Сервантес. 
История зарубежной литературы средних веков и эпохи возрождения

Все предшествующее развитие испанской литературы Возрождения, особенно же развитие романа, подготовило появление Сервантеса. Его творчество, несмотря на свою внутреннюю неравноценность, представляет собой вершину литературы «золотого века». В нем с наибольшей силой выражены гуманистические идеи эпохи. С другой стороны, это творчество с исключительной полнотой отражает кризис, который переживала Испания в конце XVI в., и социокультурную специфику того времени. Все эго делает Сервантеса одним из самых глубоких мыслителей, каких знает европейская литература эпохи.

Мигель де Сервантес Сааведра (Miguel de Cervantes Saavedra, 1547— 1616) родился в городке Алькала де Энарее. Он принадлежал к идальгии и скорее всего был сыном бедного лекаря. Недостаток средств помешал ему получить хорошее образование, хотя имеются сведения о его учебе в Саламанке. Двадцати одного года Сервантес поступил на службу к папскому послу в Испании, кардиналу Аквавиве. Когда тот вернулся на родину, Сервантес поехал с ним в Италию. После смерти кардинала он поступил солдатом в испанскую армию, действовавшую в Италии, вскоре был зачислен во флот и принял участие в битве при Лепанто (1571), где храбро сражался и получил тяжелое увечье левой руки. В 1575 г. он решил вернуться в Испанию, но корабль, на котором он плыл, подвергся нападению алжирских корсаров, и Сервантес попал к ним в плен. В Алжире он томился пять лет, беспрерывно устраивая заговоры с целью побега, оканчивавшиеся неудачами, пока не был, наконец, выкуплен из неволи. Дома он нашел вконец разоренную семью, а о военных его заслугах все уже забыли в Испании. В поисках заработка Сервантес пишет пьесы для театра, а также различные стихотворения. Кроме того, он работает над «Галатеей» (см. о ней предыдущую главу), которая была издана в 1585 г. В это время Сервантес женится. Скудность и ненадежность литературного заработка заставляют Сервантеса принять должность сначала сборщика зерна для армии, затем сборщика недоимок. Доверив казенные деньги одному банкиру, сбежавшему с ними, Сервантес в 1597 г. попадает в тюрьму по обвинению в растрате. Пять лет спустя он снова подвергается тюремному заключению по обвинению в денежных злоупотреблениях.

Последние пятнадцать лет жизни Сервантес провел в большой нужде. Тем не менее это был период высшего расцвета его творчества. В 1605 г. вышла в свет первая часть романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», начатого или, по крайней мере, задуманного Сервантесом во время его второго тюремного заключения. Опубликование в 1614 г. неким Авельянедой поддельного продолжения «Дон Кихота» побудило Сервантеса ускорить окончание своего романа, и в 1615 г. вышла в свет II часть его. Незадолго до этого, в том же году, он издал сборник своих пьес, а перед тем, в 1613 г., опубликовал «Назидательные новеллы». В следующем году он закончил литературную сатиру «Путешествие на Парнас». Последним произведением Сервантеса был упомянутый выше (см. предыдущую главу) роман «Персилес и Сихизмунда», напечатанный уже после его смерти.

Жизнь Сервантеса представляет собой ряд пылких увлечений, неудач, разочарований и непрерывной мужественной борьбы с нуждой и одновременно с косностью и пошлостью окружающего мира. Такой же длинной серией поисков является и творчество Сервантеса, сравнительно поздно нашедшего свой путь. Он долгое время пишет на заказ, приспосабливается к господствующему стилю, разрабатывает «модные» жанры, стремясь сказать в этой области свое слово, внести в этот стиль и жанры глубокое содержание и морально-философскую проблематику. Но эти попытки почти неизменно оказываются безуспешными, пока, уже на склоне лет, Сервантес не создает своего собственного стиля и собственных жанров, способных полностью выразить его окончательно созревшую мысль.

Рис. 37.1. Сервантес. Портрет работы неизвестного художника (1600).

Почти вся лирика Сервантеса, его литературно-сатирическая поэма «Путешествие на Парнас», а также опыты в области пасторального и рыцарского романа («Галатея» и «Персилес и Сихизмунда»), в которых он утверждает подлинно благородные чувства, являются одновременно острым и результативным литературным поиском. То же самое можно сказать и о его драматическом творчестве. В своей драматургии Сервантес, с одной стороны, ищет правдоподобия, восставая против слишком свободного обращения некоторых современных ему драматургов с пространством и временем, против нагромождения в сюжете разных приключений, экстравагантностей и нелепиц, против несоответствия между общественным положением персонажей и их языком и т. п. (см. высказывания его в «Дон Кихоте», ч. I, гл. XLVIII), с другой — дает внутреннюю критику театральной практики своего времени и теоретическое обобщение театральности как таковой. Все это склоняло Сервантеса к жанру учено-гуманистической драмы Возрождения (несмотря на то, что он как драматург по разным причинам соблюдал далеко не все ее «правила») и делало его противником драматургической системы Лопе де Веги, слишком вольный характер которой он вначале осуждал, хотя и признавал блестящий талант своего противника. Вместе с тем Сервантес ставил театру морально-воспитательные задачи, протестуя против понимания спектакля исключительно как веселого, развлекательного зрелища. Определяя драму, вслед за Цицероном, как «зеркало человеческой жизни, пример нравов и образцов истины», Сервантес замечает: «Посмотрев комедию замысловатую и отличающуюся искусством в расположении, зритель уйдет из театра, смеясь шуткам, проникшись нравоучениями, в восторге от происшествий, умудренный рассуждениями, предостереженный кознями, наученный примерами, возмущенный пороком и влюбленный в добродетель, ибо хорошая комедия способна пробудить все эти страсти в любой душе, даже самой грубой и невосприимчивой». («Дон Кихот», гл. XLVIII). Отсюда — яркость сатирической и героической тематики в драматургии Сервантеса.

