Эстетическое измерение мира

Под влиянием практического преобразования окружающего мира, посредством которого человек выражает самого себя в предметности, конституируется не только способность к неравнодушному, со-страдательному отношению к этому миру, не только предметный мир становиться экзистенциально значимым для человеческого существа, но при этом «внешнем» преобразовании «внешней» вещественности, согласно Марксу, преобразуется также и сугубо биологическая природа человека: вместе с предметностью изменяется и субъективность человека, субъективность, взятая в своей обычной чувственности. Т. е. у Маркса речь идёт о том, что под влиянием практической деятельности изменяется не только отношение человека к миру как объективное выражение связанности субъекта с преобразуемым объектом (что вполне понятно), но изменяется также и сама природно-чувственная основа такого отношения, т. е. преобразуется и внутренний, субъективный план субъект-объектной связи. Человек не только по-человечески мыслит, ставит цели и т. д., но он также по-человечески чувствует, ощущает. Э. Финк однажды заметил: «Наша голова, мыслящий мозг не менее человечны, чем наши органы^[1]

чувств"^(|). Для Маркса всё обстоит наоборот: наши чувства не менее человечны, чем наш мыслящий мозг.

Никто до Маркса не обращал на этот момент особого внимания, ибо никто не пытался связать чувственность с историчностью человеческого присутствия. Чувственность всегда понимали биологически однозначно заданной, а значит, и неизменной. Для Канта, например, она, вообще будучи трансцендентальной априорностью, выступала даже не биологической, а какой-то мистически антиисторической сущностью. Более того, в силу представления человека как animal rationale, чувственный аспект человеческой природы всегда принижался, считаясь чем-то «животным». И только Л. Фейербах в этом отношении сделал действительно радикальный шаг по направлению к реабилитации человеческой чувственности. Но и у него, как высказался Маркс, чувственность берётся не в смысле практической предметной деятельности^[2][3].

Маркс же говорит, что всякое из моих отношений к миру — зрение, слух, осязание и т. д. — «являются в своём предметном отношении, или в своём отношении к предмету, присвоением последнего, присвоением человеческой действительности. Их отношение к предмету есть осуществление на деле человеческой действительности; это — человеческая действительность и человеческое страдание, потому что страдание, понимаемое в человеческом смысле, есть один из способов, каким человек воспринимает своё „я“»^[4].

Посредством практики человеческая чувственность очеловечивается, т. е. становится родовым достоянием. Именно то, что в предметном мире человек воплощает себя самого как родовое существо, позволяет ему видеть этот предметный мир по-человечески, т. е. не как простую совокупность равнодушных вещей, а как свой собственный мир^(]К В этом моменте действительного тождества человека и мира, субъекта и объекта фундируется возможность эстетической связи человека с миром: чувственно-человечески, т. е. эстетически, мы можем созерцать только то, что не оставляет нас равнодушными, то, что захватывает всё наше существо. А таковым сущим может быть только человеческое сущее.

Выше мы показали, как человеческая предметность в особых социальных условиях отчуждается от человека и как тогда извращается связь между человеком и предметом, становясь односторонней, одномерной. Но в условиях упразднения частной собственности и присвоения предметности человеком происходит радикальная трансформация человеческой чувственности: одномерная тотальность вещного и денежного обладания распадается, и предмет из своей равнодушной враждебности и чуждости возвращается к человеку.

«Поэтому уничтожение частной собственности означает полную эмансипацию всех человеческих чувств и свойств; но оно является этой эмансипацией именно потому, что чувства и свойства эти стали человеческими как в субъективном, так и в объективном смысле. Глаз стал человеческим глазом точно так же, как его объект стал общественным, человеческим объектом, созданным человеком для человека. Поэтому чувства непосредственно в своей практике стали теоретиками. Они имеют отношение к вещи ради вещи, но сама эта вещь есть предметное человеческое отношение к самой себе и к человеку (Я могу на практике относиться к вещи по-человечески только тогда, когда^[5]

вещь по-человечески относится к человеку), и наоборот. Вследствие этого потребность и пользование вещью утратили свою эгоистическую природу, а природа утратила свою голую полезность, так как польза стала человеческой пользой.

Точно так же чувства и наслаждения других людей стали моим собственным достоянием. Поэтому, кроме этих непосредственных органов, образуются общественные органы, в форме общества. Так, например, деятельность в непосредственном общении с другими и т. д. стала органом проявления моей жизни и одним из способов усвоения человеческой жизни"^(|).

И ниже Маркс даёт развёрнутое изложение того, каким образом трансформация чувственности связана с неразрывностью человека и мира: «Поэтому, с одной стороны, по мере того как предметная действительность повсюду в обществе становится для человека действительностью человеческих сущностных сил, человеческой действительностью и, следовательно, действительностью его собственных сущностных сил, все предметы становятся для него опредмечиванием самого себя, утверждением и осуществлением его индивидуальности, его предметами, а это значит, что предмет становится им самым'²¹. То, как они становятся для него его предметами, зависит от природы предмета и от природы соответствующей ей сущностной силы; ибо именно определенность этого отношения создает особый, действительный способ утверждения. Глазом предмет воспринимается иначе, чем ухом, и предмет глаза — иной, чем предмет уха. Своеобразие каждой сущностной силы — это как раз ее своеобразная сущность, следовательно и своеобразный способ ее опредмечивания, ее предметно-действительного, живого бытия. Поэтому не только в мышлении, но и всеми чувствами человек утверждает себя в предметном мире.

