Итальянец о Московии
Одновременно он знакомился со страной, не устрашившись даже поездки на крайний север. «Я выехал на 1500 миль далее, — писал он герцогу Сфорце, — до города именуемого Ксаладко, в расстоянии 5000 миль от Италии, с единой целью — достать кречетов. Посылаю тебе, светлейший князь, двух добрых кречетов, из которых один еще молод и оба хорошей породы… Здесь родятся и медведи, и зайцы белые, как… Читать ещё >
Итальянец о Московии (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
«Однажды европейские купцы, прибыв в Польшу и не желая ехать дальше ради закупки мехов, пригласили на берега Борисфена для переговоров подданных соседнего северного князя. Северяне, очевидно опасаясь быть взятыми в плен поляками, остались на своем берегу, западные купцы—на польском, да так и начали торговаться, громко перекликаясь через реку. Однако, так как дело происходило зимой, то вследствие невероятной стужи, слова, не достигая противоположного берега, замерзали в воздухе. Чтобы выйти из затруднения, разложили посередине реки на твердом, как мрамор льду, огромный костер. Слова, долгое время висевшие в воздухе, обледенелыми от пламени костра, начали таять, струиться с тихим журчанием и, наконец, были явственно услышаны на польской стороне, хотя северяне давно уже удалились с противоположного берега».
Так повествует итальянская новелла XV века. Сведения о России на Западе в то время, как мы видим, мало отличались от тех, которые сообщал о стране скифов Геродот. Любопытно, что Днепр, фактически бывший рубежом двух миров, называется в упомянутой новелле именно древнегреческим, геродотским именем. Редкие путешественники, большей частью купцы, проникавшие за эту границу, рассказывали о «стране россов» всевозможные фантазии. Отчего это происходило? Отчасти, вероятно, от того, что слишком уж различны были оба мира, и путешественники просто-напросто многого не понимали, во многом не разбирались. Как мы увидим, и русские, попадавшие в Европу, рассказывали о ней вещи не всегда правдоподобные. Но действовала и другая причина: о Московии господствовали такие представления, что правда всех разочаровала бы и ей не поверили бы. Аристотель Фиораванти, побывавший в России как раз в то время, так прямо и объяснял в одном письме на родину свою лаконичность в описаниях: «А также всегда об истинах, носящих личину лжи, лучше крепко сомкнуть уста, чтобы избегнуть невинного позора».
Имя Аристотеля Фиораванти, с которым знакомит нас интересная книга В. Снегирева[1], мало кому известно, хотя русским и следовало бы его знать. Помимо того, что он, несмотря на свою осторожность, все же распространял о России правильные сведения, он сыграл первостепенную роль в истории русского искусства, да, пожалуй, и российского государства: он был одним из создателей московского Кремля в том самом виде, в котором мы его знали; в частности, он руководил постройкой Успенского собора. В специальных трудах по архитектуре его, конечно, не могли обойти молчанием. Но фигура его очень любопытна и человечески. Уже одно то, что он решился поехать в Россию, что тогда было равносильно экспедиции к полюсу, да еще предпринял эту поездку в шестидесятилетием возрасте, доказывает, что он был личностью не совсем обыкновенной.
Вряд ли он сам подозревал в течение большей части своей жизни, что окончит свои дни «вдали Италии своей», в «сумрачной России». Родился он в Болонье, в семье известного в то время архитектора Фиораванти ди Родольфо[2]. Фиораванти был одним из пионеров итальянского гуманизма и бредил античностью; поэтому и дал сыну имя Аристотеля. Последний подписывался обычно «Аристотель ди Болонья», что опровергает версию, согласно которой Аристотелем его прозвали впоследствии за его мудрость и ученость. Под руководством отца он получил блестящее общее образование и специальные знания в искусстве и технике. Уже в молодые годы сам он стал выдающимся архитектором и инженером. В 1436 году, двадцати лет от роду, он отлил колокола для башни дворца дел Подеста и при помощи технических сооружений поднял их на эту башню. В последующие годы он производил гидравлические работы в Миланском герцогстве, передвинул на 35 футов колокольню церкви Св. Марка в Болонье, выпрямил наклонившиеся башни в нескольких городах. Находясь на службе у Миланского герцога, соорудил там крепостные стены и провел канал. У себя на родине перестроил заново дворец дел Подеста. Наконец, он попал в Рим, где его слава и успехи вызвали клевету и доносы, приведшие к его аресту. Из Рима ему пришлось бежать в Венецию. Карьера его была неожиданно прервана, а так как ему было уже под шестьдесят, то он, вероятно, считал свою жизнь конченной и к своим соотечественникам, явившимися орудием его неудачи, относился скептически и раздраженно.