Однако собственные театральные опыты Сервантеса, за немногими исключениями, не имели успеха у современников, и большинство их до нас не дошло. Сервантес не обладал специально драматургическим даром, какой был у Лопе де Веги, и проиграл ему в конкурентной борьбе.

Из больших пьес Сервантеса выделяются только две. Одна из них, «Нумансия», изображает эпизод из истории героической борьбы за независимость древних испанцев (иберов) против римлян. Жители города Нумансии, осажденного римским полководцем Сципионом, видя неизбежность своей гибели от голода, предпочитают смерть, позору сдачи врагу и, сжегши предварительно все ценное, что у них было из имущества, поголовно кончают жизнь самоубийством. Целый ряд черт пьесы выдает влияние Сенеки и его ренессансных истолкований. Сюда относятся: обилие всяких ужасов, как, например, заклинание духов, картина страданий женщин и маленьких детей от голода, заключительное побоище, о котором, однако, зритель узнает лишь из рассказа последнего оставшегося в живых нумантинца, исполняющего роль античного «вестника». Это появление аллегорических фигур Голода, Войны, реки Дуэро, повествующей о страданиях Испании. Наконец, Славы, восхваляющей в своего рода эпилоге доблесть нумантинцев и предсказывающей грядущее могущество их потомков. Это полное отсутствие примеси комического элемента и т. д. Несмотря на рассудочность построения пьесы и ее подчеркнуто риторический художественный язык, трагедия эта хорошо воспринималась зрителем, она полна патриотического пафоса и содержит ряд волнующих сцен. В годы больших национальных испытаний она неоднократно возрождалась на испанской сцене.

Вторая пьеса Сервантеса, сложившаяся под влиянием плутовского романа, — комедия «Педро де Урдемалас», близкая к народному творчеству, — с большой остротой изображает нравы бродяг, уличных жуликов, всяких авантюристов, судейских крючкотворов и т. п. В эту рамку Сервантес вставляет похождения Педро де Урдемаласа, образ которого создан народным творчеством и встречается в старых испанских сказках и повестушках.

Другой вершиной драматического творчества Сервантеса являются его интермедии, написанные им, вероятно, между 1605 и 1616 гг. Это маленькие, остро комические пьески, в которых типы и ситуации имеют много общего с средневековыми фарсами, но отличаются гораздо большей живостью. С глубоким пониманием кастильского народного быта и психики Сервантес рисует сценки из жизни крестьян, ремесленников, городских жуликов, судейских, бедных студентов, разоблачая разврат духовенства, тиранию мужей, плутни шарлатанов, а также добродушно осмеивая легковерие, болтливость, страсть к сутяжничеству и иные человеческие слабости.

Тонкий юмор и замечательно яркий язык придают этим пьескам большую прелесть. Особенно популярны из них «Театр чудес», «Саламанкская пещера», «Ревнивый старик» и «Два болтуна».

Еще более замечателен, чем интермедии Сервантеса, сборник его четырнадцати «Назидательных новелл». Новеллы Сервантеса составили важный этап в развитии этого жанра в Испании. Сервантес впервые утвердил в Испании тип ренессансной итальянской новеллы, но в то же самое время он реформировал этот итальянский тип, придав ему национальные испанские черты. Главным образцом для Сервантеса послужил итальянский писатель середины XVI в. Банделло, новеллы которого, содержащие широкую картину нравов эпохи, полны волнующих драматических моментов и, но широте своего изложения, обстоятельности описаний, обилию эпизодов и всякого рода деталей приближаются к жанру маленьких романов. Все эти черты мы находим и у Сервантеса. Но вместе с тем новеллы последнего имеют вполне самобытный и национальный характер. Сюжеты их, — в эту эпоху постоянных заимствований новеллистических фабул, — почти полностью сочинены Сервантесом. Быт, обстановка целиком испанские. Эротический элемент, в противоположность итальянским новеллистам, сдержан. Для стиля характерно подлинно сервантесовское соединение точности с юмором, иногда добродушным, иногда горьким. Изложение отличается еще большей обстоятельностью, чем у Банделло. В частности, огромное место занимают речи персонажей, нередко очень пространные.

Можно разделить новеллы Сервантеса на три группы: новеллы любовноавантюрные (например, «Цыганочка», «Английская испанка» и т. п.); нравоописательные («Ринконете и Кортадильо», «Ревнивый эстремадурец» и т. д.) и философско-сентенциозные («Лиценциат Видриера», «Беседа двух собак»), хотя строгое разграничение здесь невозможно, так как во многих новеллах присутствуют черты, характеризующие другие группы. В общем, рисуя редкие, но вполне возможные конфликты и случаи из жизни идальго и кабальеро, горожан, воинов, простолюдинов, сводней, корсаров, заглядывая при случае в цыганский табор, воровской притон или даже сумасшедший дом, Сервантес дает картину нравов эпохи, не менее подробную и красочную, чем современные ему плутовские романы. Но в то время как эти последние лишь разоблачают действительность, разрушая все иллюзии, и приходят к безысходно мрачному взгляду на жизнь, Сервантес, при его глубоко критическом отношении к действительности и наличии черт острой социальной сатиры, в общем все же отстаивает целостный и оптимистический подход к жизни, защищая положительные моральные ценности. Отсюда — самое заглавие сборника «Назидательные новеллы», имеющее не только морально-философский, но и эстетический смысл. Сервантес верит в возможность счастливого разрешения самых запутанных и опасных положений, если попавшие в них люди честны, благородны и энергичны; он верит в «голос природы» и в ее добрые силы, в конечное торжество человека, борющегося против злых и враждебных ему начал. В связи с этим он всегда на стороне молодого и искреннего чувства, отстаивающего свои права против всякого принуждения и общественных условностей. Однако прямая реабилитация плоти и абсолютизирование инстинктов человеческой природы ему чужды. Проблема совести всегда стоит для него на первом плане («Ревнивый эстремадурец», «Великодушный поклонник»). Точно так же Сервантес далек от идиллической беспечности или какого бы то ни было абстрактного утопизма. В его глазах жизнь — суровое испытание, требующее от человека большого мужества, энергии, терпения и внутренней дисциплины, так как побеждать надлежит не только внешние препятствия, но и самого себя. Идеалы Сервантеса, раскрывающиеся в «Назидательных новеллах», — это любовь к жизни, но без упоения ею, смелость без заносчивости, моральная требовательность к себе и другим, но без фанатичного аскетизма или нетерпимости, скромный, непоказной героизм, а главное — глубокая человечность и великодушие.

