Космизм Есенина как зарождение темы богоборчества

Космизм Есенина как зарождение темы богоборчества

Мир — это единство человека и космоса.

" Человек есть ни больше, ни меньше, как чаша космических обособленностей" и наступит время, возвещает поэт, когда «опрокинутость земли сольется в браке с опрокинутостью неба» .

Кто усомнится теперь в жизненной достоверности поэтических пророчеств Есенина, когда устами космонавтов мы можем подтвердить: «Верха и низа в ракете, собственно, нет, потому что нет относительной тяжести… Мы чувствуем верх и низ, только места их сменяются с переменой направления нашего тела в пространстве». Это ведь и есть мир, где «опрокинутость земли сольется в браке с опрокинутостью неба». Конек с крыши есенинской избы умчался в небо, разрастаясь до объема земли, а Млечный Путь стал «дугою» в его упряжи:

Пой, зови и требуй

Скрытые брега;

Не сорвется с неба

Звездная дуга!

Поэтическое слово таит в себе мироздание, предвещая космическое будущее Руси:

И чуется зверю

Под радугой слов:

Алмазные двери

И звездный покров.

(«Отчарь»)

Поэт чувствовал себя странником, несущим на плечах «нецелованный мир» вселенной:

Свят и мирен твой дар,

Синь и песня в речах,

И горит на плечах

Необъемлемый шар!..

Закинь его в небо,

Поставь на столпы!

Там лунного хлеба

Златятся снопы.

(«Отчаръ»)

В те времена «космизм» Есенина мог казаться да и казался наивным, как, в частности, и «космизм» Циолковского, и слова не признанного в то время ученого прямо перекликаются со словами признанного и популярнейшего поэта:

" Мне представляется… что основные идеи и любовь к вечному стремлению туда — к Солнцу, к освобождению от цепей тяготения — во мне заложены чуть ли не с рождения" (К. Циолковский). Освоение космоса принесет человеку «горы хлеба» и «бездну могущества», писал Циолковский. Об этом же говорил поэт:

Плечьми трясем мы небо,

Руками зыбим мрак

И в тощий колос хлеба

Вдыхаем звездный злак.

(«Октоих»)

Космическое родство ученого и поэта дает нам уникальную возможность почувствовать собственно поэтический смысл космических метафор Есенина.

Сила и могущество космоса для Есенина чуть ли не то божественное, чему он поклоняется.

Вот растет фольклорное древо Млечного Пути, небесный кедр:

Шумит небесный кедр

Через туман и ров,

И на долину бед

Спадают шишки слов.

Поют они о днях

Иных земель и вод,

Где на тугих ветвях

Кусал их лунный рот.

Здесь же под небесным Маврикийским дубом сидит дед поэта в звездной шубе и в шапке-месяце:

И та кошачья шапка,

Что в праздник он носил,

Глядит, как месяц, зябко

На снег родных могил.

И тогда сквозь прорастающий светом снег поэт слышит голос о будущем космическом рождении человека:

" Восстань, прозри и вижди! -

Неосказуем рок.

Кто все живит и зиждет —

Тот знает час и срок…

И облак желтоклыкий

Прокусит млечный пуп.

И вывалится чрево

Испепелить бразды…

Но тот, кто мыслил девой,

Взойдет в корабль звезды" .

" Дева" - душа народа, она ведет к звездам. Образ рождения Руси для Есенина в прошлом и в будущем связан с космосом:

О Русь, приснодева,

Поправшая смерть!

Из звездного чрева

Сошла ты на твердь.

Для поэта вектор будущего простирается ввысь к небу. К небу обращает он свои слова:

Уйми ты ржанье бури

И топ громов уйми!

Пролей ведро лазури

На ветхое деньми!

И дай дочерпать волю

Медведицей и сном,

Чтоб вытекшей душою

Удобрить чернозем…

Космос требует новых ритмов, других размеров, диктует смелую головокружительную метафору. Здесь ковш Большой Медведицы черпает волю сном. Здесь небо изливает ведром лазури, а вытекшая душа удобряет чернозем русских «небесных пажитей». Отказ от рифмы в поэме «Преображение» продиктован все тем же стремлением вырваться на волю из привычных оков:

Ей, россияне!

Ловцы вселенной,

Неводом зари зачерпнувшие небо…

Светлый гость в колымаге к вам

Едет.

По тучам бежит

Кобылица.

Шлея на кобыле —

Синь.

Бубенцы на шлее —

Звезды.

Прорастание колоса и звезды даст новый урожай слова:

И от вечера до ночи,

Незакатный славя край,

Будет звездами пророчить

Среброзлачный урожай.

Сеятель слова, ловец вселенной, собирающий звездный урожай, неводом слова вытягивающий звездный улов, — таков образ Есенина в 1917 году.

Вектор поэзии Есенина до 1917 года был направлен к небу, к космосу, к вселенной, как к недостижимому и вечному, перед чем трепещет не только он, но и тысячи и сотни тысяч людей.

Пройдет год, и небо превратится в колокол, где язык — месяц, а звонарь — поэт, взывающий к «вселенскому братству людей» :

Крепкий и сильный,

На гибель твою

В колокол синий

Я месяцем бью.

В этом отрывке воочию видно как сменяется вектор направленности есенинской поэзии; он теперь если не полностью направлен к земле, то уже в поэзии, обращенной к космосу нет того трепета и восторга, а есть прямое подчинение ее как своим нуждам, так и нуждам всего человечества.

Вселенная и революция перемежаются, где Есенин может сам управлять вечными ее законами, т. е. «в колокол синий месяцем бить».

Но в тоже время в его поэзии воскресает древний образ космического человека из Глубинной книги. Он заполняет своим телом вселенную, его кожа — небо, его зрение — солнце, его дыхание — ветер:

До Египта раскорячу ноги,

Рискую с вас подковы мук…

В оба полюса снежнорогие

Вопьюся клещами рук.

Коленом придавлю экватор

И, под бури и вихря плач,

Пополам нашу землю-матерь

Разломлю, как златой калач.

И в провал, отененный бездною,

Чтобы мир весь слышал тот треск,

Я главу свою власозвездную

Просуну, как солнечный блеск.

