Динамика повседневности: границы и разрывы

Творческий характер повседневности становится одной из тем известной статьи Бернхарда Вальденфельса об отношениях между под-мирами, или «конечными областями значений», и повседневностью, написанной в то время, когда исторические, лингвистические, социологические, психологические и философские исследования распространились настолько широко, что сама по себе теория повседневности стала междисциплинарной. Описав неоднозначные отношения между повседневным и не-повседневным, высвободив повседневное из-под пресса универсального образования и из-под пресса экспертных оценок, Вальденфельс показывает, каким именно способом в повседневной реальности выплавляется «изменчивая и варьируемая» [Вальденфельс, с. 451 рациональность. Вальденфельс противопоставляет оповседневниванию направленные «в противоположную сторону» процессы преодоления повседневности. «Сюда относится появление необычного в процессах творения и инновации, которые прокладывают себе путь с помощью отклонений, отходов от правил и новых дефиниций. Повседневность существует как место образования смысла, открытия правил» | Вальденфельс, с. 471. Восходящее движение образуют метафоры, шутки, игры, так что «однозначное приобретает дополнительные значения, становится многозначным» [Там же]. Описывая движение «вверхвниз», Вальденфельс настаивает на том, что оповседневнивание «никоим образом не связано с чистым применением правил или даже с механической дрессировкой, но оно само есть вид опыта», что оно представляет собой «укрепление в пограничной сфере понимания, где свое и чужое играют друг в друге, не требуя при этом согласия, основывающегося на единстве» [Там же, с. 46]. Соотношение процессов оповседневнивания и преодоления повседневности позволяет Вальденфельсу назвать повседневность местом образования рациональности и сравнить обыденную реальность с плавильным тиглем рациональности.

Изложив теорию отношений между «конечными областями значения» и повседневностью и исходя из того, что повседневность — это смесь разнородных элементов, «место полной неопределенности» [Вальденфельс, с. 48], Вальденфельс приступает к описанию горизонтального движения сплавления, сведения воедино разнородных элементов повседневности. Динамические отношения повседневности и конечных смысловых сфер приводят к тому, что сама по себе повседневность становится чрезвычайно разнородной. Серии типизаций, придающие повседневности видимость последовательной и однородной реальности, создают вместе с тем и почву для встреч всех фрагментов обыденной реальности, каково бы ни было их происхождение. Повседневность приобретает некоторое сходство с ферментом, ускоряющим процесс образования рациональности. «Повседневность только тогда сохраняет или даже приобретает силу сопротивления против нажима упорядоченной рациональности, когда она сама становится большим, чем просто повседневная жизнь, т. е. когда она сама себя превосходит» |Там же, с. 49−501. Шюц считал, что переходы между повседневностью и конечными смысловыми сферами, а равно и между разными анклавами повседневности, «с объективной точки зрения можно охарактеризовать как „скачок“, а с субъективной — как „шок“» [Шюц, с. 318]. В таких шоковых переживаниях и рождается способность преодоления повседневности.

Сравнивая статьи Шюца о множественных реальностях с романом Роберта Музиля «Человек без свойств», Питер Л. Бергер описывает внутренние границы повседневности, разделяющие ее принципиально различные области. С одной стороны, «повседневная жизнь содержит в себе чуждые анклавы, и, стремясь защитить свою собственную целостность и душевный покой ее обитателей, она вынуждена контролировать эти анклавы» [Berger 1978, р. 352]. Шюц писал о том, что эти анклавы образуются проникновением в повседневность фрагментов конечных смысловых сфер, которое происходит, например, когда планируя трудовую деятельность, мы используем фантазию и научное познание [Шюц, с. 453]. Повседневную реальность образует множество замкнутых анклавов, недоступных просто потому, что в эти профессиональные анклавы, семейные миры или области групп по интересам наблюдатель или толкователь повседневности не вхож — пока. Более того, помимо обыкновенных людей, в повседневной реальности встречаются порой крайне опасные преступники и люди с отклонениями, до норы до времени внешне ничем не отличающиеся от тех, кого принято считать нормальными. С другой стороны, существуют подмиры, отнесение которых к числу «конечных областей значений» вызывает некоторые сомнения в силу того, что они не так широко известны, как привычные примеры Джемса или Шюца: миры фантазмов, сновидений или научной теории. Используя историю, рассказанную Музилсм, Бергер рассматривает разновидность мирской мистики как пример такого рода неустойчивого и редкостного подмира. Альтернативная реальность такого подмира вторгается в повседневную реальность, порождая, само собой разумеется, проблему перевода. «С точки зрения любой реальности, привычной или непривычной, существует проблема „перевода“ альтернативной реальности в контекст, подходящий для той реальности, в которой предпочитают оставаться» | Berger 1978, р. 357]. Шюц писал, что в естественной установке человек.