Оценки человеческих свойств и человеческих отношений, проступающие в «Назидательных новеллах» Сервантеса, нашли еще более глубокое выражение в его «Дон Кихоте», который, будучи написан им на склоне жизни, является итогом его творческих мыслей. Произведение это, недостаточно оцененное современниками, доставило его автору огромную посмертную славу и было объявлено критиками XIX—XX вв. одним из величайших созданий человеческой мысли. Вместе с тем вследствие своего чрезвычайно глубокого и сложного идейного содержания оно вызвало несметное множество толкований, часто очень несходных между собой.

«Дон Кихот» — на это ясно указывает автор в прологе к I части романа и в заключительных строках его — был задуман прежде всего как пародия на рыцарские романы. Дон Кихот, бедный захолустный идальго, сведенный с ума чтением рыцарских романов и решивший восстановить древний институт странствующего рыцарства, подобно героям рыцарских романов, выезжает на подвиги в честь своей воображаемой «дамы» для защиты всех обиженных и угнетенных в этом мире. Но его доспехи — ржавые обломки вооружения его предков, его конь — жалкая кляча, спотыкающаяся на каждом шагу, его оруженосец — хитрый и грубоватый местный крестьянин, соблазнившийся перспективой быстрого обогащения, дама его сердца — скотница Альдонса Лоренсо из соседнего села, переименованная безумным Дон Кихотом в Дульсинею Тобосскую. Точно так же пародируются в романе все рыцарские обряды и обычаи: церемония посвящения в рыцари, этикет рыцарского поединка, детали «рыцарского служения» даме (например, когда Дон Кихот приказывает «побежденным» его противникам отправиться к Дульсинее Тобосской и предоставить себя в ее распоряжение) или «обожания» ее (самобичевание Дон Кихота в горах Сьерра-Морены, напоминающее эпизод Прекрасного скорбника в «Амадисе Гэльском»).

Рис. 37.2. Титульный лист «Назидательных новелл» Сервантеса (1613).

Рис. 37.3. Первая страница первого издания «Дон Кихота» (1605).

Разгоряченное воображение Дон Кихота заставляет его во всем видеть блистательные авантюры или волшебство, принимать ветряные мельницы за великанов, постоялый двор — за роскошный замок, таз цирюльника — за чудесный шлем, каторжников — за угнетенных рыцарей, даму, едущую в карете, — за похищенную принцессу.

Все подвиги Дон Кихота, совершаемые им для восстановления справедливости на земле, приводят к совершенно противоположным результатам. Пастушок Андрес, за которого Дон Кихот заступился, после его отъезда подвергается еще более жестоким побоям; каторжники, освобожденные им, разбегаются, чтобы сделаться снова бичом общества. Нелепое нападение на похоронную процессию заканчивается переломом ноги у ни в чем не повинного лиценциата; стремление помочь испанскому рыцарю, окруженному маврами, приводит к разгрому кукольного театра, на сцене которого это изображалось. Все те, кого Дон Кихот пытается «защитить», молят небо «покарать и уничтожить его милость со всеми рыцарями, родившимися когда-либо на свет». Дон Кихота оскорбляют, бьют, проклинают, над ним издеваются, и, в довершение позора, его топчет стадо свиней. Наконец, измученный морально и физически, рыцарь Печального образа возвращается к себе домой и там, тяжело заболев, перед смертью прозревает. Он снова становится доном Алонсо Кихано, прозванным за свои поступки Добрым, отрекается от рыцарских бредней и составляет завещание в пользу племянницы, с оговоркой, что она лишится наследства, если выйдет замуж за человека, любящего читать рыцарские романы.

Сатира на рыцарские романы была жанром весьма распространенным в эпоху Возрождения (Луиджи Пульчи, Фоленго, народная книга о Гаргантюа), но Сервантес совершенно трансформировал этот жанр, углубив ситуацию и усложнив образ главного персонажа. Прежде всего он наделил своего героя не только отрицательными, но также и глубоко положительными чертами, а кроме того, придал ему двойную жизнь — в здоровом и в бредовом состоянии, что делает его почти двумя различными персонажами. Далее, Сервантес дал Дои Кихоту спутника, который является отчасти его контрастом, отчасти его дополнением. Наконец, что не менее существенно, Сервантес привел Дон Кихота в постоянное и многообразное соприкосновение с реальной жизнью, обрисованной, подобно плутовским романам, в виде серии картин различного рода общественной среды, обстановки или ситуаций, через которые последовательно проходит герой. Благодаря всему этому не только нелепость поведения Дон Кихота выступает отчетливее на фоне реальной жизни, но и самое его поведение становится средством оценки действительной жизни, изображаемой в романе критически.

