Беззащитность человека. 
Философская антропология. 
Том 2

Экзистенциализм раскрыл беззащитность человека перед лицом властных структур. Анонимные силы играют им, как пешкой. В романе австрийского писателя Ф. Кафки «Процесс» прокурист крупного банка Йозеф К. предстал перед неким неофициальным судом. Поначалу подсудимому кажется, что все происходящее абсолютная чепуха и он сумеет выкрутиться. Но постепенно трясина процесса засасывает его. В конце концов двое в цилиндрах ведут его в заброшенную каменоломню и убивают, как собаку.

Должен ли человек бояться судебного процесса? Судя по всему, ему причиняет страдание абсурдизм жизни. Реальная опасность может обернуться блефом, а сущая безделица — гибелью. Герой романа живет в постоянном страхе: его обвиняют в преступлении, которого он не совершал, и на протяжении всего романа он пытается доказать свою невиновность. Ни разу не закрадывается у него сомнение, ни разу не приходит ему в голову спросить: а может быть, и в самом деле я совершил что-то преступное? Весьма парадоксально, что Йозеф К. даже толком не знает, в чем он обвиняется, — и это признак метафизического характера вменяемой ему вины. Когда в его комнате оказываются люди, объявляющие ему, что он повинен в преступлении, ему ни на миг не приходит в голову задать себе вопрос: а может быть, его обвиняют в одном из тех проступков, по поводу которых его когда-то мучила совесть? Нет, совесть Йозефа К. молчит, на протяжении всего романа она ни разу ни подала голос. Ему не в чем себя упрекнуть, он жил как все, делал то, что считается принятым в обществе, где он живет. Йозеф К. находится в состоянии гармонии с самим собой. Всякое обвинение представляется ему до нелепости несправедливым. В отличие от Ставрогина и Ивана Карамазова, ведущих непрерывный диалог со своей совестью, Йозеф К. — поразительно одномерный человек, для него вообще не существует метафизических вопросов, и, поскольку он никого не зарезал, не убил и не обворовал, чувство вины ему неведомо. Но именно поэтому обвинение представляется ему чем-то внешним, неизвестным и крайне несправедливым. Он не может и никогда не сможет установить, кто причина этой несправедливости. Страдание — основной факт человеческого существования. Каждый человек приговорен к страданию. С мукой человек рождается, с мукой и умирает. Даже любовь, коли это истинное чувство, сопряжена с болью. Почему же человек вынужден страдать? Как оправдать Бога, когда вокруг столько страданий? Эти вопросы задавал себе Ф. М. Достоевский. А ответить на них попытался Н. А. Бердяев: «Мучительное, причиняющее страдание противоречие человека заключается в том, что он есть существо в нераскрытой глубине своей бесконечное и устремленное к бесконечности, существо, ищущее вечности и предназначенное к ней и вместе с тем, по условиям своего существования, конечное и ограниченное, временное и смертное. В глубине человеческого страдания есть переживание непреодолимости, неотвратимости, безвозвратности»^[1].

Человек по самой своей природе не может переживать целостность. Это и есть, по мнению Н. А. Бердяева, источник страданий. Люди чаще всего имеют дело с миром вещей, объектов. Они крайне редко прорываются к космосу других существ. В самом человеке много чуждого ему самому. Оно тоже порождает страдание. Личность пытается реализовать себя. Она борется против всего, что порабощает ее. Этот Божий мир, который по замыслу должен войти в человека целиком, на самом деле замещен мертвящей объектностью.

Русский философ был убежден в том, что большая часть страданий человека связана с тем, что личность поглощена собой. Зацикленность на себе до предела ведет к сумасшествию. Поглощенность собой, неспособность выйти из капкана собственных состояний мешает реализации личности. Окружающая среда всегда враждебна ему. Существование человека хрупко, но он всегда находит точки опоры в бесконечном феноменальном мире, где он не крепко стоит на ногах.

Все это — разобщенность человека с первоисточником жизни, с другими людьми, с космической жизнью — и порождает страдание. Что в таком случае служит антиподом страданию? Возможность приобщиться к другим сущностям, отыскать общность и близость с другим человеком. Смерть же с этой точки зрения действительно воспринимается как самое величайшее страдание. Каждый умирает в одиночку, это апофеоз разобщенности.

Известный французский философ Альбер Камю связывает человеческое страдание с абсурдностью жизни. С этих позиций он трактует известный античный миф о Сизифе. Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и безнадежный труд.

Говорят, что, умирая, Сизиф решил испытать любовь жены и приказал ей бросить его тело на площади без погребения. Так Сизиф оказался в аду. Возмутившись столь чуждым человеколюбию послушанием, он получил от Плутона разрешение вернуться на землю, дабы наказать жену. Но стоило ему вновь увидеть облик земного мира, ощутить воду, солнце, теплоту камней и моря, как у него пропало желание возвращаться в мир теней. Напоминания, предупреждения и гнев богов были напрасны. Многие годы он продолжал жить на берегу залива, где шумело море и улыбалась земля. Потребовалось вмешательство богов. Явился Меркурий, схватил Сизифа за шиворот и силком утащил его в ад, где его уже поджидал камень^[2].

Сизиф — абсурдный герой. Таков он и в своих страстях, и в своих страданиях. Его презрение к богам, ненависть к смерти и желание жить стоили ему несказанных мучений — он вынужден бесцельно напрягать силы. Этот миф трагичен. Иногда спуск исполнен страданий, но он может проходить и в радости. Это слово уместно. «Я вновь представляю себе Сизифа, спускающегося к своему камню. В начале были страдания. Когда же память наполняется земными образами, когда непереносимым становится желание счастья, бывает к сердцу человека подступает печаль: это победа камня, это сам камень. Слишком тяжело нести безмерную ношу скорби»^[3].

Страдание — грандиозный и плодовитый архитектор. Оно творит беспредельные вселенные. Человеческая фантазия неистощима. Воображение помогает людям преодолеть невыносимое чувство ужаса, которое охватывает их. Человек еще и эксцентричное создание. Он не только ищет освобождения от страдания, его влечет к нему. Он готов истязать себя и других ради душевного просветления. Это показано в романах Ф. М. Достоевского. В религиозном сознании практикуется не столько освобождение от страдания, сколько его усиление. Так рождаются духовные пытки, которые становятся непереносимыми. Русские религиозные философы считали, что новое христианское сознание должно освободить человека от этих кошмаров.

Однако в каком смысле можно говорить о мире страдания? При всей актуальности названных попыток русских философов освободить религиозное сознание от садистских перехлестов важно отметить, что никаких реальных критериев для такого «исправления» религии нет. Именно в страдании человек постигает себя, реальный мир, Божественный смысл окружающего.

• [1] Бердяев И. А. О назначении человека. С. 291.
• [2] Камю А. Бунтующий человек. М., 1990. С. 90.
• [3] Там же. С. 91.