Здесь заметно уже полное покорение вселенной; он — Сергей Есенин ее хозяин, он — Бог. Он может самостоятельно управлять всеми вселенскими законами.

Этот образ напоминает и древнеегипетское изображение неба в виде человеческой фигуры, дугой распростершейся над землей, и другую средневековую гравюру, где странник, дошедший до «конца света», пробивает головою небо, глядя — что там за его пределами. Появляется и новый образ — вселенная в упряжке земли, вспахивающая землю для нового урожая. 4]

Пятками с облаков свесюсь,

Прокопытю тучи, как лось;

Колесами солнце и месяц

Надену на земную ось…

И вспашу я черные щеки

Нив твоих новой сохой;

Золотой пролетит сорокой

Урожай над твоей страной.

Для крестьянского поэта Есенина хлеб земной и небесный — одна краюха. Жатва словесная, и жатва космическая, и жатва земная — единый труд. Его полет к небу не от земли, а вместе со всей землей. Его земля — небо, небо — земля.

Там, за млечными холмами,

Средь небесных тополей,

Опрокинулся над нами

Среброструйный Водолей,

Он Медведицей с лазури —

Как из бочки черпаком.

В небо вспрыгнувшая буря

Села месяцу верхом.

В вихре снится сонм умерших,

Молоко дымящий сад,

Вижу, дед мой тянет вершей

Солнце с полдня на закат.

Деревянный резной конек превратился в огненного коня, несущего землю к небу. Он и не мог быть другим, этот конь, в огне 1919 года:

Сойди, явись нам, красный конь!

Впрягись в земли оглобли.

Нам горьким стало молоко

Под этой ветхой кровлей…

Мы радугу тебе — дугой,

Полярный круг — на сбрую.

О, вывези наш шар земной

На колею иную.

Так промелькнули и умчались небесные кони в поэзии Есенина. Эта вспышка космических метафор длилась два года — с 17-го по 19-й, а потом стихи обрели привычную ритмику, образ мира-космоса постепенно отошел на второй план, так в древней живописи поздний слой закрывает ранний, не уничтожая его. [2;78]

Внутренний космический огонь — в глубине поэзии Есенина, он похож на пламенные белые блики в темной живописи Феофана Грека. Это огонь изнутри, отсвет космического пламени. Есенин не повторялся, но и не отказывался от былых прозрений.

Сейчас трудно определить, кто на кого влиял, но космос Есенина удивительно схож с космосом Хлебникова и Маяковского. Это сходство разных поэтов в обращении к одной теме свидетельствует о вполне объективной закономерности рожденья космической метафоры в русской поэзии тех лет. От «Облака в штанах» Маяковского к поэмам Есенина 1917;1919 годов, от поэм Есенина к «Ладомиру» Велимира Хлебникова пролегает путь непрерывный. Этот светящийся звездный пунктир на время скрылся из поля зрения, как скрывается видимый путь той или иной планеты от земного зрения телескопов. Но астрономы знают: пройдет время и в намеченный срок звезда засияет снова. [2;101]

Окинем общим взглядом мир космических метафор Есенина. Небо — необъемлемый звездный шар на плечах поэта, конь, несущий ввысь запряженную землю, алмазная дверь, корова, рожающая золотого телка — солнце, колокол с языком месяца, ведро лазури, пролитое на землю, звездный зипун деда, сидящего на завалинке в шапке месяца, звездные нивы и пажити, прорастающие колосьями звезд, море, таящее звездный улов, развернутая книга со звездными письменами и, наконец, «власозвездная» глава самого поэта.

Млечный Путь — дорога в небо, небесный кедр, звездная дуга в упряжке небесного коня, звездная пуповина, связующая небо и землю.

Звезды — колосья хлеба, колосья слов, далекие и близкие предки, корабли, уносящие в небесную высь.

Земля — телега в оглоблях небесного коня, золотой калач, теленок, рожденный небом.

Небо и земля — чаша двух полусфер, отраженных друг в друге.

И, наконец, человек — «чаша космических обособленностей», он — все небо, звезды, земля, Млечный Путь, он — вся вселенная, и самое главное для поэта: вся вселенная и — Русь, человечество — и вся вселенная.

Звездная Русь Есенина приоткрыла нам свои тайны в его великолепной статье «Ключи Марии». «Ключи Марии» — это ключи к его поэзии. Здесь открывается «алмазная дверь» и в святая святых поэта, и самые сложные метафоры обретают историческое бытие в прошлом, равно как и в будущем. «Ключи Марии» — чистейшая поэзия, хоть и написана прозой. Каждый абзац из статьи откликается в стихах Есенина. Вот ижица — человек, шагающий по небесному своду. Разве не узнаем здесь образ человека в «Пантократоре», «Инонии», «Сорокоусте»? А мысль о «колесе мозга», ныне движимом луной, и о пространстве солнца, в которое мы «начинаем только просовываться», в сущности, есть метафора выхода человека в космос за предел земных орбит. Здесь на просторах «солнечного» — космического пространства поэтическая мысль Есенина неминуемо встретилась с космической фантазией наших далеких предков. Поэт лишний раз убедился в правоте извечной фольклорной мудрости, в которой вскормлено и взлелеяно его поэтическое сознание.

Сила космической метафоры Есенина в том, что она уходит корнями в тысячелетнее прошлое. Его космическая образность при всей своей сложности естественна и правдива. Здесь нет насилия над языком и метафорой, которая свойственна иным поэтам-" космистам" .

Мифологическая школа, если и обращалась к образу космоса в фольклоре, видела в нем прежде всего следы древних архаических верований. Есенин в той же символике видел путь в будущее. Оттого она у него живая, не книжная, поэтичная. Справедливо пишет В. Г. Базанов о космическом родстве Андрея Белого и Есенина, приводя слова поэта: «Мы много обязаны Андрею Белому, его удивительной протянутости слова от тверди к вселенной». Вряд ли можно обойти стороной поэзию Велимира Хлебникова, всю пронизанную и высвеченную космосом. И не исключено, что в свою очередь «Звездная азбука» Велимира Хлебникова восходит к звездным «Ключам Марии» Есенина.

Сегодня, когда литературные баталии тех лет отгремели, мы склонны видеть в разрозненном всеобщее. Новое зрение объединяло поэтов. «Мы верим, что пахарь пробьет теперь окно не только глазком к богу, а целым огромным, как шар земной, глазом» .

