Пеленочная гипотеза. 
Этнопсихология

По мнению Д. Горера, свойственная русским традиция туго пеленать младенцев с ранних месяцев их жизни приводит к тому, что они растут сильными и сдержанными, в противном случае они легко могли бы себя поранить. На короткое время их освобождают от пеленок, моют и активно с ними играют. Д. Горер образно связал эту альтернативу между длительным периодом неподвижности и коротким периодом мускульной активности и интенсивного социального взаимодействия с определенными аспектами русского национального характера и внешней политики России. Многие русские, но его мнению, испытывают сильные душевные порывы и короткие всплески социальной активности в промежутках долгих периодов депрессии и «самокопания». Эта же тенденция, по его мнению, характеризует и политическую жизнь общества: длительные периоды покорности сильным внешним авторитетам перемежаются яркими периодами интенсивной революционной деятельности.

В то же время Д. Горер не утверждал, что именно практика тугого пеленания привела русских к автократическим политическим институтам (царизму, сталинизму) и легла в основу маниакально-депрессивной базовой личностной структуры взрослых русских. Скорее, он хотел отметить формальное сходство культурных моделей поведения в разных сферах жизни: так, тугое пеленание — один из способов общения родителей с детьми, в котором осуществляется передача смысла — необходимость сильного внешнего авторитета^[1].

Конечно, было много исследований русского национального характера, выходящих за рамки так называемого «пеленочного» комплекса. Результаты клинических интервью и психологического тестирования привели к созданию «модальной личности» великоросса.

По мнению американских антропологов, это «теплая, человечная, очень зависимая, стремящаяся к социальному присоединению, лабильная (эмоционально нестабильная), сильная, но недисциплинированная личность, нуждающаяся в подчинении властному авторитету». Поскольку правящая в ту пору коммунистическая партия насаждала абсолютно другой идеальный тип личности, то, по мнению К. Клакхона, этот внутренний конфликт привел к драме русского национального характера, в которой малочисленная национальная элита пыталась заставить большинство народа усвоить образ, совершенно противоположный традиционному русскому характеру^[2][1].

Вот как выглядит это противопоставление в «Русской драме национального характера» К. Клакхона (табл. 4.1).

Таблица 4.1

Сравнение типов традиционной русской и советской личности²

С конца 1960;х гг. интерес к исследованиям национального характера упал, однако в политологии эта тема до сих пор пользуется популярностью, хотя профессиональные психологи смотрят на данные подходы довольно скептически, возможно, и безосновательно.

В книге К. Касьяновой «О русском национальном характере» автором приводятся сравнительные данные исследования американской и русской выборок по тесту MMPI (Миннесотский многофакторный личностный опросник). С помощью оригинальной и глубокой интерпретации исторического и социологического характера автор иллюстрирует наиболее явные отличия и выдвигает интересную концепцию узловых моментов русского национального менталитета. Особое внимание уделяется анализу так называемых «социальных архетипов», которые бессознательно определяют мотивы поведения в типичных для нашей культуры социальных ситуациях.

Пример Очень интересным и важным представляется анализ таких культурных ценностей, как терпение, страдание, смирение (которые являются орудием и результатом внутреннего делания, устроения души человека) в противовес деланию внешнему

или труду. Приводя слова Еп. Феофана «Дело — не главное в жизни, главное — настроение сердца, к Богу обращенное», Касьянова отмечает, что труду в системе ценностей русской культуры отводится явно подчиненное место, и его невозможно перевести в другой разряд, не нарушив всей системы.

Восклицание Н. А. Некрасова: «Чем был бы хуже твой удел, когда б ты менее терпел?», обращенное к русскому народу, автор считает верхом непонимания своей культуры и пишет: «Терпение для нас — не способ достигнуть лучшего удела, ибо в нашей культуре терпение, последовательное воздержание, самоограничение, постоянное жертвование собой в пользу других, мира вообще — это принципиальная ценность, без этого нет личности, нет статуса у человека, нет уважения к нему со стороны окружающих и самоуважения…»^[4][5].

Ведя разговор о жертвенности, Касьянова выдвигает интересную идею о том, что социальный организм русской культуры реагирует на жертвенность личности ради сохранения ценностей культуры каким-то особым образом, так, что дела этого человека чудесным образом устраиваются. Вообще данное исследование содержит очень много интересных мыслей и идей о сути русского национального характера.

