорее всего обгонит США по объему ВВП в 2016 г., он отрывается от России со скоростью 50% российского ВВП в год. Кризис мировой финансово-экономической системы затронул в основном Запад. Есть основания полагать, что медленный экономический рост и долговые проблемы Запада надолго, а западная модель теряет свою привлекательность если не в России, где у нее еще много поклонников, то в мире. Повсеместно можно услышать, что те или иные успешные развивающиеся экономики добиваются результата именно потому, что следуют своей собственной, а не западной модели. О том, что мир становится многополярным, можно уже услышать даже от президента Соединенных Штатов.

США — единственная сверхдержава современного мира, но не единственная держава. «Соединенные Штаты по-прежнему преобладающая сила, но легитимность, эффективность и долговечность их лидерства оказывается под вопросом по всему миру из-за сложности внутренних и внешних вызовов. Тем не менее, по каждому важному и осязаемому измерению традиционной силы — военной, технологической, экономической и финансовой — Америка все еще не имеет себе равных. У нее самая большая национальная экономика, наибольшее финансовое влияние, самые передовые технологии, военный бюджет, превосходящий все остальные страны вместе взятые, вооруженные силы, способные к быстрому развертыванию за рубежом и уже развернутые, но всему миру. Эта реальность может не продержаться слишком долго, но пока это факт текущей международной жизни»^[6], — утверждает Бжезинский. Вместе с тем в США все чаще говорят о кризисе управляемости, страна впервые сталкивается с практической необходимостью ограничить свои военно-политические амбиции из-за экономических ограничений.

Европейский союз, переживающий кризисы экономики, институтов и легитимности, занятый в первую очередь решением финансовых проблем, все меньше интересуется вопросами безопасности, атлантической солидарности или поддержания на согласованном уровне оборонных расходов.

В 1990;е гг. процесс глобализации характеризовался активным освоением компаниями США, Западной Европы и Японии новых рынков в посткоммунистической России, Китае, Индии, Юго-Восточной Азии, Латинской Америке, отворивших двери для иностранных инвестиций. Но с начала XXI в. и особенно активно после мирового кризиса 2007—2009 гг. процесс пошел в обратную сторону. Все больше компаний из развивающихся стран выходят на развитые рынки, нередко через слияния и поглощения. И уже развитые страны начинают ставить препятствия на пути проникновения новых претендентов. Если раньше вопросы развития мировой экономики решались в рамках Большой семерки (G-7), то теперь эти вопросы стали прерогативой Большой двадцатки (G-20), куда входят все крупные развивающиеся экономики.

Особый динамизм демонстрируют государства БРИ КС, играющие растущую роль в мировой экономике и политике. «С 2001 по 2010 г. объем ВВП стран БРИК утроился — с примерно 3 трлн до 12 трлн долл., обеспечив треть роста всей мировой экономики. Совокупный прирост их ВВП вдвое превысил аналогичный показатель США, и был равен созданию одной новой Японии плюс одной Германии или пяти Великобритании в течение одного десятилетия»^[7], — утверждал автор концепции БРИК Дж. О’Нил из компании Goldman Sachs. Прибыль от акций MSCI BRIC за последнее десятилетие принесла в восемь раз большую прибыль, чем индекс S&P 500^[8]. Индийский шерпа в БРИКС С. Вайас перед Делийским саммитом 2012 г. утверждал, что торговля внутри пятерки растет на 28% в год и достигла 230 млрд долл.^[9] Перспектива расширения торгово-экономического взаимодействия связана с возможностью расчета во взаимной торговле собственными валютами, формированием открытых друг для друга финансовых рынков, согласованием между странами условий свободной торговли, упрощением процедур взаимных инвестиций^[10]. Страны БРИКС последовательно увеличивают свою голосующую долю в международных финансовых институтах.

При сохранении твердой политической воли государств — участников БРИКС имеет все шансы стать новой моделью глобальных отношений, строящихся поверх старых разделительных линий Восток — Запад или Север — Юг, мотором для создания подлинного многополярного и многоцивилизационного мира, который будет основываться на силе права. У каждой из стран БРИКС выстрадан многовековой опыт культурно-религиозной толерантности, они не склонны вмешиваться во внутренние дела друг друга и прочих государств. В этот влиятельный клуб стремятся также Мексика, Индонезия, Турция, о заинтересованности в членстве заявляли Египет, Иран и даже Южная Корея.