То, что «Дон Кихот» содержит в себе нечто большее, чем сатиру на рыцарские романы, было уже давно замечено западноевропейской и русской критикой. Однако попытки объяснить глубокий смысл романа носили по большей части абстрактный, идеалистический характер. Толкования эти исходили главным образом из противопоставления образов Дон Кихота и Санчо Пансы. Особенной популярностью пользовалась очень долгое время философско-метафизическая точка зрения, впервые сформулированная литературоведом-кантианцем начала XIX в. Бутервеком и воспринятая А. В. Шлегелем и другими немецкими романтиками. Согласно Бутервеку в лице Дон Кихота и его оруженосца Сервантес изобразил «вечный» контраст между идеализмом и материализмом, альтруизмом и эгоизмом, мечтой и «грубым здравым смыслом», причем идеализм, хотя внешне и оказывается в романе посрамленным, внутренне все же торжествует.

Сходно смотрели на «Дон Кихота» Шеллинг, Гюго, Вордсворт и Байрон; последний считал, что Сервантес причинил этим романом своей родине большой вред, подорвав у испанцев понятие о чести. С большим талантом развил эту точку зрения Гейне. По его мнению, Сервантес намеревался написать только сатиру на рыцарские романы, но «перо гения всегда более велико, нежели он сам», и потому Сервантес, «сам того не сознавая, написал величайшую сатиру на человеческую восторженность и одушевление». Дон Кихот для Гейне — воплощение «идеального энтузиазма», а Санчо Нанса — воплощение «положительного ума». Но в изображении Сервантеса оказывается, что «этот последний играет более смешную роль, ибо положительный ум, со всеми его общеполезными пословицами и поговорками, всетаки принужден тащиться на смиренном осле позади энтузиазма». Сходных взглядов придерживался в основном и Тургенев (см. его речь «Гамлет и Дон Кихот»), считавший, что в лице Дон Кихота Сервантес изобразил «жертвенное начало», «веру в истину», бескорыстное служение высокому идеалу.

Очень близка к этим взглядам также весьма распространенная в западной критике «психологическая» интерпретация романа, видящая в нем сопоставление двух разновидностей человеческой натуры, двух типов душевного склада, одинаково законных и неизбежных во все эпохи, — пылкого мечтателя и трезвого, рассудительного практика.

Гораздо ближе к истине, чем оба эти толкования, одинаково абстрактные и неисторичные, возникшее в середине XIX в. культурно-историческое истолкование романа. Его впервые сформулировал испанский литературовед А. Дуран следующим образом: «Сервантес осмеял в своем романе комически преувеличенное сознание высших классов, противопоставив ему трезвость и рассудительность классов средних и прозаизм простого народа, чей робкий, скрытый, недоверчивый и эгоистический характер сложился под игом деспотизма и инквизиции. Дон Кихот, священник и Санчо Панса образуют единство испанского общества того времени». Однако и это толкование не является полным раскрытием сложного смысла романа.

Глубже выразил эту мысль Белинский в заметке по поводу выхода в свет «Дон Кихота» в переводе К. Масальского (1838): «„Дон Кихотом“ началась новая эра искусства — нашего, новейшего искусства. Он нанес решительный удар идеальному направлению романа и обратил его к действительности. Это сделано Сервантесом не только сатирическим тоном его произведения, но и высоким художественным его достоинством: все лица его романа — лица конкретные и типические. Он более живо писал действительность, нежели пародировал устарелую манеру писания романов, может быть, вопреки самому себе, своему намерению и цели»^[1].

Сервантес осуждает не самого Дон Кихота, наделенного им чертами редкого душевного благородства, доброты и рассудительности, а те с практической точки зрения бредовые идеи, которые овладели воображением бедного идальго и мотивированы как исторически-рыцарские. Последнее могло случиться лишь оттого, что Дон Кихот весь устремлен в прошлое, оттого, что он, по выражению Белинского, «лишился всякого такта действительности». Это прошлое — мир легендарного рыцарства, который Дон Кихот пытается восстановить. Он действует слепо, следуя готовым нормам и правилам, вычитанным им из старых книг и отжившим свой век, он не умеет и не хочет считаться с реальными возможностями, с подлинными нуждами и требованиями людей, с действительным положением вещей.

Несоответствие между стремлениями фантазирующего Доп Кихота и его возможностями порождает грустный комизм его образа. При этом Дон Кихот в положении «рыцаря» не только комичен, но и вреден практической жизни. Отвлеченность его принципов, его отрыв от действительности порождают целый ряд пагубных недоразумений.

Разглагольствования безумного Дон Кихота о рыцаре, плывущем за 3000 миль в неведомые края, чтобы совершить там небывалые подвиги мужества и силы, рассказ его о волшебнике Маламбруно, переносящемся на своем чудесном коне то во Францию, то в Потоси (местность в Южной Америке, где находились богатейшие серебряные рудники), прямо связаны с новым испанским духом авантюризма, который осуждается Сервантесом. Характерно, что уже современники видели в некоторых эпизодах и отдельных образах романа намеки на конкретные события и личности того времени. В XVIII в. автор «Робинзона Крузо» Даниэль Дефо считал, что под видом Дон Кихота Сервантес изобразил злополучного начальника «Непобедимой армады», посланной для покорения Англии и потерпевшей страшное крушение, — герцога Медина-Сидонию. На самом деле образы Сервантеса имеют более общее значение и не расшифровываются так просто; тем не менее связь их с политической современностью Испании в целом бесспорна.

Однако если Сервантес и высмеивает Дон Кихота, то вместе с тем он полон глубокого внутреннего сочувствия к нему. Средства, применяемые Дон Кихотом, нелепы, по сама цель его хороша. Сервантес всячески подчеркивает высокие нравственные качества, бескорыстие, великодушие Дон Кихота, его искреннее желание принести человечеству пользу. По словам Санчо Пансы, его господин обладает «голубиным сердцем». В минуты умственного просветления, когда Дон Кихот забывает свои рыцарские фантазии, он необычайно привлекателен — со всеми прост в обхождении, исключительно человечен и разумен. Его речи вызывают восхищение слушателей, они полны высокой гуманистической мудрости.