Чтобы увидеть такое, надо подняться над землей, видеть ее из космоса, как округлости зрачка, обводящего по кругу горизонт мира. Это и удалось сделать сыну «пахаря» Юрию Гагарину.

Если сбылась часть прогноза, то посмотрим на прогноз в целом, проследим за еще не сбывшимся. «Пространство будет побеждено… и человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности». Но для этого, писал поэт, перед нами лежит огромнейшая внутренняя работа.

Освоение космоса Есенин не считал задачей чисто технической. Нужно еще и новое космическое зрение. Человек должен «родиться» для космоса. «Многие пребывают просто в слепоте нерождения. Их глазам нужно сделать какой-то надрез, чтобы они видели, что небо не оправа для алмазных звезд, — а необъятное неисчерпаемое море…». [10;59]

Образ дивной красоты — солнечно-лунный космический человек Есенина. К нему не следует искать научных отмычек. Он прекрасен в своей поэтической завершенности. Повисший между луной и солнцем, между землей и небом, он свободно и плавно вращается в космосе, как звезда с расходящимися лучами конечностей:

" Нам является лик человека, завершаемый с обоих концов ногами. Ему уже нет пространства, а есть две тверди. Голова у него уж не верхняя точка, а точка центра, откуда ноги идут, как некое излучение" .

Разумеется, нам, изведавшим невесомость, образ этот понятнее, чем современникам поэта, еще не оторвавшимся от земной тяжести. Поэтический полет в космосе Есенин видит не совсем так, как мы, — не от земли, а со всей землею в космос:

" …Березки, сидящие в телеге земли, прощаются с нашей старой орбитой…" .

Для поэта полет в космос начался уже тогда, в 1918 году: «Да, мы едем, едем потому, что земля уже выдышала воздух, она зарисовала это небо, и рисункам ее уже нет места. Она к новому тянется небу…». [10]

На небе должна свершиться революция, как и на земле. И если так. То богом на земле должен стать вождь революционного движения, а на небе конечно тот, который покорил себе все глубины вселенной — Сергей Есенин.

Поэтому тема космизма Есенина, которой ранее не уделялось должного внимания, выступает именно как зарождение его темы богоборчества, а на начальных стадиях познания бога, познания вселенной, ее законов, с которыми Есенин не был всегда согласен. Может именно это и заставило поэта смотреть на космос как на тот материал, который нуждается в доработке.

Хаос на земле и на небесах тоже прослеживается в поэзии Есенина — следовательно и на земле и на небе необходим хозяин, который правильно расставит звезды и разрушит мифологические представления о вселенной.

В дальнейшем Есенин пересмотрит свое отношение како всему, чему посвятил большую часть своей поэзии.

Тема богоборчества в лирике С. Есенина

Кто считает Есенина поэтом традиционным, и только традиционным, тот невнимательно относится к его лирике. Есенин весь был в поисках нового космического зрения. Он искал и находил его. Правильнее сказать — он видел.

Время Есенина — время крутых поворотов в истории России. От Руси полевой, патриархальной, уходящей в прошлое, от России, ввергнутой царизмом в пучину мировой войны, — к России, преображенной революцией, России Советской — таков путь, пройденный поэтом вместе со своей родиной, своим народом.

Грандиозен и прекрасен этот путь — путь Великого похода трудовой России в будущее. Вместе с тем он был суров, драматичен. И далеко не каждый из писателей того времени смог устоять на палубе корабля — России, когда разразилась революционная буря. Вспомним Алексея Толстого и его роман-эпопею об утраченной и вновь обретенной родине. Вспомним трагедию Бунина…

Исторические события, стремительно развертывавшиеся в стране после февраля 1917 года, находят самый непосредственный и живой отклик у поэта:

О Русь, взмахни крылами,

Поставь иную крепь!

С иными именами

Встает иная степь.

Народные силы, разбившие царский трон и продолжавшие после Февраля кипеть и бурлить: волнения солдат на фронте, рабочих в городах и особенно крестьян в деревне, так и не получивших долгожданной земли — все это наполняет поэзию Есенина новым социальным содержанием.

Определяя свою гражданскую позицию, свое отношение к происходящим революционным событиям, поэт говорит:

Довольно гнить и ноять,

И славить взлетом гнусь —

Уж смыла, стерла деготь

Воспрянувшая Русь.

Счастливый час, час преображенья — вот чем для поэта Руси крестьянской, как и для многомиллионной русской деревни, стал последний час дворянско-помещичьего господства, смертный час русского царизма.

Радуйтесь! Земля предстала

Новой купели!

Догорели

Синие метели,

И земля потеряла

Жало.

В мужичьих яслях

Родилось пламя

К миру всего мира!

Так начинает Есенин свой «Певущий зов». В «Октоихе» этот стык «земного» с космическим получает свое дальнейшее развитие:

Плечьми трясем мы небо,

Руками зыбим мрак

И в тощий колос хлеба

Вдыхаем звездный злак.

О Русь, о степь и ветры,

И ты, мой отчий дом!

На золотой повети

Гнездится вешний гром.

Овсом мы кормим бурю,

Молитвой поим дол,

И пашню голубую

Нам пашет разум-вол.

Осанна в вышних!

Холмы поют про рай.

И в том раю я вижу

Тебя, мой отчий край.

Познание вселенной через родину, крестьянство — это есенинское.

В «Октоихе», так же как в «Певущем зове» и «Отчаре», мифологические образы и библейские легенды наполняются новым, революционно-бунтарским содержанием. Они очень своеобразно переосмысливаются поэтом и трансформируются в стихах в картины «мужицкого рая» на земле.

В «Отчаре» Есенин пытается поэтически более зримо представить этот новый мир:

Там голод и жажда

В корнях не поют,

Но зреет однаждный

Свет ангельских юрт.

Там с вызвоном блюда

Прохлада куста,

И рыжий Иуда

Целует Христа.

Но звон поцелуя

Деньгой не гремит,

И цепь Акатуя —

Тропа перед скит.

Там дряхлое время,

Бродя по лугам,

Все русское племя

Сзывает к столам.

