Горизонты смысла. 
Современный экзистенциальный анализ: история, теория, практика, исследования

Вопрос о смысле может возникнуть в контексте горизонтов различного масштаба. Может подразумеваться смысл всего сущего или же речь идет об ориентации в собственной жизни или же лишь о какомлибо небольшом решении. Таким образом, мы можем дифференцировать вопрос о смысле относительно его горизонта и различных позиций субъекта и выделить духовный, экзистенциальный и практический (повседневный) смысл.

Духовный смысл — это смысл, который расположен за пределами всего, что является непосредственно доступным. Сюда относится онтологический смысл (смысл бытия), который мы уже описали выше. Также к нему относится конечный смысл различных тематических областей, а именно: самой жизни, бытия личностью и последних взаимосвязей, в которые все включено. Духовный смысл этих измерений бытия находит здесь свое отражение в смысле бытия, ценности жизни, достоинстве человека и в смысле всего сущего («сверхсмысл», по В. Франклу). Эти аспекты духовного смысла носят метафизический характер и недоступны для интеллектуального анализа. И все же их глубинное значение может быть постигнуто человеком в переживании (Лэнгле, 2005).

Экзистенциальный смысл, о котором мы говорили выше, заключается в феноменологическом соотнесении действительности с собственным бытием личностью. Во всех четырех основных измерениях бытия человек может рассматривать себя как запрошенного и дающего свой ответ. При этом горизонт может простираться вплоть до границ метафизического или же оставаться близко к практическому аспекту повседневности.

Практический смысл соотносится с многими маленькими и большими решениями, которые человеку приходится принимать ежедневно. При этом речь идет о конкретном согласовании усилий с ценностью ожидаемого результата. Поэтому в практическом смысле учитывается успех, который в других вопросах о смысле по-настоящему не является темой. Это, например, такие практические вопросы, как: «Имеет ли смысл дальше чинить машину или уже лучше купить новую? Хорошо ли сохранить эту вещь для себя или лучше ее кому-то подарить? Имеет ли смысл продолжать жаловаться и унывать или же я должен взять себя в руки? Имеет ли смысл делать это самому или же лучше, чтобы это сделал кто-нибудь другой? В чем больше смысла: продать акции или сохранить их?».

Примеры практических вопросов отражают описанные выше четыре измерения экзистенции. В модели на рис. 2.12 они обозначены жирными стрелками в малом внутреннем круге.

Рис. 2.12. Различные радиусы духовного, экзистенциального и практического смысла. Схема также показывает, что вопросы о смысле переходят один в другой, перемещаясь вдоль измерений экзистенции.

В практическом вопросе о смысле в зародыше содержатся два других вопроса — об экзистенциальном и духовном смыслах — которые таятся в нем в свернутом виде, чаще всего оставаясь в повседневной жизни нераспознанными. Или наоборот, практический вопрос о смысле может возникнуть, когда человек занят экзистенциальным смыслом — например, если он сомневается в успехе: «Я чувствую, что должен это сделать, но получу ли я от этого что-нибудь?» Или же, независимо от экзистенциального смысла, вопрос о смысле может быть в большей степени нацелен на успех или практическую пользу: «Было бы неплохо, если бы я закончил учебу в университете и получил диплом, но действительно ли я этого хочу?» Это делает очевидным, как внутри вопроса о смысле могут обнаруживаться напряженные и неоднозначные моменты.

Следующая история показывает, как горизонты смысла могут переходить один в другой и как блокада одного измерения (в данном примере — эмоциональности в связи с вытесненным страданием) может приводить к продолжительному страданию от бессмысленности.

Пациент, весьма образованный юрист, в течение двух лет находился в депрессии и проходил лечение у врача-психиатра. Прием антидепрессантов не давал положительного эффекта. Особенно сильно этот 77-летний мужчина страдал от неразрешимости вопроса о смысле. Он считал, что смысл всегда был для него проблемой. В принципе, в течение всей своей жизни он размышлял над мировоззренческими и религиозными вопросами. В последние два года эти мысли сопровождались неприятными ощущениями в области сердца. Больше всего он страдал от того, что принимал слишком близко к сердцу жестокость, существующую в природе. «Там высыхает лужица с водой, и все живое в ней умирает. Львы раздирают антилоп, змеи убивают кроликов, лисы убивают кур. Принцип „убивать“ владеет всей природой. Везде господствует жестокая борьба. Это не может соответствовать тому, что Бог любит мир». Такие мысли у него были всегда, а с некоторых пор он сильно страдал из-за них. «Здесь что-то зияет во мне, и я от этого страдаю. Мое видение мира и то, каким печальным он мне кажется, вызывает во мне депрессию». Будучи очень чувствительным, этот мужчина страдал от горя, которое присутствует в мире: от землетрясений, от того, что болеют дети, — он мог бы привести длинный список зол этого мира.

Что помогло ему выйти из депрессии? С одной стороны, он смог провести различие между онтологическим и экзистенциальным смыслом и затем соединить это с собственным биографическим опытом, который сделал понятным его страдание по поводу несправедливого умерщвления. Далее приведены некоторые отрывки из психотерапевтических бесед.