Замечательны в этом отношении советы, которые Дон Кихот дает Санчо Нансе перед вступлением того в управление «губернаторством»: «Загляни внутрь себя и постарайся себя познать, познание же это есть наитруднейшее из всех, какие только могут быть. Познавши самого себя, ты уже не станешь надуваться, точно лягушка, пожелавшая сравниться с волом» (басенный образ, вполне применимый к официальной Испании, стремившейся превратиться: во всемирную державу, что окончилось полным ее банкротством). Дон Кихот продолжает: «О своем худородстве, Санчо, говори с гордостью и признавайся не краснея, что ты из крестьян, ибо никому не придет в голову тебя этим стыдить, коль скоро ты сам этого не стыдишься… Помни, Санчо: если ты вступишь на путь добродетели и будешь стараться делать добрые дела, то тебе не придется завидовать делам князей и сеньоров, ибо кровь наследуется, а добродетель приобретается, и она имеет ценность самостоятельную, в отличие от крови, которая таковой ценности не имеет». В другом месте Дон Кихот поучает Санчо следующим образом: «Родословные бывают двух видов: иные ведут свое происхождение от владетельных князей и монархов, однако род их с течением времени постепенно оскудевает и суживается, подобно перевернутой вниз острием пирамиде, иные вышли из простонародья, но мало-помалу поднимаются со ступени на ступень и наконец становятся знатными господами. Таким образом разница между ними та, что одни были когда-то тем, чем они уже не являются ныне, а другие ныне являются тем, чем они не были прежде». Или еще: «Добродетели делают кровь благородной, и большего уважения заслуживает человек скромного происхождения, но добродетельный, чем знатный, но порочный». О свободе Дон Кихот, после того как они покинули герцогский замок, говорит Санчо так: «Свобода, Санчо, есть одна из самых драгоценных щедрот, которые небо изливает на людей; с нею не могут сравниться никакие сокровища: ни те, что таятся в недрах земли, ни те, что сокрыты на дне морском. Ради свободы, так же точно как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью, и, напротив того, неволя есть величайшее из всех несчастий, какие только могут случиться с человеком. Говорю же я это, Санчо, вот к чему: ты видел, как за нами ухаживали и каким окружали довольством в том замке, который мы только что покинули, и, однако ж, несмотря на все эти роскошные яства и прохладительные напитки, мне лично казалось, будто я терплю муки голода, ибо я не вкушал их с тем же чувством свободы, как если б все это было мое, между тем обязательства, налагаемые благодеяниями и милостями, представляют собою путы, стесняющие свободу человеческого духа».

Совсем в другом виде предстает Дон Кихот, когда им снова овладевают его навязчивые идеи. Однако полного разрыва между этими двумя его обликами нет. Иногда и в состоянии безумия он высказывает глубокие и благородные мысли; таковы, например, в эпизоде с каторжниками его слова, произнесенные непосредственно перед нападением на конвойных: «…превращать же в рабов тех, кого господь и природа создали свободными, представляется мне крайне жестоким». Иногда даже его вмешательство в чужие дела оказывается отнюдь не нелепым, например, когда на свадьбе Камачо он обнажает меч в защиту бедняка Басилио и этим способствует успеху влюбленных. В поединке с лакеем Тосилосом он ведет себя благородно и почти трогательно. В ряде других случаев (встреча с пастушком Андресом и т. п.) сумасбродство Дон Кихота проявляется лишь в конце авантюры, между тем как первые побуждения его весьма разумны и достойны. Особенно возвышается Дон Кихот в тех главах второй части романа, где изображается его жизнь при герцогском дворе: на фоне царящих там пошлости и бездушия его душевное благородство выступает еще отчетливее.

Дополнением к образу Дон Кихота является образ Санчо Пансы. Он также имеет прецеденты в средневековой литературе. Во французском героическом эпосе встречается комический тип оруженосца-весельчака, болтуна и обжоры, впоследствии пародийно разработанный Пульчи в образе Маргутте. Но Сервантес превратил эту незначительную гротескную фигуру в сложный, полнокровный образ, отражающий существенные стороны испанской жизни того времени и очень важный для общего замысла романа. На первый взгляд Санчо Панса представляет собой полную противоположность своему господину: в то время как Дои Кихот, изнуряя себя физически, жаждет бескорыстно потрудиться на пользу человечества, Санчо Панса прежде всего старается ублажить свою плоть и послужить самому себе. Он больше всего любит поспать и поесть (само имя его выразительно: ранга по-испански значит «брюхо»), он хочет стать графом и губернатором, он хочет, чтобы жена его Тереса Панса ездила в золоченой карете. Размечтавшись о том, как он сделается властителем, он спрашивает, сможет ли он продать всех своих подданных в рабство и положить денежки в карман. Он весь в практике, в настоящем, в то время как Дон Кихот весь устремлен в мечту, в прошлое, которое он хочет оживить. Но в то же время между ними есть глубокое внутреннее сходство, делающее их сыновьями одного народа и продуктом одной эпохи. Уже Гейне отметил, что «каждая черта в характере или действиях одного соответствует противоположной, но вместе с тем и родственной черте другого». Оба они — хотя каждый на свой лад — отличаются большой добротой, отзывчивостью, человечностью, беспечностью в жизни, чистотой сердца, активностью.

Судьба их аналогична: оба, увлеченные своими фантазиями, отрываются от семьи и мирной здоровой жизни, чтобы пуститься по свету в поисках удачи, и оба в конце концов исцеляются от своих бредней, убедившись, что они были во власти миражей.