И, славя отвагу

И гордый твой дух,

Сыченою брагой

Обносит их круг.

Эта образная «зашифрованность» будущего в «Отчаре» не случайна. Каким конкретно будет новый мир, поэту трудно еще представить, но одно для него очевидно, — что в нем должен царить свет разума и справедливости («свет ангельских юрт»): нужда и голод там будут исключены («там голод и жажда в корнях не поют»), там не будет разделения на богатых и бедных, будет одно свободное «русское племя», невозможно будет там и любое предательство, даже поцелуй «рыжего Иуды» «деньгой не гремит». Он «целует Христа» искренне (по библейской легенде, Иуда, один из двенадцати апостолов Христа, предал своего учителя за «тридцать сребреников»); будут все свободны, никто не будет знать каторжных «цепей Акатуя» (на Акатуйский рудник при царе ссылали людей на каторгу).

Гражданский пафос этих стихотворений («Отчаря», «Октоиха», «Певущего зова») находит свое образное выражение в романтической мечте поэта о гармонии мира, обновленного революционной бурей: «Не губить пришли мы в мире, а любить и верить!». Стремление к равенству, братству людей — главное для поэта.

Через обретение свободы русским мужиком Есенин и чувствует приход нового времени, где даже нет места старым христианским догмам, а царит общая идея пролетариата, во главе которой стоит Ленин.

И еще: уже февральские события порождают совершенно иной социальный настрой в лирических стихах Есенина. Он радостно приветствует приход нового дня свободы. Это свое душевное состояние он с огромной поэтической силой выражает в прекрасном стихотворении «Разбуди меня завтра рано…». С. Толстая-Есенина рассказывает, что, «по словам Есенина, это стихотворение явилось первым его откликом на Февральскую революцию» '. С революционным обновлением России связывает Есенин теперь и свою дальнейшую поэтическую судьбу:

Говорят, что я скоро стану

Знаменитый русский поэт.

Ощущение того, что теперь и он — сын крестьянской Руси — призван стать выразителем дум, чаяний и стремлений восставшего народа, с огромным пафосом передает Есенин в стихотворении «О Русь, взмахни крылами.» — своеобразном поэтическом манифесте, строки из которого уже приводились выше. Все теперь под силу поэту, все подвластно его вольному, свободному слову:

Долга, крута дорога.

Несчетны склоны гор;

Но даже с тайной бога

Веду я тайно спор.

Сшибаю камнем месяц

И на немую дрожь

Бросаю, в небо снесясь,

Из голенища нож.

За мной незримым роем

Идет кольцо других,

И далеко по селам

Звенит их бойкий стих.

С иными именами

Встает иная степь.

Это и есть полное покорение бога Есениным, отречение от него. Теперь религия для него — заблуждение, когда есть революционный дух, есть партия — и если люди верят в своего вождя, им становится жить лучше, они спасены от рабства, голода и вечной нужды — то вождь партии и есть сам Бог; ему и надо верить — его восхвалять, он — Спаситель.

Есенин был одним из тех русских писателей, которые с первых дней Октября открыто встали на сторону восставшего народа. «В годы революции, — писал Есенин, — был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном». 3;120]

Новый на кобыле

Едет к миру Спас.

Наша вера — в силе.

Наша правда — в нас!

Главное, о чем теперь мечтает, к чему призывает новый «пророк Есенин Сергей» в «Инонии» , — это преображение лика земли:

И вспашу я черные щеки

Нив твоих новой сохой;

Золотой пролетит сорокой

Урожай чад твоей страной.

Новый он сбросит жителям

Крыл колосистых звон.

И, как жерди златые, вытянет

Солнце лучи на дол.

Эти утопические мечтания и религиозные «прозрения» — свидетельство напряженных идейно-художественных исканий и противоречий во взглядах самого Есенина, который «первый период революции встретил сочувственно, но больше стихийно, чем сознательно». Вместе с тем в первых послеоктябрьских произведениях Есенина отразились настроения и чаяния тех трудовых слоев русской деревни, которые, приняв Октябрь, на первых порах (подобно поэту) встретили революцию больше стихийно, чем сознательно.

В «Инонии» и других стихах отчетливо слышны раскаты бушующего океана мелкобуржуазной крестьянской стихии. Кипящая в народе ненависть к свергнутому революцией строю насилия и лжи, справедливая и святая разрушительная ярость к старому миру — все это объективно во многом наполняло поэзию Есенина после Октября пафосом гнева и отрицания, бунтарским духом, мотивами богоборчества. [8;67]

В «Инонии» поэт не только поднимается до отрицания казенной церкви с ее фальшивой моралью. Он теперь открыто восстает против основы основ церковной религии:

Плачь и рыдай, Московия!

Новый пришел Индикоплов.

Все молитвы в твоем часослове я

Проклюю моим клювом слов.

Ныне ж бури воловьим голосом

Я кричу, сняв с Христа штаны:

Мойте руки свои и волосы

Из лоханки второй луны.

До Египта раскорячу ноги,

Раскую с вас подковы мук…

Поэт отбрасывает прочь мотивы смирения и покорности некоторых своих ранних стихов, ибо «иное постиг учение». Он полон жизненных сил, уверенности в себе и «сегодня рукой упругою готов повернуть весь мир» :

…Ныне на пики звездные

Вздыбливаю тебя, земля!

Протянусь до незримого города,

Млечный прокушу покров.

Даже богу я выщиплю бороду

Оскалом моих зубов.

Ухвачу его за гриву белую

И скажу ему голосом вьюг:

Я иным тебя, господи, сделаю,

Чтобы зрел мой словесный луг!

Уведу твой народ от упования,

Дам ему веру и мощь…

Этот пример еще раз доказывает, что Есенин призывает идти за ним, верить в его слово, а не в Слово Божье. Есенин — дитя революции, и точнее даже ее двигатель.

Он не может спокойно смотреть теперь на то, как люди с упованием смотрят на небеса, ожидая чего-то лучшего не прикладывая при этом никаких усилий к этому.

Народ бессилен, когда надо действовать.

Есенин пытается даже посмеяться над Богом, заставить его подчиняться ему, потому что именно ему — Есенину если раньше были известны лишь все тайны вселенной, то теперь ему и дана мощь, сила и вера в человека, что не только бог может совершать великое, но и сам человек.