Дж. О’Нил выделил и новую группу — «растущую восьмерку» (growth 8), состоящую из Бразилии, России, Индии, Китая, Индонезии, Мексики, Южной Кореи и Турции, в которой с 2011 по 2020 г. темпы роста ВВП вдвое будут превышать соответствующие показатели Большой семерки. А один Китай даст такой же прирост экономики, как все страны G-7 вместе взятые^[11]. На пятки БРИКС наступают другие развивающиеся экономики, которые Г. Сакс назвал «следующие 11» (next eleven): Бангладеш, Египет, Индонезия, Иран, Мексика, Нигерия, Пакистан, Филиппины, Южная Корея, Турция и Вьетнам.

Сильное, дееспособное государство широко признается даже на Западе ведущей предпосылкой успешного экономического развития. И. Бреммер утверждает: «Для большинства американцев идея национальной безопасности ограничена в основном солдатами, моряками, авианосцами, истребителями, безопасностью аэропортов и отслеживанием террористов. Однако в предстоящие годы принадлежащие государству корпорации, банки, суверенные фонды, торговая и финансовая политика, доступ к рынкам, исполнение законов об интеллектуальной собственности будут основными инструментами (а в некоторых случаях — оружием), которые отдельные правительства будут использовать для обеспечения национальной безопасности и обеспечения внутренних и внешнеполитических интересов. Именно поэтому традиционное американское недоверие к государственному „вмешательству“ может оказаться опасным»^[12].

От государства в решающей степени зависит качество образования, которое становится важнейшим фактором конкурентоспособности. Все чаще в разговорах вместо выражения «бедные страны» можно услышать «страны с дефицитом интеллекта». Бедным странам оказывается все труднее выдерживать соревнование в этой сфере, к тому же они в первую очередь сталкиваются с проблемой «утечки мозгов», что в перспективе ведет к возрастанию экономического и социального неравенства государств.

Слабое государство в современном мире могут себе позволить лишь слаборазвитые общества. Множество стран в Африке южнее Сахары имеют исключительно слабые государственные институты, но это гарантирует не демократию и процветание, а анархию и нищету. Там, действительно, очень низкие налоги, но это неизбежно означает отсутствие нормальных социальной политики, инфраструктуры, правоохранительных органов, а также плохие образование и здравоохранение. До настоящего времени около 40% населения планеты живет вне финансовой системы и не имеет доступа ни к банковским счетам, ни к кредиту^[13]. Как правило, эти государства остаются в стороне и от процессов глобализации, и от развития.

• [1] Родик Д. Наступление на суверенность. Ведомости. 2012. 13 марта.
• [2] Бреммер И. Государственный капитализм достиг совершеннолетия. Конецсвободного рынка? // Россия в глобальной политике. 2009. № 3. С. 35—36.
• [3] Фергюсон Н. Восхождение денег. М., 2010. С. 356—357.
• [4] Бреммер И. Указ. соч.
• [5] Bremmer L, Gordon D. Where Commerce and Politics Collide // InternationalHerald Tribune. 2012. October 8.
• [6] Brzezinski Zb. Strategic Vision. America and the Crisis of Global Power. N. Y., 2012. P. 21−22.
• [7] O’NeillJ. The Growth Map. Economic Opportunity in the BRICs and Bevond.N.Y., 2011. P.4−5, 136−137.
• [8] Farzad R. Are the BRIC Nations Cracking? // Business Week. 2012. June 26.
• [9] Vi/as S. The BRICS New Delhi Summit 2012 // BRICS New Delhi Summit. Toronto, 2012. P. 19.
• [10] Синь Ли. Страны БРИКС: укрепляя сотрудничество. Международная жизнь.2012. Февраль. С. 42.
• [11] O’Neill J. The Growth Map. Economic Opportunity in the BRICs and Bevond.N. Y., 2011. P. 171.
• [12] Вгеттег I. The End of the Free Market. Who Wins the War Between States andCorporations. L., 2011. P. 205.
• [13] Фергюсон H. Восхождение денег. M., 2010. С. 302.