Есть разница также и в том, как они исцеляются от своих миражей. Дон Кихот, несмотря на сыплющиеся на него градом неудачи, остается во власти своих рыцарских иллюзий, пока, наконец, пелена не спадает сразу с его глаз. Но тот второй, здоровый человек, который в нем живет, развивается на протяжении романа под влиянием как соприкосновения с жизнью, так и общения с чистым душой Санчо Пансой. Речи Дон Кихота в моменты просветления его сознания становятся все более значительными и мудрыми, и параллельно этому он становится все доверчивее и откровеннее со своим оруженосцем, все чаще просит у него совета и помощи, и дистанция между ними все сокращается, пока, в последних главах, не исчезает совсем.

Что касается Санчо Пансы, то в третьем выезде он сопутствует Дон Кихоту уже не из соображений выгоды, а из сердечной привязанности к своему господину, которого он искренне полюбил. В конце романа он уже не вспоминает о жаловании, которое тот ему задолжал. Под влиянием Дон Кихота Санчо становится вообще добрее и великодушнее в своем отношении к людям, и им начинает руководить уже не жажда обогащения, а любовь к справедливости и чистая человечность.

Но это влияние Дон Кихота, так же как и контакт с жизнью, расширивший умственный кругозор Санчо, было лишь толчком для раскрытия в нем природных свойств здорового и одаренного представителя народа. Эти природные способности Санчо Пансы ярче всего проявлялись в его знаменитых «судах», так же как и во всем его управлении «островом», во время которого он выказал гораздо больше ума и справедливости, чем все окружающие его придворные. Его подлинным нравственным триумфом являются последние его слова при уходе с должности губернатора: «Дайте дорогу, государи мои! Дозвольте мне вернуться к прежней моей свободе, дозвольте мне вернуться к прежней моей жизни, дабы я мог восстать из нынешнего моего гроба… Оставайтесь с богом, ваши милости, и скажите сеньору герцогу, что голышом я родился, голышом весь свой век прожить ухитрился: я хочу сказать, что вступил в должность губернатора без гроша в кармане и без гроша с нее ухожу — в противоположность тому, как обыкновенно уезжают с островов губернаторы… Пускай вот здесь, в конюшне, остаются те самые муравьиные крылышки, которые на беду вознесли меня ввысь для того, чтобы меня заклевали стрижи и прочие птахи, а мы лучше спустимся на землю и будем, но ней ходить попросту — ногами».

Пословицы Санчо Нансы — несмотря на то, что способ, каким он их цитирует, производит обычно комическое впечатление, — нередко полны глубокой мудрости.

В общем как для Дон Кихота его рыцарские затеи, так и для Санчо Нансы его мечты об обогащении — лишь временная, заимствованная оболочка, глубоко чуждая их натуре. Оба они — благороднейшие представители испанского народа. Если сумасброд Дон Кихот — носитель самых высоких гуманистических идей, то простодушный весельчак Санчо Панса — воплощение народной мудрости и нравственного здоровья. Оба кровно близки друг другу, что особенно отчетливо выступает в эпизоде губернаторства Санчо Пансы, где благородные гуманистические идеалы Дон Кихота скрещиваются с практическим разумом, честностью и здоровой человечностью Санчо. Другой момент их глубокого и уже окончательного сближения — финал романа, когда Санчо Панса, обливаясь слезами, прощается со своим умирающим господином, который освободился от своих заблуждений и уже больше не Дон Кихот Ламанчский, а снова — Алонсо Кихано Добрый.

Разоблачая в одинаковой мере как попытки оживить старую Идею рыцарства, так и новый культ денег и наживы, Сервантес ополчается против всего современного ему уклада и мировоззрения официальной Испании: против тирании абсолютизма, безумных военных авантюр, засилья духовенства, чванства и привилегий аристократии, хищнического управления страной, приводившего к обнищанию наибольшей части населения. Свои гуманистические идеалы он выразил как в показе широких картин народной жизни, на фоне которых развертываются приключения его героев, так и в высказываниях главных персонажей романа, устами которых явно говорит сам автор. Некоторые из таких мыслей, например о знатности и благородстве, уже были приведены выше. Однако, ввиду крайней суровости цензуры, Сервантесу приходилось быть очень осторожным и нередко маскировать свои мысли. В этом отношении весьма показательны не только прямые высказывания Сервантеса по разным вопросам, но и его умолчания.

Очень характерно, что в романе, в котором выведено несколько сот персонажей, показано очень немного представителей аристократии, а если они и появляются, то обрисованы самыми скупыми и общими штрихами. Таковы герцог и герцогиня во II части, похожие на марионеток по сравнению с остальными персонажами романа, яркими и живыми. Сервантес очень тонко дает почувствовать всю пустоту и скуку их пышной, наполненной церемониями жизни, заставляющей их обрадоваться, как желанной забаве, встрече с Дон Кихотом и его оруженосцем. Вместо всякой оценки поведения герцогской четы Сервантес ограничивается одной осторожной ссылкой на фантастического арабского автора, якобы сочинившего повесть, пересказываемую им в «Дон Кихоте». «По этому поводу Сид Ахмет замечает, что шутники, по его мнению, были столь же безумны, как и те, кого они вышучивали, ибо усердие, с каким герцог и герцогиня высмеивали двух глупцов, делало их самих придурковатыми». В другом месте по поводу желания одного дворянина, заполучившего к себе в дом Дон Кихота, невинно позабавиться на его счет, Сервантес поясняет: «Шутка, от которой становится больно, это уже нс шутка, и никуда не годится то развлечение, от которого бывает ущерб другому», явно намекая на обращение с Дон Кихотом в герцогском дворце.