Уже в 1917;1918 годах образы и лексика, заимствованные поэтом из арсенала христианской религии, к которым он в то время еще прибегал, вступают в противоречие с явным тяготением Есенина как художника-реалиста к лексике, образам, рожденным Октябрем и передающим революционный накал тех незабываемых дней. Так, в поэме «Иорданская голубица», как кульминация, звучат строфы:

Небо — как колокол.

Месяц — язык,

Мать моя — родина,

Я большевик.

Ради вселенского

Братства людей

Радуюсь песней я

Смерти твоей.

Крепкий и сильный

На гибель твою

В колокол синий

Я месяцем бью.

Братья-миряне,

Вам моя песнь.

Слышу в тумане я

Светлую весть.

Эти стихи, написанные Есениным во время пребывания в родном селе Константинове летом 1918 года, навеяны во многом тем, что довелось поэту наблюдать в деревне, и прежде всего настроением крестьян, получивших в революцию «без выкупа пашни господ». Сестра поэта Е. А. Есенина вспоминает: «1918 год. В селе у нас творилось бог знает что.

В 1918 году Сергей часто приезжал в деревню. Настроение у него было такое же, как и у всех, — приподнятое. Он ходил на все собрания, подолгу беседовал с мужиками" .

Спустя некоторое время Есенин вновь возвращается к теме, затронутой им в «Иорданской голубице» :

Говорят, что я большевик.

Да, рад зауздать землю…

Эти строки, конечно, не следует понимать буквально (известно, что Есенин не был в партии). Вместе с тем — это не простая звонкая фраза. Для поэта, еще в юности мечтавшего о служении народу и готового ради этого принять «унижения, презрения и ссылки», фраза «я большевик» полна глубокого смысла. Есенину еще трудно понять многое в революционных взглядах большевиков, но в душе он явно симпатизирует им, людям, которым под силу даже «зауздать землю», их несгибаемой воле в схватке с темными силами старого мира. Сколь стремителен был в годы революции процесс сближения поэзии Есенина с действительностью, сколь искренне был поэт солидарен с восставшим народом, — во всем этом еще раз убеждаешься, читая есенинского «Небесного барабанщика», написанного в 1918 году. [11;20]

Столкновение двух миров и судьба родины в революционную эпоху — вот стержневая мысль, волнующая поэта в «Небесном барабанщике». Отсюда и жизнеутверждающий романтический пафос, и гиперболические образы, и ораторски-маршевой ритм стиха:

Листьями звезды льются

В реки на наших полях.

Да здравствует революция

На земле и на небесах!

Души бросаем бомбами,

Сеем пурговый свист,

Что нам слюна иконная

В наши ворота в высь?

Нам ли страшны полководцы

Белого стада горилл?

Взвихренной конницей рвется

К новому берегу мир.

" Небесный барабанщик" в идейно-художественном плане значительно шире таких произведений Есенина, как «Преображение», «Инония». Знаменателен в нем открытый призыв к борьбе с «белым стадом горилл» — интервентов. Схватка с врагом предстоит не из легких, она потребует напряжения народных сил и даже жертв.

Есенину всегда были дороги и близки духовные богатства, созданные народом в прошлом. Он постоянно проявлял живой интерес к устному поэтическому творчеству, художественному опыту писателей-классиков. И он не мог остаться равнодушным к полемическим выпадам пролеткультовцев против классиков мирового искусства, против тех основ христианства, которые заложены в искусстве.

Октябрь озарил есенинскую поэзию новым светом. «Не будь революции, — подчеркивал Есенин, — я, может быть, так бы и засох на никому не нужной религиозной символике». 4;136]

И хотя после своих первых «взрывчатых» революционных стихов и поэм многое пришлось пережить и переосмыслить Есенину; хотя порой еще «неумело шептал бумаге карандаш» о революционной нови; хотя не сразу смог Есенин до конца понять, «куда несет нас рок событий» , — нам в его творчестве первых лет Октября всегда будет дорого стремление рассказать, как «на смену царщине с величественной силой рабочая предстала рать». Своими первыми стихами, посвященными революционным событиям 1917 года («Товарищ», «Инония», «Небесный барабанщик», «Кантата» и др.), Есенин как бы подготавливает тот идейно-эстетический фундамент, который помог ему в дальнейшем преодолеть серьезные противоречия («Сорокоуст» и др.) и создать такие поэмы, как «Анна Снегина» и «Песнь о великом походе» .

Звени, звени, златая Русь,

Волнуйся, неуемный ветер.

Или:

О муза, друг мой гибкий,

Теперь бы песню ветра

И нежное баю —

За то, что ты окрепла,

За то, что праздник светлый

Влила ты в грудь мою.

В первых же послеоктябрьских произведениях Есенин искренне, радостно, горячо приветствовал революцию, давшую крестьянам землю и свободу. Однако осмыслить глубоко, сознательно все значение исторических и социальных перемен в жизни народа, особенно русской деревни, связанных с борьбой за торжество идей Великого Октября, он, естественно, смог далеко не сразу.

Интервенция, контрреволюция, блокада, голод, холод обрушились на молодую республику. В жестоких схватках с врагом, ценой неимоверных усилий прокладывал пролетариат России под руководством Коммунистической партии путь в социалистическое будущее. Революция требовала напряжения всех сил, железной, сознательной дисциплины, подчинения всей жизни страны единой цели — победить врага. Чтобы спасти от голода рабочих в городах и дать продовольствие фронту, на учет были взяты все излишки продуктов у крестьян, установлена продразверстка и запрещена частная торговля хлебом. Политика военного коммунизма была временным явлением, вызванным войной и разрухой народного хозяйства. Она позволила пролетариату России защитить завоевания Октября, в том числе и полученную крестьянами землю.

Введение

продразверстки и обострение в связи с этим настороженно-недоверчивого (исторически сложившегося) отношения деревни к городу, поиск частью трудового крестьянства «третьего пути» в революции (вспомним Григория Мелехова), борьба в сознании крестьянина-труженика индивидуалистических собственнических устремлений с новыми взглядами на жизнь — все это находит свое преломление и в творчестве Есенина. [3;78]

Поэт поначалу односторонне воспринимает период военного коммунизма, ему трудно еще понять, что противоречия этого времени будут быстро преодолеваться развитием самой новой действительности.