С другой стороны, со стороны субъективной: только музыка пробуждает музыкальное чувство человека; для немузыкального уха самая прекрасная музыка не имеет никакого смысла, она^[6]

для него не является предметом, потому что мой предмет может быть только утверждением одной из моих сущностных сил, следовательно, он может существовать для меня только так, как существует для себя моя сущностная сила в качестве субъективной способности, потому что смысл какого-нибудь предмета для меня (он имеет смысл лишь для соответствующего ему чувства) простирается ровно настолько, насколько простирается мое чувство. Вот почему чувства общественного человека суть иные чувства, чем чувства необщественного человека. Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъективной человеческой чувственности: музыкальное ухо, чувствующий красоту формы глаз, — короче говоря, такие чувства, которые способны к человеческим наслаждениям и которые утверждают себя как человеческие сущностные силы. Ибо не только пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т. д.), — одним словом, человеческое чувство, человечность чувств, — возникают лишь благодаря наличию соответствующего предмета, благодаря очеловеченной природе. Образование пяти внешних чувств — это работа всей предшествующей всемирной истории"^(|).

Эстетическое отношение человека к миру, согласно Марксу, конституируется исторически. Более того, оно в своём субъективном содержании зависит от тех социальных условий, в которых бытийствует человеческое существо. Если эти условия — мир отчуждённости капиталистической фактичности, то и субъективно предметы человек воспринимает отчуждённо, как чуждые вещи. Для такого человека не существует прекрасного предмета, ибо человек (рабочий) живёт в мире нужды, которая делает его моральным уродом, мразью, скотом, действительно быдлом, ибо вынуждает думать только о преодолении этой нужды. Посмотрите на современного рабочего или школьного учителя: после официальной работы один идёт подрабатывать^[7]

автослесарем в мастерскую к предпринимателю, другой — подрабатывать репетитором для детей богатых родителей'^[8]'. У этих людей нет свободного времени, вся их жизнь протекает в добывании средств к существованию. Не человеческому, а животному, чисто физиологическому существованию, т. е. простому выживанию.

«Чувство, находящееся в плену у грубой практической потребности, обладает лишь ограниченным смыслом. Для изголодавшегося человека не существует человеческой формы пищи, а существует только ее абстрактное бытие как пищи: она могла бы с таким же успехом иметь самую грубую форму, и невозможно сказать, чем отличается это поглощение пищи от поглощения ее животным. Удрученный заботами, нуждающийся человек нечувствителен даже по отношению к самому прекрасному зрелищу; торговец минералами видит только меркантильную стоимость, а не красоту и не своеобразную природу минерала; у него нет минералогического чувства. Таким образом, необходимо опредмечивание человеческой сущности — как в теоретическом, так и в практическом отношении, — чтобы, с одной стороны, очеловечить чувства человека, а с другой стороны, создать человеческое чувство, соответствующее всему богатству человеческой и природной сущности"''.

Таким образом, уничтожение частной собственности, отчуждения и возвращение к свободной деятельности (в отличие от вынужденного труда) приводит к освобождению всего человеческого существа как родового, общественного существа. И это.

освобождение, согласно Марксу, формирует условия для всестороннего развития человеческой личности. «Подобно тому как благодаря движению частной собственности, ее богатства и нищеты — материального и духовного богатства и материальной и духовной нищеты — возникающее общество находит перед собой весь материал для этого образовательного процесса, так возникшее общество производит, как свою постоянную действительность, человека со всем этим богатством его существа, производит богатого и всестороннего, глубокого во всех его чувствах и восприятиях человека»⁰¹.

• [1] «Присвоение всей совокупности производительных сил объединившимися индивидами уничтожает частную собственность» (Маркс К., Энгельс Ф.Соч. Т. 3. С. 69).
• [2] Финк Э. Основные феномены человеческого бытия // Проблема человека в западной философии. М., 1988. С. 375.
• [3] «Недовольный абстрактным мышлением, Фейербах апеллирует кчувственному созерцанию; но он рассматривает чувственность не как практическую, человечески-чувственную деятельность» (Маркс К., Энгельс Ф.Соч. Т. 3. С. 2).
• [4] Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С. 591−592.
• [5] «Мы видели, что человек не теряет самого себя в своем предмете лишь втом случае, если этот предмет становится для него человеческим предметом, илиопредмеченным человеком. Это возможно лишь тогда, когда этот предмет становится для него общестенным предметом, сам он становится для себя общественным существом, а общество становится для него сущностью в данном предмете» (Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С. 593).
• [6] Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С. 592. (2) В другом переводе стоит: «предметом становится он сам», что, с диалектической точки зрения, собственно говоря, одно и то же.
• [7] Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С. 593—594.
• [8] Самый поверхностный социологический опрос покажет, что большинство современных трудящихся, так или иначе, имеют параллельный источникдоходов наряду с основным. Но словосочетание «источник доходов» герметизирует действительность: можно подумать, что те, кто имеет такой источник, живут хорошо. Но на самом деле эти люди — самые несчастные существа, ибоони делают свою жизнь всего лишь средством к простому физическому выживанию. Это, собственно, не человеческая, а скотская жизнь. Но иная, человеческая жизнь для них при существующих условиях оказывается недостижимой. В этом-то состоит вся омерзительность наличной действительности.