Такая же «фигура умолчания» встречается в очень интересных рассуждениях Дон Кихота «о военном деле и науках», иначе говоря о сравнительном достоинстве солдата и грамотея-чиновника. Дон Кихот отдает первенство воину, главным образом на том основании, что цель военного дела — обеспечить людям мир, а мир — высшее благо, какое существует на этом свете. В эпоху бурной военной деятельности Испании, когда она покоряла туземные империи в Америке, мечтала о завоевании «еретической» Англии, воевала с Нидерландами, затевала новые «крестовые походы» против турок (походы, памятные Сервантесу, искалеченному в битве при Лепанто), Сервантес не нашел нужным сказать хотя бы одно слово в похвалу войнам, которые вела Испания за расширение своего могущества и в защиту «истинной» веры. Таким способом, не компрометируя себя, он достаточно ясно выразил свое отношение к внешней политике Филиппа II и его преемников.

Столь же определенно отношение Сервантеса к духовенству, хотя его высказывания на этот счет также чрезвычайно замаскированы. В «Дон Кихоте» лица духовные совершенно не показаны в своей специфической практике. Не считая некоторого количества монахов, студентов богословия и священников, участвующих в дорожных авантюрах Дон Кихота в качестве статистов, во всем романе выведен всего лишь один священнослужитель, имеющий определенную физиономию, — это друг Дон Кихота, священник той деревни, где живет Дон Кихот. Просвещенный и рассудительный, всегда умеющий дать хороший совет, обнаруживший во время произведенного им осмотра библиотеки Дон Кихота тонкий литературный вкус, заботящийся о делах Дон Кихота и его выздоровлении, он ничем не похож на священника, и никто бы не догадался о его принадлежности к этой корпорации, если бы не его платье. Ни разу в своих разговорах с Дон Кихотом или другими лицами он не прибегает к религиозным или морально-назидательным доводам. Со всем этим следует сопоставить многозначительное высказывание Дон Кихота об «отшельниках нашего времени» (т.е. об испанских монахах конца XVI — начала XVII в.), в котором Сервантес маскирует свою мысль, внося в свои слова острый сарказм: «Нынешние отшельники нимало не похожи на тех, которые спасались в пустыне египетской и прикрывались пальмовыми листьями, а питались кореньями. Однако ж не поймите меня так, что, отзываясь с похвалою о прежних пустынниках, я не хвалю нынешних, — я лишь хочу сказать, что ныне пустынножительство не сопряжено с такими строгостями и лишениями, как прежде, но из этого не следует, что нынешние пустынники дурны; напротив того, по мне они все хороши, и если даже взять худший случай, все равно лицемер, притворяющийся добродетельным, меньше зла творит, нежели откровенный грешник».

Еще более прикрыта мысль Сервантеса в эпизоде с мориском Рикоте (ч. II, гл. LIV, LXIII и LXV), который, рассказывая об изгнании морисков и в том числе своем собственном, утверждает, что «только божьим произволением можно объяснить то обстоятельство, что король претворил в жизнь мудрое свое решение».

Несмотря на то что, по словам Рикоте, среди них «были стойкие и подлинные христиане» и что «всюду, куда бы ни забросила нас судьба, мы плачем по Испании: мы же здесь родились, это же настоящая наша отчизна», он все же находит, что «мы наше изгнание заслужили», и дальше жертва расхваливает своего палача, распространяясь о «милосердии и правосудии» Веласко де Саласара, которому было поручено выполнение этого указа и который на самом деле был хорошо известен как своей жестокостью, так и взяточничеством. Ясно, что Сервантес заставляет Рикоте говорить противоположное тому, что он и вместе с ним Сервантес на самом деле думают.

Зато в уста Санчо, пользуясь шутовским с виду характером этого персонажа, Сервантес влагает очень смелые и откровенные замечания. Собираясь стать губернатором, Санчо говорит: «Я сам не раз видел, как посылали ослов управлять, так что если я возьму с собой своего, то никого этим не удивлю». Когда его вздумали в качестве губернатора величать «Доном Санчо Пансой», он сразу же отклонил от себя эту честь, заявив: «Меня зовут просто Санчо Пансою, и отца моего звали Санчо, и Санчо был мой дед, и все были Панса, безо всяких донов да распродонов. Мне сдается, что на вашем острове донов куда больше, чем камней, ну да ладно, господь меня разумеет, и если только мне удастся погубернаторствовагь хотя бы несколько дней, я всех этих донов повыведу: коли их тут такая гибель, то они, уж верно, надоели всем хуже комаров».

Один из законов, изданных Санчо Пансой во время его губернаторства, воспрещал слепцам распевать о чудесах, «если только они не могут доказать, что чудеса эти действительно совершились»; кроме того, он намеревался закрыть в своих владениях игорные дома, искоренить всех лентяев и тунеядцев и т. п.

Если Сервантес уклоняется от изображения в своем романе верхов общества и духовенства, он зато дает в нем широкую картину народной жизни, изображая правдиво и красочно крестьян, ремесленников, погонщиков мулов, пастухов, бедных студентов, солдат, трактирных служанок и т. п. Всех этих маленьких людей, «ходящих по земле просто ногами», он описывает объективно и разносторонне, не скрывая грубоватости, жадности, сварливости, склонности к плутовству многих из них, но в то же время подчеркивая огромный таящийся в них запас трудолюбия, активности, оптимизма и добродушия. Сервантес полон доверия и искренней симпатии ко всем этим людям, он старается показать их с хорошей стороны. Грубая трактирная служанка Мариторнес на последние гроши покупает кружку пива для бедняги Санчо Пансы. Хозяйка постоялого двора заботливо лечит избитого погонщиками мулов Дон Кихота. Богач Камачо склоняется перед силой любви своей невесты к Басилио. Даже в разбойнике Хинесе де Пасамопте проступают черты добродушия и человечности. Эту полунищую, но полную живых творческих сил Испанию Сервантес противопоставляет официальной Испании, хищной, надменной и богомольной, идеализировавшей себя в напыщенных картинах рыцарских романов или слащавых образах романов пасторальных.