Теперь революция Есенина не столько вдохновляет, сколько разочаровывает. Он видит в ней ошибку. Непоправимую ошибку.

Именно в этот сложный период классовых битв, требовавших от художника особенно четкой и ясной идейной позиции, и проявился наиболее ощутимо «крестьянский уклон» Есенина. Не следует думать, что этот «уклон» — следствие только субъективных сторон мировоззрения и творчества поэта. В произведениях Есенина прежде всего отражены те конкретные, объективные противоречия, которые были характерны для русского крестьянства в период пролетарской революции.

Россия! Сердцу милый край!

Душа сжимается от боли.

Это свое мироощущение с особой лирической взволнованностью и драматизмом Есенин выразил в поэме «Сорокоуст». Творческая история ее примечательна. Поэма была написана Есениным во время его поездки на юг России в августе 1920 года, написана очень быстро, буквально «с ходу». Один из современников поэта вспоминает: «…в перегоне от «Минеральных до Баку» Есениным написана лучшая из его поэм — «Сорокоуст». Жеребенок, пустившийся в тягу с нашим поездом, — запечатлен в образе, полном значимости и лирики, глубоко волнующей.

В Дербенте наш проводник, набирая воду в колодце, упустил ведро.

Есенин и его использовал в обращении к железному гостю в «Сорокоусте» :

Жаль, что в детстве тебя не пришлось

Утопить, как ведро в колодце.

Он категорически против революционных преобразований и отречения народа от бога, от веры, от христианства.

В Петровском порту стоял целый состав малярийных больных. Нам пришлось видеть припадки, поистине ужасные. Люди прыгали на своих досках, как резиновые мячи, скрежетали зубами, обливались потом, то ледяным, то дымящимся, как кипяток.

В «Сорокоусте» :

Се изб древенчатый живот

Трясет стальная лихорадка!

Все это позволило ему понять свою ошибку, что и он был не прав, как и миллионы людей в свершении революции.

Трубит, трубит погибельный рог!

Как же быть, как же быть теперь нам

На измызганных ляжках дорог?

Особенно тяжело, временами трагически, в 1919;1921 годах переживает поэт революционную ломку старых, патриархальных устоев русской деревни.

Глубокий внутренний смысл имеет в «Сорокоусте» рассказ о том, как паровоз обогнал тонконогого жеребенка. Именно в этой сцене поэма достигает своего кульминационного звучания:

Видели ли вы,

Как бежит по степям,

В туманах озерных кроясь,

Железной ноздрей храпя,

На лапах чугунных поезд?

А за ним

По большой траве,

Как на празднике отчаянных гонок,

Тонкие ноги закидывая к голове,

Скачет красногривый жеребенок?

Милый, милый, сметной дуралей,

Ну куда он, куда он гонится?

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница?

Хороню им стоять и смотреть.

Красить рты в жестяных поцелуях,

Только мне, как псаломщику, петь

Над родимой страной аллилуйя.

Теперь ему, Сергею Евсенину, провозглашавшему революцию, быть за все в ответе, на его сердце теперь лежит не только грех отречения от бога, но и само вмешательство в ход событий; кровь русского народа на его плечах, на его руках, на его поэзии.

В этих обжигающих душу стихах с нарастающей эмоциональной силой тревожно звучат раздумья поэта о сохранении в «машинный век» живой красоты неповторимой русской природы.

Неумолим ход времени, ход истории и прогресса. Есенин-поэт чувствует это эмоционально-психологически, глубинно, перспективно, значительно острее многих литераторов своего поколения.

Да, на глазах у поэта умирала старая, патриархальная Русь. Что придет ей на смену? Что ждет Россию в будущем? И еще: сумеют ли люди будущего сохранить красоту природы. А значит — и себя, и весь род человеческий!

Тревожны раздумья поэта…

Его стихи прежде всего обращены к современникам, к их сердцам и душам, к их разуму, но еще больше они обращены к нам, в завтрашний день человечества.

Истинная поэзия всегда национально-общечеловечна, она всегда с заглядом в будущее. Она вечна и бесконечна, как океан жизни. То, что в ней принадлежит только дню сегодняшнему и особенно — вчерашнему, что без усилий, хорошо видится на поверхности этого океана, — неумолимые волны времени, рано или поздно уносят в прошлое, в небытие.

То, что в таком поэтическом океане художественно, философски глубинно, общечеловечно, со временем, «на расстоянии» становится очевидным для всех: либо общей радостью и долгожданным озарением, либо общей болью, тревогой и заботой.

Так и с есенинским «красногривым жеребенком», со стихами поэта, наполненными живой красотой русской природы, которая, по существу, со времен Есенина оказалась беззащитной под «копытами» стального коня века.

В самом деле: кажется, время сняло вопросы, столь драматично прозвучавшие в есенинском «Сорокоусте», особенно в эпизоде с жеребенком. И да, и — нет!

Судьба патриархальной Руси — решена, притом — окончательно и бесповоротно. Она стала Русью Советской, социалистической.

А глубинная проблема «Сорокоуста»: сохранения природы — «красногривого жеребенка» — не только осталась, но со временем — заострилась.

Более того, в последние десятилетия она стала вселенско-общечеловеческой.

Сегодня она касается и затрагивает интересы самым непосредственным образом, всех и каждого из нас — землян.

Вместе с тем ныне со всей очевидностью ясно, что в русской поэзии, еще на заре XX века, опираясь на богатейший опыт отечественной словесности, ее гуманистический пафос, все это, едва ли не одним из первых, глубоко нравственно, философски, по-народному мудро почувствовал и выразил тревожными, дерзкими, взрывчатыми стихами Сергей Есенин.

Вот почему нас продолжает волновать, до спазмы в горле, красногривый есенинский жеребенок. Он будит, будоражит нашу совесть, побуждая каждого из нас к действу в защиту живой красоты природы — этого драгоценнейшего и святого дара Земли — Человеку!

Вот почему стихи о красногривом жеребенке будут, несомненно, волновать и тех, кто придет за нами.