«воздерживается не от веры во внешний мир и его объекты, а как раз наоборот: от сомнения в его существовании» [Шюц, с. 423]. Альтернативная по отношению к повседневной реальности реальность мирской мистики равным образом вынуждает к воздержанию не от суждений, а от сомнений. Без вторичного эпохе «новой реальности угрожает тот же вид крушения, который первоначально „поражает“ реальность повседневной жизни. Более того, настолько, насколько новая реальность уходит за пределы массивных подтверждений реальности повседневной жизни, она более восприимчива к разрушению, чем эта последняя, а потому и больше нуждается в решительном воздержании от сомнения» [Berger 1978, р. 3571. Бергер тем самым поставил вопрос о существовании особых «разрывов» повседневности, которые позволяют преодолеть повседневность и увидеть ее «Зазеркалье», но — лишь на мгновение. А затем происходит возвращение в повседневность.

Помимо мирской мистики, предоставляющей способ мгновенно продемонстрировать относительность повседневности и открыть высший путь за ее пределы и еще не включенной в «конечные области значений» религии, грез наяву или пустой фантазии, существует и другой путь внести возмущение в рутинный мир обычной жизни. Низший путь к трансцендентному способен пройти тот, кому открывается комический характер повседневных ситуаций. «Комическое вездесуще в обыкновенной, повседневной жизни, — замечает Бергер [Berger 1997, р. 5], — но при этом комическое в повседневности, как правило, не замыкается в рамках какой бы то ни было «конечной области значений»: «По большей части … комическое переживают нс в… тотальной манере, не превращая его в анклав. Оно появляется в рамках повседневной жизни, моментально преображает ее, а затем быстро исчезает вновь» [Там же, р. 11]. Рассказанный к месту и не к месту анекдот, странное и смешное поведение, шутки, розыгрыши и иные проявления комического в повседневной реальности нарушают ее спокойствие, переворачивают ее вверх дном лишь ненадолго, демонстрирует иные возможности и вновь уступает место житейской рутине. «Комическое, хотя бы на время, вызывает то, что мы только что назвали трансценденцией в низшем ключе, т. е. оно показывает относительность верховной реальности» [Berger 1997, р. 207]. Мистическое переживание и юмор — два разных способа увидеть внезапно возникающие и также неожиданно закрывающиеся разрывы повседневной реальности.

Но само существование этих разрывов обусловлено тем обстоятельством, что в наше время, отмеченное «тиранией интимности» (Ричард Сеннет), потенциальная интерсубъективность повседневной реальности редко и с трудом реализуется в публичной сфере, причем ее реализация приводит к разделению общего для многих «жизненного мира» на множество малых жизненных миров. В своем описании малых жизненных миров Бенита Лукман замечает, что, в отличие от «жизненного мира», о котором писал Эдмунд Гуссерль, «новые вселенные существования приватной сферы могут свободно избираться или преднамеренно … конструироваться» [Luckman 1978, р. 283]. Стремясь воссоздать целостность «жизненного мира», современный человек выбирает центральные малые миры, каковыми, как правило, становятся семья, работа и экологическое сообщество. «В поисках „порядка и значения“ современный человек словно бы создает для себя существование опять-таки в малом мире, за скобки которого более или менее эффективно удаляется сложный, дикий и пугающий большой мир» [Там же, р. 290]. И все же, в силу постоянно сохраняющейся возможности выбирать между малыми мирами, они не могут стать единым «жизненным миром». «Эти маленькие миры — не „целое“, а части; они нс на всю жизнь, а на некоторое время, они не столько „естественно данные“, сколько „намеренно избранные“, нет одного малого мира, но существует множество миров» |Там же, р. 290]. Сложная структура повседневной реальности, скрывающаяся за внешней целостностью, открывает постоянную возможность ее преобразования.

В конечном итоге масса деталей и подробностей, из которых были упомянуты лишь немногие, позволяет описать внутреннюю динамику повседневности, постижение которой позволяет гораздо лучше понять причины и сущность социальных изменений.