Во всех этих сценках, образующих основной фон романа, даны элементы здоровой жизни, способные к дальнейшему развитию. Дополнением к ним является несколько вставных новелл, в которых изображены высшие, очень сложные формы жизни, опоэтизированные отчасти в трагических, отчасти в сентиментальных тонах. Новеллы эти перекликаются с некоторыми эпизодами основного повествования: новелла о Карденио напоминает историю влюбленного Басилио, новелла об алжирском пленнике — некоторые авантюры Дон Кихота. В общем понимание жизни и оценка человеческих отношений здесь те же самые, что и в «Назидательных новеллах»: призыв к моральной стойкости, благоразумию и энергии, прославление великодушия, естественности и правдивости чувств. Назначение этих новелл — показать возможность благородных и прекрасных форм человеческой деятельности на чисто реальной базе здравых чувств и понятий в противоположность рыцарским бредням Дон Кихота. Как говорит Гегель, на основную нить событий романа «нанизывается ряд подлинно романтических новелл, чтобы показать сохранившимся в своей истинной ценности то, что другая часть романа низвергает в своих комических сценах»^[2].

Глубокая народность романа Сервантеса заключается во вдумчивом и сочувственном изображении широкого фона народной жизни, в сближении Дон Кихота с Санчо Пансой, в показе творческих возможностей, таящихся в этом сыне испанского народа. Народность — в ясном и трезвом отношении к жизни, в обличении всякой неправды и насилия, в глубокой любви и уважении к человеку, о котором говорит эта книга. Она и в том оптимизме, которым дышит книга, несмотря на грустный характер большинства ее эпизодов, и на пронизывающую ее печаль, в апологии здоровых и правдивых человеческих чувств.

Всему этому соответствует новаторский художественный язык романа, ясный, красочный, богатый оттенками, изощренно реализующий пародийные возможности романного жанра. Особенно отчетливо выступает пародийная противоположность между риторическим и архаическим языком Дон Кихота и не всегда правильной, но сочной и выразительной, пересыпанной пословицами, поговорками, междометиями, подлинно народной речью Санчо Пансы. Язык персонажей меняется у Сервантеса также в связи с характером ситуации или душевного состояния говорящих, принимая то ораторский, то разговорный, то патетический, то шутливый или фамильярный оттенок.

Сервантес гениально уловил основные тенденции и проблемы своей эпохи. Обобщив их в образах двух главных героев своего романа, он вложил в эти образы большое общечеловеческое содержание. Благодаря этому центральные образы романа, отражая действительное состояние Испании XVI— XVII вв., вместе с тем приобрели гораздо более широкое значение, сохранив свою жизненность и выразительность и в последующие века. В частности, поскольку Сервантес, писавший свой роман в условиях кризиса ренессансного гуманизма, отразил в нем с огромной силой столкновение идеальных устремлений человеческого ума с миром корысти и личных интересов, «Дон Кихот» стал для будущих поколений мыслителей и писателей образцом противопоставления идеала и «низменной действительности».

Значение «Дон Кихота» для дальнейшего развития европейского романа очень велико. Разрушая старый рыцарский роман, Сервантес вместе с тем закладывает основы нового типа романа. Основная черта этого нового типа романа заключается, помимо новой трактовки гуманистического идеала, в том, что правдивая картина народной жизни и судьба центральных персонажей, развертывающаяся на этом фоне, внутренне объединяются и взаимно уравновешивают друг друга. В результате этого подход к действительности становится разносторонним и расширяется в философскую концепцию жизни без какого-либо ущерба для конкретности и живости образов. Значительно превосходя в этом отношении существовавшие в ту пору жанры психологического, социально-сатирического и бытового романа («Фьяметта», «Гаргантюа и Пантагрюэль», плутовские романы), роман Сервантеса был в начале XVII в. явлением исключительным, значительно опередившим свою эпоху. Он был по-настоящему понят и мог оказать действительное влияние на европейскую литературу лишь в XVIII и особенно в XIX в. Начиная с этого момента, идеи, образы, манера повествования, общий топ и отдельные стилистические черты «Дон Кихота» находят широкий отклик в европейской литературе. Из писателей, на которых влияние Сервантеса проявилось особенно отчетливо, можно назвать Филдинга, В. Скотта, Диккенса, Гоголя.

Вопросы и задания

• 1. Какие события и факты биографии Сервантеса могут считаться научно установленными?
• 2. Перечислите важнейшие произведения Сервантеса, написанные им до «Дон Кихота» с указанием жанра. Чем объяснить, что литературный гений почти 20 лет искал свою жанровую форму?
• 3. Как соотносится романный художественный мир «Дон Кихота» с драмой и новеллой? Какие сборники Сервантеса, новеллистический и драматургический, можно назвать? Когда они созданы автором?
• 4. Что в сюжете «Дон Кихота» сохраняется от древнейших повествовательных форм, авантюрного повествования, пикарески, рыцарского романа?
• 5. Как Сервантес использует важнейший в ренессансной литературе христианский мотив «мудрого безумия»?
• 6. Как соотносятся смыслы, стоящие за персонажами Санчо и Дон Кихота? Почему авторская воля делает их неразлучными?
• 7. Истолкуйте тот факт, что Дульсинея ни разу не появляется на страницах романа — ни как крестьянка, ни как принцесса.

Темы рефератов и докладов

• 1. Русские переводы «Дон Кихота».
• 2. Роль подложного автора Сида Ахмета в сервантесовском романе.
• 3. Дульсинея как неоплатонический образ.
• 4. Санчо Панса и кастильский фольклор.
• 5. Дон Кихот и князь Мышкин как христологические фигуры.
• 6. Тургенев о «Гамлете» и «Дон Кихоте».

• [1] Белинский В. Г. Поли. собр. соч.: в 13 т. М., 1953. Т. 2. С. 424.
• [2] Гегель. Лекции по эстетике // Соч. М., 1940. Т. 13. Кн. 2. С. 153.