По праву можно сказать: это — стихи века. Их пророческий пафос ныне особенно очевиден!

Сегодня особенно очевидна несостоятельность попыток представить Есенина лишь певцом Руси уходящей. Вместе с тем очевидно и другое: «крестьянский уклон», с которым Есенин воспринял Октябрь, сказался в «Сорокоусте» особенно отчетливо. В этой «маленькой поэме», так же как и в «Кобыльих кораблях», «Песне о хлебе», «Исповеди хулигана», стихотворениях «Мир таинственный, мир мой древний…», «Я последний поэт деревни…», «Сторона ль ты моя, сторона…» и др., явственно звучит и неподдельная тревога за судьбы «полевой России», которую, по мнению поэта, готов был прибрать к рукам «железный гость»; и мужицкая стихийная удаль, идущая на крестьянской Руси от разинских и пугачевских времен; и мучительный разлад поэта с самим собой; и боль, с которой Есенин воспринимал тогда ломку старого крестьянского уклада. Все глуше слышны теперь раскаты буслаевской мужицкой удали, мятежного революционного набата, еще так недавно громко раздававшиеся в стихах поэта. И рядом с призывными строками:

Шуми, шуми, реви сильней,

Свирепствуй, океан мятежный… — все чаще появляются теперь строки, полные душевного смятения, тревоги и грусти:

Я последний поэт деревни.

Скромен в песнях дощатый мост.

За прощальной стою обедней

Кадящих листвой берез.

На тропу голубого поля

Скоро выйдет железный гость.

Злак овсяный, зарею пролитый,

Соберет его черная горсть. Скоро, скоро часы деревянные

Прохрипят мой двенадцатый час!

Речь здесь идет, конечно, не о физической смерти, а о «гибели» стихов «последнего поэта деревни» под беспощадной пятой города — «железного гостя». И вместе с тем поэт стремится познать смысл происходящего: О, если б прорасти глазами, Как эти листья, в глубину. Он сердцем чувствует, что вся его жизнь в песнях, в стихах, что без них нет ему места на земле:

Ах, увял головы моей куст,

Засосал меня песенный плен.

Осужден я на каторге чувств

Вертеть жернова поэм.

И опять поэта гложет тревожная дума, сможет ли он петь по-новому. А если нет? Если «новый с поля придет поэт»? И его «будут юноши петь» и «старцы слушать». Что тогда?

И вся эта сложная гамма чувств проникнута любовью к Родине, которая всегда томила, мучила и жгла чистую душу поэта:

Я люблю родину.

Я очень люблю родину!

Я все такой же,

Сердцем я все такой же.

Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.

Стеля стихов злаченые рогожи, Мне хочется вам нежное сказать.

Спокойной ночи!

Всем вам спокойной ночи!

Эти есенинские стихи, как и вся его поэзия, по-настоящему гуманистичны. Они наполнены «грустной радостью» бытия даже тогда, когда поэту кажется, что все светлые мечты и надежды — в прошлом. Вспомним одно из самых проникновенных и человечных лирических стихотворений — «Не жалею, не зову, не плачу…», написанное им в 1921 году. Как философски мудры в нем раздумья Есенина о днях быстротекущей жизни, с какой художественной силой выражена в нем любовь к людям, ко всему живому на земле!

Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.

Дух бродяжий, ты все реже, реже

Расшевеливаешь пламень уст.

О, моя утраченная свежесть,

Буйство глаз и половодье чувств.

Все мы, все мы в этом мире тленны,

Тихо льется с кленов листьев медь…

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть.

Есенин отправляет в последний путь все то духовное, то русское, то крестьянское, которое есть в нем и будет до конца дней, то от чего он пытался отречься и не смог.

В первые годы революции Есенин проявляет особый интерес к выявлению природы художественного образа, отношения поэзии к жизни и другим эстетическим проблемам. Поэт исключительно строго подходит к оценке своих стихов, к творчеству других писателей. «Душа моя устала и смущена от самого себя и происходящего. Нет тех знаков, которыми бы можно было передать все, чем мыслю и от чего болею» , — замечает с тревогой поэт в одном из своих писем. В другом письме он даже говорит: «Я очень много болел за эти годы, очень много изучал язык и к ужасу своему увидел, что… все мы, в том числе и я, не умели писать стихов» .

В 1918 году он создает свою теоретическую работу «Ключи Марии» .

Трагическая тема человека, чуждого по духу деклассированной богеме и стремящегося вырваться из ее цепких лап, взволнованно раскрывается Есениным в ряде стихотворений «Москвы кабацкой» :

И уже говорю я не маме,

А в чужой и хохочущий сброд:

" Ничего! Я споткнулся о камень,

Это к завтраму все заживет!"

Отрицательно сказалось на таких произведениях Есенина, как «Исповедь хулигана», «Кобыльи корабли», «Москва кабацкая», известное увлечение сложными образами и нарочито огрубленной лексикой, за которые ратовали имажинисты. [9;90]

Напомнить о прошлых «концепциях» и высказываниях о поэзии Есенина необходимо в наши дни для того, чтобы наглядно представить, сколь сложно и противоречиво происходило движение и развитие критической мысли, направленной на познание и выявление объективной художественной значимости поэзии Есенина в истории советской литературы, конкретно проследить, каковы были наиболее характерные тенденции в прошлом, как развивался в критике и литературоведении процесс восстановления подлинного облика Есенина как великого поэта и человека, какова была в действительности судьба его литературного наследия.

К сожалению, многие, очень многие, писавшие о Есенине, особенно вскоре после смерти поэта, видели в нем прежде всего лишь «певца уходящей патриархальной Руси», получившего в годы детства и юности «церковно-мистическую закваску». Принято было считать, что по своей «психоидеологии» Есенин — «кулацкий поэт» и «типичный лирик-индивидуалист», что конфликт «мистического певца старой Руси» с городом неизбежен — отсюда и «Москва кабацкая», и «поэтизация богемы», отсюда многие стихи Есенина, полные «мотивов отчаяния и безысходности», и наиболее постоянная их тема — «поэтизирование хулиганства»; вместе с тем весьма настойчиво и решительно утверждалось, что стихи поэта о революции «безрадостны и худосочны», что «Стансы» Есенина «фальшивы» и что «о Марксе и Ленине Есенину, пожалуй, писать рано» .

