Интеграция общества как цель социальной политики

Реформирование все последние годы мыслилось в первую очередь как экономическая либерализация, без ясно проработанных социальных целей, за исключением, может быть, привычного «роста благосостояния». Первоначально обсуждался выбор направления реформирования социальной политики в сторону «шведского социализма» или «американского либерализма». Однако реформаторы решили выбрать «шоковую терапию», т. е. реформирование по американскому образцу как наиболее быстрый, дешевый и проверенный, как тогда казалось, путь. Выбор был обусловлен возможностью снижения затрат на социальные нужды, что до сих пор является важнейшей целью правительства, несмотря на все заявления о других приоритетах. В период растерянности в 1992—1993 гг., когда инфляция обогнала самые смелые прогнозы, а децильный коэффициент более чем удвоился только за 1992 г. [Трансформация, 1996], словосочетание «социальная политика» вообще казалось провокационным, а речь шла лишь о стабилизации уровня жизни населения. Группами экспертов были разработаны поочередно две «Программы стабилизации уровня жизни населения» (в 1993 и 1994 гг.), но обе не были приняты правительством.

Затем Институт социально-экономических проблем народонаселения РАН вернулся к более целостному пониманию социальных изменений и предложил «Концепцию социальной политики в России» [Концепция, 1994]. В ней отмечается, что острые противоречия, угрожающие превратиться в прямое противоборство социальных групп и утрату социальной мобильности (добавим от себя — и устойчивости общества в целом), обусловливают необходимость проведения интеграционно-ориентированной социальной политики. При этом вполне очевидно, что слои и группы, находящиеся на разных стадиях адаптационного процесса, а потому сталкивающиеся с неоднородными проблемами, требуют дифференцированного подхода, учитывающего специфику их интересов.

Авторы «Концепции» предполагали, что эти дифференцированные подходы совпадают в основных чертах с существующими либеральным, консервативным и социалистическим (неопатерналиетским) подходами в социальной политике. Их сочетание при наличии легальных рамок социально-экономической активности и поддержке неконфликтного взаимодействия между различными социальными группами и даст возможность сохранения стабильности и интегрированности общества.

Понятно, что логика авторов определена желанием «взять лучшее» в разных моделях. Однако при кажущейся логичности такого подхода он ведет к дезорганизации ценностных ориентаций населения, что произошло в 1990;е гг. и продолжается сейчас. Дело в том, что каждая модель социальной политики предполагает разные базовые ценностные ориентации и разные группы, по отношению к которым акцентированы обязанности государства. В либеральной модели это бедные, малообеспеченные, в консервативной — наемные работники, недаром она называется «моделью трудовых достижений». Патернализм тесно связан с социализмом и универсальным характером вмешательства государства, направленным на всех граждан, а не только «успешных» или, напротив, «неадаптированных». Поэтому сочетать «трудовые достижения» и «помощь бедным» можно, но это ведет к снижению трудовой мотивации у работающего населения, возникновению множества теневых зон и взаимодействий, внутри которых появляются иные способы получения доходов, нежели занятость.

Постсоветскую социальную политику определяет не только противоречивое представление о целях и желательном будущем, но и «пройденный ранее путь», поэтому она сохраняет противоречия, характерные для советской социальной политики. Последняя же, с точки зрения такого классика, как Р. Титмусс, не выполняла именно функцию социальной защиты населения, поскольку не снижала, а, напротив, усиливала различия в уровне жизни разных категорий граждан. С этой позицией согласен российский социолог О. И. Шкаратан [Шкаратан, 1998; Тихонова, Шкаратан, 2001]. По его мнению, советская социальная политика была направлена на защиту интересов номенклатуры, а не на согласование интересов различных социальных групп. Оба исследователя подчеркивали важный принцип советской социальной политики, заключающийся в дифференциации разных категорий граждан по степени их «права» на получение социальной помощи от государства. Поэтому советская номенклатура (военная, партократическая/ бюрократическая и рабочая), конструируемая с помощью различных заслуг, «справедливо» приписывала себе и значительный объем прав. Можно добавить, что российская социальная политика, обнаруживала гораздо большую преемственность с советской, чем экономическая политика того же периода.

Сложно оценивать и роль правовой компоненты сложившейся социальной политики. В классическом понимании институтов государства и права социальное государство, а следовательно, социальная политика, возникают на основе устойчивого правового (а не теократического, автократического или полицейского!) регулирования отношений государства и граждан. При этом их субъект-объектные отношения обратимы, и на этой основе гражданин является равноправным партнером государства. Более того, у граждан есть права, которые являются «естественными», т. е. неотчуждаемыми, с одной стороны, и не нуждающимися в гарантиях со стороны государства — с другой. В частности, это естественное право на самостоятельное устройство своей жизни, на местное самоуправление и т. п. Такой правовой дискурс порождает отношение к государству как поддерживающему, но «вторичному» ресурсу, по сравнению с самодеятельностью каждого гражданина. Однако в российской практике представления о естественности каких-то прав граждан не сложились, государство рассматривается как «гарант и даритель прав» [Воронина, 1998], источник заботы о гражданах. По мнению Е. Богдановой [Богданова, 2006], в этой модели отношений предписаны роли сильного, компетентного «старшего» государства, и слабого, некомпетентного «младшего» гражданина. Исполнение предписанных ролей обеими сторонами взаимодействия являлось важным условием устойчивости системы правовых отношений советского общества и, добавим, социального консенсуса в целом.

Поэтому притязания на обязательную заботу государства, представления об обязанности государства заботиться обо всех и всем гарантировать социальную безопасность являлись важной интегрирующей идеей, которая сплачивала общество в «большую семью». Потребность, в безопасности объединяет цели государства со всеми частными целями отдельных граждан.

Оставалось без ответа, что именно гарантирует современное российское государство: право, которое гражданин при наличии социально-экономических механизмов и, естественно, собственных усилий может реализовать, или механизм реализации равных прав, что в каком-то смысле удобно и привычно, но оставляет граждан без такого существенного атрибута гражданства, как самостоятельность и независимость от государства? Непроясненность этого вопроса, на наш взгляд, сыграла существенную роль в постсоветской дифференциации общества. Кто-то, ожидая заботы от государства, заметно «снизил» положение на социальной лестнице, другие «поднялись» за счет противоправных или криминальных действий, которые государство так и не квалифицировало однозначно. Отсутствие необходимых санкций, в одном случае и не менее необходимой заботы — в другом — сыграло роль катализатора разрушения доверия к любым институтам власти, погрузило общество ю в состояние аномии. О низком уровне доверия населения ко всем институтам власти не раз писали по результатам проведенных опросов сотрудники ВЦИОМ и Левада-Центра. Низкое доверие тормозит развитие социальных функций государства.

В настоящее время такая цель социальной политики, как сохранение интегрированности общества, подчеркивается рядом авторов в качестве основной цели социальной политики, в отличие от периода социализма, когда эта интегрированность казалась безусловной и самоочевидной. Действительно, развитие общности «мы — советский народ», стирание различий между городом и селом, рабочим классом и крестьянством, регионами, безусловно, подразумевало максимальную интеграцию общества [Конституция СССР, 1977].

Однако начало периода трансформации / перестройки сразу показало, что возник мощный толчок осознания различия и разнонаправленность интересов как в социально-классовом / групповом, так и региональном разрезах. В этом фрагментированном социуме с появившимся «предчувствием гражданской войны» сохранение целостности общества и социального мира, с нашей точки зрения, вышло на первый план как приоритетная цель всех субъектов социальной политики [Григорьева, 1998. С. 9].