Основной пафос этого исследования — в том, что России в наше время как никогда важно осознать и осмыслить свои культурные или социальные архетипы, лежащие в основе национальной психологии с тем, чтобы не отвергать их и не воевать с ними, а разумно и бережно «встроить» в бурно идущий процесс общественного развития.

Проблемы русского национального характера на современном этапе развития России волнуют многих исследователей^[6].

В типологической модели личности Б. С. Братуся приводятся описательные характеристики психологических типов личности в русской, советской и западноевропейской культурах, а также тип перестроечной личности. Исходя из доминирующего способа отношения к себе и другим людям, Братусь предлагает четыре основных уровня в структуре личности: эгоцентрический, группоцеитрический, просоциалъный и духовно-эсхатологический. Русскую культуру он характеризует как среду формирования прежде всего личности духовио-эсхотологического уровня, советскую культуру — как среду воспитания личности группоцентрического уровня, а западноевропейскую — как формирующую личность просоциальиого типа.

В отечественной психологии также развивается подход к исследованию личности с позиций так называемого актуального этнопсихологического статуса личности (АЭПС)^[7]. В это понятие авторы вкладывают степень выраженности и знак этнической идентификации личности, направленность и содержание автои гетеростереотипов, уровень этнической толерантности, а также возможные трансформации ее мотивационно-смысловой сферы, которые возникают при взаимодействии с представителями других этнических групп и при решении конфликтных ситуаций в инокультурной среде.

Е. И. Шлягиной и А. А. Асмоловым предложены три уровня анализа АЭПС: квазипсихологический, интерпсихологический и интрапсихологический, отражающие некую динамику интериоризации личностью этнических установок (от существующих в массовом сознании до определяющих поступки личности как индивидуальности). На основе этого интересного подхода выполнен ряд серьезных эмпирических исследований^[8].

В завершение темы культурной обусловленности личности, следует сказать, что в конце 1950;х гг. школа «Культура и личность» вошла в глубокий кризис, от которого так и не оправилась. Ее основные положения подверглись критике за психологический редукционизм, за отождествление процесса развития личности с процессом усвоения культурных норм и т. д.

В своей работе «Культура, поведение и личность» Р. Левайн выделил несколько наиболее характерных типов отношений между культурой и личностью. Культура может рассматриваться как производная психологических структур: мотивов или комплексов, т. е. психология создает культуру (П —^ К); культура также может рассматриваться как полностью идентичная психологии (К = П). В других подходах, наоборот, личность рассматривается как полностью детерминированная культурой (К —" Л) или личность воспринимается как срединное звено между различными областями культуры, интегрируя ее обычаи и влияя на ее институты (К1 —> Л —" К2). Наконец, может быть вариант взаимосвязи личностных систем с социокультурными, и относительная стабильность в этом случае достигается только тогда, когда психологические потребности и социальные требования согласованы между собой (Л К). Большинство научных школ и парадигм, развивавшихся в последние 30—40 лет, может быть отнесено к одному из указанных направлений.

С конца 1950;х гг. психологическая антропология, чтобы остаться научной дисциплиной, вынуждена была развивать новые теории и методы в направлении кросс-культурных сравнительных исследований. Для интерпретации влияния культуры на личность потребовалось привлечение биологических, экологических, ситуативных, лингвистических детерминант поведения.

Базовые концепции школы «Культура и личность» остались в наивном и сказочном «детском» периоде развития психологической антропологии, которая пошла дальше по все более сложному и дифференцированному руслу.

• [1] Ibid.
• [2] См.: Kaplan В. Op. cit.
• [3] Ibid.
• [4] Касьянова К. О русском национальном характере. М.: Институт национальной моделиэкономики, 1994. С. 127.
• [5] См.: Братусь Б. С. Психология. Нравственность. Культура. М, 1994; Бороноев А. О., Павленко В. Н. Этническая психология. СПб., 1994; Смирнова Н. Л. Указ. соч.
• [6] 4 См.: Братусь Б. С. Указ. соч.
• [7] См.: Стефаненко Т. Г., Шлягина Е. #., Ениколопов С. II. Методы этнопсихологическогоисследования. М.: Изд-во МГУ, 1993.
• [8] Шлягина Е. И., Данзаиова Э. Ц. Влияние диаспоральности на содержание актуального этнопсихологического статуса бурят // Этническая психология и общество. М., 1997.С. 362−370.