«Над пропастью во ржи»: мир глазами подростка

В жанровом отношении «Над пропастью во ржи» — это роман-исповедь: он строится как монолог 17-летнего Холдена Колфилда, который, находясь в санатории, вспоминает случившуюся с ним «сумасшедшую историю». Сама манера, строй мыслей, лексика героя столь естественны, что придают рассказу Колфилда, живого, наблюдательного, остро чувствующего подростка, волнующую достоверность. Первые наброски этого характера были намечены в герое раннего рассказа Сэлинджера «Я сошел с ума» (I'm Crazy, 1945).

Одиссея Холдена Колфилда: два дня и две ночи.

«Исповедальная» форма романа позволяет читателю увидеть мир глазами Колфилда и понять его. Герой чувствителен, импульсивен, не скрывает симпатий и антипатий, лишен расчетливости, неосмотрителен в своих поступках, рассеян, остро реагирует на фальшь и пошлость. У него трогательнобезапелляционные, как и свойственно подростку, суждения.

Точка отсчета" — год 1944;й, последний день пребывания героя в школе Пэнси, в штате Пенсильвания, откуда его изгоняют за то, что на последних экзаменах в канун Нового года из девяти предметов он провалил пять. Это не первая школа, которую оставляет Колфилд, трудный, странноватый подросток. Он никак не может примириться с показухой и двуличием, с которыми постоянно сталкивается и в школе, и вне ее. Общество, пропитанное «липой», вызывает у него отторжение не только потому, что не дает свободы, но и потому, что не позволяет делать добрые дела, как он их понимает.

Последний день Колфилда в школе не обходится без конфликтов и неприятностей. Отправляясь в качестве капитана фехтовальной команды на матч в Нью-Йорк, он забывает в метро спортивное снаряжение, ссорится с напарником по комнате Стредлейтером, которого ревнует к девушке. Проиграв в поединке Стредлейтеру, Колфилд вымещает неудачу на бедняге Экли. Он иногда говорит о себе как о сумасшедшем, признается, что ему — семнадцать, а порой он поступает как тринадцатилетний. Как и водится у его сверстников, герой склонен выяснять отношения с помощью кулаков.

В Нью-Йорке он вкушает свободы. Развлекается в ночном клубе. По возвращении в отель пасует перед присланной ему швейцаром проституткой. Становится жертвой вымогательства девицы и ее сутенера. Встречается со своей старой знакомой Салли Хейс, пытается развлечь ее, идет в театр, но и пьеса, и спутница вызывают у него раздражение. Не находит Колфилд сочувствия и у Карла Льюиса, студента из Принстона, эгоиста, для которого не существует ничего, что его лично не касается. Единственно близкий Колфилду человек — его любимая сестра Фиби. Она детской интуицией понимает героя. В разговоре с ней Колфилд произносит слова, выражающие пафос романа: «Я себе представляю, как маленькие ребятишки играют в огромном поле во ржи. Тысячи малышей, а кругом ни души, ни одного взрослого, кроме меня… И мое дело ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть». (Кстати, ключевой образ романа восходит к стихотворению Бернса: «Если ты ловил кого-то вечером во ржи…»).

Не решаясь встретиться с родителями, Колфилд наносит визит бывшему преподавателю мистеру Антолини. Сочувствуя и понимая Колфилда, он дает ему ряд серьезных советов. В рассуждениях Антолини вновь возникает тема «пропасти», в которую может упасть Колфилд, как это случается с людьми, которые «искали то, чего не может дать их привычное окружение».

Герой на распутье. Он решает податься куда-нибудь на Запад, сообщает об этом Фиби, приглашает ее составить ему компанию. Но когда Фиби приходит к нему с чемоданчиком, понимает абсурдность своего намерения. Ведет девочку в зоосад, катает на карусели, любуется сестренкой, едва не плача от счастья, видя ее в синем пальтишке…

В сбивчивом, порой наивном признании героя ощутимо пока еще смутное бунтарство: его все «бесит», он все «ненавидит», и школу, и жизнь в Нью-Йорке, и трамваи, и даже бесконечные примерки костюмов. Фолкнер уловил этот внутренний пафос романа, когда писал, что трагедия Колфилда «была в том, что когда он пытался вступить в род человеческий, не было там рода человеческого».

Но роман не только о бунте Колфилда против «липы». За те два дня и две ночи, которые проходят с момента оставления им школы в Пэнси, он усваивает важные жизненные уроки. Происходит рост героя. Он сталкивается как с насилием, проституцией, преступностью, так и с добром в лице хороших людей — дорожной попутчицы, монахинь, обаятельной сестренки Фиби. И это помогает ему понять, что окружающий мир не однолинейно плох, что позиция тотального его отрицания не только непродуктивна, но и неверна, по существу.

Мастерство Сэлинджера. Как отмечалось, Сэлинджер — продолжатель традиции Твена, автора романов о Томе Сойере и Геке Финне. Сэлинджер показывает своего героя изнутри. Не смотрит на него сверху, не заставляет его, как это свойственно иным «детским писателям», изъясняться ненатуральным языком. Перед нами живая, подлинная, «неотшлифованная» речь подростка. Ему свойственно излагать предмет сбивчиво, отклоняться от темы, за что его корили соученики. В его монологах немало всякого рода наивных «связок» («короче», «а потом»), паразитических словосочетаний («и все такое», «как бы», «вроде того»), незлобных ругательств («какого дьявола», «черта с два»).

Колорит рассказу Колфилда придает и подростковый сленг (phony — «липовый», lousy — «вшивый», terrific — «крутой» и т. д.). Встречаются и более крепкие выражения, даже смягченные в довольно удачном русском переводе Р. Райт-Ковалевой. (В ряде американских школ роман изымали из библиотек как «грубую» книгу.).

Самый текст романа отличается внутренней смысловой плотностью: он пропитан метафорами, символами, аллюзиями. Наивный вопрос героя: «Куда деваются зимой утки из парка?», на самом деле значим. Птицы спасаются от зимнего мороза; люди — от холода окружающей жизни, от бездушия и одиночества. Колфилд помышляет о бегстве, но оно не является панацеей.

Для героя — и здесь с ним солидарен Сэлинджер — преодоление холода в тепле любви. Такова жизненная философия романа.

Появившаяся в разгар «холодной войны» книга Сэлинджера была исполнена антиконформистского пафоса. «Липа», стяжательство, аморальность, насилие — на все это с обезоруживающей прямотой реагировал ранимый, хотя в чем-то экстравагантный Колфилд. Не случайно, что сэлинджеровский подросток, вошедший в галерею лучших художественных образов, созданных американской литературой, стал отдаленным провозвестником «бунтарских шестидесятых…», предтечей битников.