В это именно время, осенью 1474 года прибыл в Венецию посол московского великого князя, Семен Толбузин. Цель поездки была, конечно, дипломатическая, но было у него и поручение другого порядка. Оно было ему дано женой великого князя, греческой царевной Софией Палеолог, желавшей привить в Москве западную культуру. Она-то и решила выписать из Италии известного своими художествами опытного «муроля», т. е. архитектора для перестройки Кремля. Львовская летопись, сохранившая эти сведения, рассказывает, что Толбузин обращался к нескольким мастерам, не принявшим его предложения. В Венеции он узнал о пребывании там Аристотеля Фиораванти, которого «хитрости его ради звали Аристотелем». Вообще, болонский мастер показался Толбузину существом совершенно исключительным: он считал его создателем всех больших венецианских зданий, в том числе и собора Св. Марка. Мало того, Аристотель представлялся ему магом и волшебником, ибо, по его уверениям, архитектор проделывал перед ним «разные чудеса»: лил из оловянного сосуда на медное блюдо воду, вино и мед «и что хотяще, то и потечет».
Фиораванти тяготился итальянской жизнью. По непроверенному преданию, он был в переговорах с турецким султаном Магометом, звавшим его в Стамбул для постройки сераля. Но переговоры прервались из-за случая с художником Беллини, писавшим для султана картину «Усекновение главы Иоанна Предтечи». Магомету показалось, что мышцам шеи казненного придан слишком спокойный вид и, чтобы убедить художника, он в его присутствии отрубил голову рабу. Этот факт оттолкнул Аристотеля. Зато предложение Иоанна III показалось ему соблазнительным, и он его принял. В январе 1475 года — согласно все той же Львовской летописи — Толбузин и Фиораванти двинулись в путь. «Взял же с собой Аристотель сына своего Андрея, да паробка Петрушку». Этот Петрушка, ученик Аристотеля, по-видимому, будущий «архитектон» Пьетро Антонио Солари, создавший себе в России громкое имя.
Сам Аристотель не оставил описания своего путешествия, если не считать нескольких писем к герцогу Сфорца, находящихся в Миланских архивах. Но русских свидетельств, сохранившихся в Летописях о пребывании его в Москве, довольно много. По ним можно судить, что Московия совсем не показалась итальянцу страной варваров. Софья Палеолог приблизила его ко двору, куда уже проникла до какой-то степени европейская культура. Аристотель не был единственным иностранцем при дворе: Софья привезла с собой византийских греков, выписала немецких медиков. Вместе с некоторыми русскими придворными эти иностранцы составили «византийскую лафит», враждовавшую с другими боярскими родами. Интриги при дворе не очень должны были удивить Фиораванти: он к ним успел привыкнуть в Милане, Риме, Венеции.
Нравы населения должны были больше смущать его, но он жил вдали от народа и сносился с москвичами только по долгу службы. Сама же его работа должна была показаться ему очень нелегкой. Кремль, собственно говоря, предстояло перестроить заново, ибо почти весь он был деревянным. Это отметил и другой итальянский путешественник, Контарини: «В городе Москве все строения, не исключая и самой крепости, деревянные». Контарини описывает громадные бедствия, причиняемые в этом деревянном городе частыми пожарами; но избежать их было трудно, так как добывание строительного каменного материала было поставлено очень примитивно. К моменту приезда Аристотеля в Кремле каменными были только церкви, и то Успенский собор требовал полного ремонта. Внешние стены, до самой Красной площади, именовавшейся тогда «Пожаром», были сплошь деревянными. Из дуба были построены, хотя и изумительно прочно, особой «горизонтальной» кладкой, сами великокняжеские хоромы. Главным их украшением были недавно установленные башенные часы: «Сий же часник наречется часомерье; на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и рассчитывая часы дневные и нощные… Сотворено есть человеческой хитростью, преизмечтано и преухищрено. Мастер же художник сему беяше чернец, родом сербин, именем Лазарь; цена же сему беяше вящыце полтораста рублей».