Находились критики (и таких было немало), которые вообще были готовы «отлучить» Есенина-поэта и особенно гражданина от революционной действительности.

А сколько в ту пору раздавалось «сочувственных» голосов о «драме Есенина», в которых порой звучали и явная фальшь и ханжеское лицемерие, сколько было говорено о том, что, конечно же, природа наделила Есенина удивительным лирическим даром, но вот, дескать, «жаль», что поделаешь, сказались и среда и условия воспитания Есенина, у поэта «не было большой культуры», «образованности». Поэтому «он писал от нутра», и хотя в этом «много положительного», но в том же «таилась и прямая опасность». Ибо «творчество от одного нутра, без надлежащей культуры, без упорной работы над собой брало непомерно много сил». И Есенин естественно и неизбежно очень скоро растратил свои силы, свой талант. Да к тому же у него не было «целостного художественного миросозерцания. Он двойственен, расколот…», отсюда «конфликт с эпохой» и, как это ни тяжело сознавать, «неизбежная гибель» поэта. [8;35]

Эта «концепция» творчества и личности Есенина, возникшая в середине двадцатых годов, имела свои крайности, свои политические оттенки.

Связано все это было самым непосредственным образом с острейшей идеологической борьбой, которая в пору становления молодого Советского государства и особенно в годы нэпа развернулась на литературном фронте между писателями, рожденными революционной действительностью, зачинателями новой, советской литературы, открыто вставшими на сторону Октября, творчески развивавшими прекрасные традиции русской классической литературы — традиции реализма, народности, гражданственности, и представителями различных литературных групп и течений, стоявшими, как правило, на позициях мелкобуржуазного формалистического искусства.

Борьба эта отражала сложный процесс формирования и развития в нашей стране новой, социалистической литературы. Есенин, один из зачинателей советской поэзии, смог решительно преодолеть чуждые мелкобуржуазные формалистические влияния, отойти от имажинистов и повернуть в своем творчестве новаторски смело к пушкинской простоте.

В истории нашей отечественной литературы ему, Есенину, суждено было стать одним из тех могучих звеньев реализма и народности, которые навсегда духовно, нравственно, идейно, художественно соединили поэзию Советской России с великими ее предшественниками — Пушкиным, Лермонтовым, Некрасовым, соединили в ту нелегкую для реализма пору, когда некоторые горячие футуристские, пролеткультовские, конструктивистские, имажинистские и иные головы уже были готовы навсегда отказаться от богатейшего наследия писателей-классиков. [3;111]

Следует подчеркнуть, что в последние годы жизни Есенина в печати пусть редко, но все же раздавались здравые голоса в поддержку поэта, столь необходимую для него; в этих выступлениях звучала и озабоченность дальнейшей судьбой поэта, и искреннее одобрение, и радость в связи с решительным поворотом Есенина к пушкинским традициям, а главное — в связи с глубоким раскрытием поэтом в своих новых стихах современной темы. Здесь прежде всего следует сказать о «Предисловии», предпосланном сборнику стихов Есенина «Русь советская», изданному весной 1925 года в Баку. Дав высокую оценку таким стихам Есенина, как «Русь советская», «Песнь о великом походе», «Возвращение на родину», «Письмо к женщине» и другим, вошедшим в сборник, автор предисловия, редактор «Бакинского рабочего», видный партийный журналист П. И. Чагин подчеркивал, что ныне «Сергей Есенин — уже больше чем попутчик, он уже наш спутник» '. Несколько ранее «Правда» дала высокую оценку художественной силе и удивительной простоте стихов Есенина «Русь советская» и других, опубликованных в «Красной нови», отметив при этом, что «после долгих и бурных исканий Есенин пришел к Пушкину» «. 9;28]

Заключение

Тема богоборчества в лирике Есенина столь многозначна и противоречива, что нам — простым исследователям сложно утверждать о правомерности тех или иных фактов. Нам главное — они были, и это важно.

Зарождение темы богоборчества можно считать с появлением в лирике Есенина мотивов космизма, обращению к космосу, сравнениям, в которых отражены вселенские законы.

Данная тема начинается с попытки познания Есениным вселенной, ее законов, поклонению перед ее величием.

Переосмыслив и осознав многое, он пытается подмять вселенную под себя, подчинить ее интересам своим и всего народа.

Приход Октября заставляет Есенина разувериться во многом, что обещает вселенная, и обратить вектор поэзии не к небесам, а к земле, где уже свершается революция, и он ее воспевает.

Народ не должен прозябать в пустопорожних обращениях к Богу, а идти и действовать, идти за своим другим «настоящим» богом — вождем революции.

Поэзия периода Октября позволяет ему отречься от понимания бога и христианства, и даже позволить себе его высмеивать.

Разруха, нищета в крестьянских семьях после октябрьского периода снова обращают Есенина к великому, к христианскому, к божественному; но он теперь грешен на нем, Есенине лежит кровь всего русского народа. Его страдания уже принесенные самой революцией.

Есенин полон страдания, попыток раскаяния и снова и до конца своих дней неопровержимого признания своей ошибки.

1. Бобковский И. Терминология поэзии Есенина. — Киев, 2002

2. Варламов Ю. И. Млечный путь С. Есенина. — М.: ЭКСМО-Пресс, 2005

3. Воробьев М. Сергей Есенин. — СПб.: Издательская группа «СЕВЕР», 2005

4. Ковров Н. Д. Золотые рощи Есенина. — М.: Худ. лит., 1998

5. Лазарев А. Л. Лирика Есенина. — М.: АСТ Плюс, 2004

6. Майоров Е. Есенин зарубежом. — М., 2004

7. Науменко Л. Н. Лирика Сергея Есенина. — М., 2001

8. Первых И. Т. Художественная литература. — М.: Просвещение, 2003

9. Песковский А. С. Говорите о Есенине. — СПб: ПИТЕР, 2000

10. Прокушев Ю. Есенин сегодня. — М.: Просвещение, 1999

11. Прокушев Ю. Слово о Есенине. — М., 1996

12. Сергеев С. Полет Есенина. — М.: Просвещение, 1998

13. Юдин Е. Русскость Есенина. — СПб.: АСТ, 2000