На вопрос терапевта, почему происходящее в природе причиняет ему такую боль, он ответил: «Этого я еще не знаю. Это только пример того, насколько жестока природа». Само собой напрашивается предположение, что за этим страданием стоит непереработанная жизненная история, которая связана с его собственным страданием.

Терапевт: «…Когда Вы в Вашей жизни испытывали жестокость?».

Пациент: «Собственно нет… это только философские размышления…».

Т.: «Однако это не объясняет, почему Вы от этого страдаете. Попробуйте хоть раз включить себя в этот процесс, а именно, когда у Вас возникает вопрос о смысле в связи с жестокостью».

В ответ на это предложение пациент заговорил о войне. При этом его голос стал жестким:

П.: «Я шесть лет был в армии, два года в России. Я видел достаточно жестоких вещей. Бога не существует, потому что есть война. (На этом месте у него появляются слезы, которые он сразу же подавляет.) …Я служил в зенитной артиллерии… потом попал в танковые войска. Я видел ужасные вещи… Но я вернулся с войны нормальным и психически здоровым человеком. И почему это сегодня неожиданно возникает во мне? Почему я страдаю? Доходит до того, что я больше не вижу смысла в жизни. Доходит до того, что я вижу жизнь как поток, который все сметает на своем пути, все погибает, все, все, все, все…».

Здесь пациент сильно разволновался. Он снова спросил, почему другие не страдают от жестокости природы и жизни, а только он. В беседе уже содержались ответы.

П.: «Почему я страдаю?».

Т.: «Вы наверняка очень чувствительный человек. Из-за этого Вы очень отчетливо воспринимаете самые мелкие шероховатости и несправедливости».

П.: «Мне это ничего не дает!».

Т.: «Конечно, Вы из-за этого больше страдаете, но, может быть, именно благодаря Вашей чувствительности Вы также и больше получаете от жизни, хотя, вероятно, сами так никогда об этом не думали. Потому что чувствительность присутствует и в переживании природы, искусства и в глубоком сопереживании другим людям».

П.: «Это так! Еще когда мне было 15 лет, я опубликовал томик стихов!».

Как же важно, видеть себя полностью, а не только с теневой стороны!

Вторую причину его страданий от жестокости, очевидно, следовало бы искать в наличии у него собственного огромного опыта, связанного с жестокостью.

Т.: «Вы говорили о войне и упомянули ужасные вещи. И Вы очень разволновались при этом».

П.: «Радостной жизни у меня никогда не было. И раньше тоже не было. Мне незнаком внутренний смех. Я также никогда не видел, чтобы моя мать смеялась».

В этот момент пациент обнаруживает жестокость не только в природе, а находит ее также и в себе самом: «Тогда жестокость природы проявляет себя в том, что я жесток по отношению к себе, постоянно размышляя… Почему я не отодвигаю это от себя?».

Весь ход беседы показал, как за онтологическим вопросом о смысле могут скрываться персональное страдание и непереработанные проблемы. Тогда философские размышления о жестокости природы не помогут. Из-за постановки вопроса в онтологическом ключе персональная проблема оказывается скрыта и отодвинута в сторону. Для того чтобы противостоять этому, важно дифференцировать онтологический и экзистенциальный смысл.

В рамках консультативной работы пациент получил объяснения об этом различии. Онтологический смысл нельзя познать, в него можно поверить или строить в отношении него предположения.

Т.: «По поводу онтологического смысла есть только одно гарантированное знание, а именно: что у нас нет в связи с ним никаких фактов. Иного знания о нем нет. Здесь предел, до которого доходит мышление человека. К онтологическому смыслу можно приблизиться, выбирая два пути — веры и философии. Если же человек не может верить, то ему остаются, в лучшем случае, лишь умозрительные заключения».

Подобным же образом был объяснен экзистенциальный смысл и экзистенциальный поворот как «бытие запрошенным» и необходимость давать ответ. Это было для пациента новым, и он спросил, достаточно ли исполнения экзистенциального смысла, чтобы утолить жажду в отношении смысла?

Т.: «Вы можете это попробовать! Попробуйте проживать экзистенциальный смысл и час за часом, день за днем сохранять самое ценное перед лицом преходящего, осуществляя его, словно собирая камушек за камушком в мозаике. Может быть, при этом и возникнет какое-либо предположение относительно онтологического смысла, а может быть, и нет. Но, однако, это не является решающим моментом, потому что вера — это все равно милость, которая нам дается и которую мы не можем сделать сами. Наша задача состоит лишь в том, чтобы стараться, собирая камушки для мозаики.

Вы с Вашей чувствительностью, вероятно, сможете заглянуть в те глубины, где что-то удерживает этот мир в целостности. Поэтому Вы чувствуете такую ответственность, будучи человеком, страдающим от депрессии, — тот, кто расщепляет атомы, имеет большую ответственность, чем тот, кто всего лишь режет яблоки!".

Мужчина попробовал следовать такому пониманию смысла, сначала скептически и колеблясь, потом все больше погружаясь в воспоминания, по поводу которых он испытывал грусть. Его депрессия значительно ослабла, и проблематика отсутствия смысла спустя какое-то время перестала приносить страдания.