К приезду Софьи в Москве хотели построить новый, большой храм; особенно настаивал на этом митрополит Филипп. Но русские мастера под руководством «предстателя» (т.е. зараз антрепренера и архитектора) Василия Ермолина явно не могли справиться со своей задачей. Может быть, это и побудило вызвать итальянца. Фиораванти принялся за работу очень энергично. Он соорудил кирпичный завод и обучал москвичей производству и обжигу хорошего кирпича. Сразу же принялся он и за Успенский собор, почти совершенно развалившийся, якобы вследствие «труса», т. е. землетрясения, на самом же деле из-за технических недочетов. «На первое лето изведе церковь Аристотель из земли», т. е. заложил фундамент и построил остов, делая все «в кружало и в правило», т. е. по циркулю и линейке. Через три года собор был «вчерне готов», причем Аристотель изучил древнерусскую архитектуру и пользовался, главным образом, Владимирскими образцами.
Одновременно он знакомился со страной, не устрашившись даже поездки на крайний север. «Я выехал на 1500 миль далее, — писал он герцогу Сфорце, — до города именуемого Ксаладко, в расстоянии 5000 миль от Италии, с единой целью — достать кречетов. Посылаю тебе, светлейший князь, двух добрых кречетов, из которых один еще молод и оба хорошей породы… Здесь родятся и медведи, и зайцы белые, как горностаи; в середине лета в продолжение двух с половиной месяцев солнце вовсе не заходит». Довольно точные сведения о климате, высоте солнца и фауне описанных мест дают возможность установить, что Аристотель достиг 69 градусов северной широты, т. е. не только побережья Белого моря, но даже Мурманского берега. Таинственный город Ксаладко, по-видимому, ни что иное как Соловки, название которого он невольно исказил. Эта поездка старика Фиораванти тем достойней внимания, что даже молодые путешественники того времени, например, англичанин Дженкинсон, проникали в эти области с опаской. Дженкинсон рекомендовал брать с собой топор, огниво с трутом, котел и большой запас пищи, т.к. по пути ничего раздобыть нельзя. Фиораванти, поехавший с одним лишь проводником-переводчиком, доказал, что все эти трудности были преувеличены и раздуты.
Летом 1479 года постройка собора была, наконец, закончена. Во время торжественного обеда Иоанн III вознаградил щедро и самого архитектора, и его помощников. Болонские власти просили отпустить Аристотеля на родину, но московский правитель не согласился. Фиораванти был нужен и в Москве: предстояло еще возвести Кремлевские стены, кроме того, войны требовали развития пушечного дела, а итальянец, как мы уже знаем, был и литейщиком. Работой, таким образом, Аристотель был завален. Может быть, она уже не была ему под силу, может быть, надоели придворные интриги, и подействовала история с немецким врачом, казненным за неудачное лечение татарского князя Каракучу, — во всяком случае, Аристотель решил тайно уехать. Но царь, узнав об этом, воспылал гневом, «поймав его и ограбив, посади на Антонов двор за Лазарем святым». Эта фраза летописи означает, что мастер был заключен в тюрьму, а имущество конфисковано. Но очевидно партия Софии усердно за него хлопотала: через несколько месяцев Аристотель участвует в качестве заведующего артиллерией в походе на Тверь.
Это сообщение летописи от 1485 года — последнее достоверное сведение об итальянце, побывавшем в Московии. На родину, однако, он вряд ли вернулся, так как в архивах Болоньи и Милана данные его возвращении отсутствуют. Таким образом, он, по-видимому, умер в Москве, где его ученик и другие иностранные мастера в течение долгого времени продолжали его дело.